Guelman.Ru
Современное искусство в сети


Марат Гельман: «Политик и художник похожи»


Синие носы. Из серии "Новые юродивые" Он всю свою карьеру мечется между двумя ипостасями - политтехнолога и менеджера от художественного искусства. Знания об одном предмете помогают ему в работе над другим. Не потому ли с ним регулярно судятся граждане, оскорбленные в своих эстетических или религиозных чувствах, - и эти суды расцениваются как удачный рекламный ход? Несколько месяцев назад он неожиданно стал членом Социал-демократической партии. Но на вернисажах в его галерее не стало меньше аншлагов. Марат Гельман знает все об искусстве, которое продается, и об этом с ним беседует Наталия Бабасян.

Наталия Бабасян. Современное искусство очень часто антиэстетично. Как получается, что его покупают?

Марат Гельман.
Изобразительное искусство в отличие от литературы и музыки не нуждается в массовом покупателе. Когда-то для того, чтобы развивать искусство, было достаточно одной семьи Медичи. Речь идет о том, что искусство всегда становится понятно массам лет через 50-100 после того, как было создано. Поэтому все это живет за счет небольшого количества коллекционеров - в России их сейчас человек тридцать.

Весь рынок построен на репутациях художников. Это не рынок товаров, а рынок имиджей художников. Потому что история искусства так устроена, что туда попадают художники со всем своим творчеством, а не конкретные произведения. За некоторыми исключениями. Такие критерии, как красивость и понятность, скорее сразу сигнализируют, что это ширпотреб и дорого стоить не может. Дорого стоит искусство новаторское, уникальное. Нам массовый покупатель не нужен. Он нужен Глазунову, который делает постеры и продает постеры для массового покупателя.

ЧТО ПРОПЛАЧИВАЛ ЧУБАЙС

Галерея Гельмана была первой частной галереей в России. Как ваш «храм искусства» оказался столь доходным?

Все это было курьезно. Галерею мы открыли потому, что нас, в общем-то, обманули. Леня Бажанов, который был тогда очень авторитетным человеком, у него были связи во всем мире, пришел и сказал: «Марат, тебе надо открыть галерею». Я говорю: «Ну как же так, это большие затраты. Надо иметь каких-то клиентов, коллекционеров, в России их нет». Он успокаивает: «Это не твоя забота. Твое дело - делать хорошие выставки и работать с хорошими художниками. А клиентов я буду тебе поставлять». Мы поверили и большую часть наших сбережений вложили в создание галереи.

Через некоторое время стало ясно, что никаких постоянных клиентов у Лени нет, нам он никого не привел. Поэтому мы были вынуждены искать покупателей сами. Кто тогда покупал искусство? В первую очередь дилеры, которые, услышав про бум на русское искусство, перестройку и фантастические успехи русских художников на «Сотбис», приезжали покупать очень дешево, чтобы потом продать очень дорого. Еще покупали дипломаты: тогда было прилично за два-три года работы в России собрать небольшую коллекцию, тем более что все это было крайне дешево. Небольшую часть покупателей составляли люди из последней волны эмиграции, которые хотели увезти с собой вещи, обладавшие некоторой стоимостью.

Одновременно мы пытались организовывать выставки за рубежом, исходя из того, что в России рынка на тот момент не было, он был на Западе, куда и надо было, по нашим понятиям, стремиться. И до 1994-1995 годов галерея работала как офис по организации выставок за рубежом. Если в России проводилась какая-то успешная выставка, все сразу спрашивали: «А куда она пойдет дальше?»

В 1994 году отдельные наши банки и компании заинтересовались современным искусством и начали формировать свои коллекции. Это было странное время.

Наверное, это считалось хорошим вложением денег?

Конечно. Проблема в том, что галерист всегда хочет работать с коллекционером, который понимает и любит искусство. И галеристу очень приятно, когда приходит коллекционер и говорит: «Мне нравится эта работа». Совсем другое дело, когда к тебе от какого-то банка, с которым уже есть договоренность, приходит выбирать искусство тетенька, ответственная за красоту. С ней работают искусствоведы, показывают ей работы, пытаются что-то рассказывать. Единственный вопрос, который они слышат: «А это можно протирать мокрой тряпкой?»

«Ренако», которая собрала целую коллекцию, причем хорошую, даже не интересовалась именами художников, картины которых у них висели. У кого-то это лежало на складах. То есть с точки зрения денег это было хорошее время, потому что покупали много. В то же время было ощущение, что это уходит в никуда. А ведь это уникальные вещи.

Сегодня - а это «сегодня» у нас идет с дефолта 1998 года - начинается абсолютно нормальная ситуация: искусство покупают коллекционеры. Здесь ли, за рубежом. Нет никакой ажитации, кроме погони коллекционеров за лучшими работами. Это очень хороший период, когда галерея взаимодействует с коллекционерами, с музеями - как с профессиональными институциями.

А как вы, кстати, уцелели во время дефолта?

Во-первых, тогда все пытались быстро во что-то вложить деньги, которые обесценивались. Поэтому на рынке была достаточно высокая активность, по крайней мере первые два месяца после кризиса - август и сентябрь. Кроме того, надо иметь в виду, что галерея - это не большая машина, у которой огромные расходы. Это маленькая продюсерская компания, маленьким выжить всегда легче. А основные производственные мощности - это художники, которые не находятся на содержании у галереи: если покупатель есть, художник получает свои гонорары, нет - так нет.

С 1995-1996 годов мы начали осваивать не только деньги с продажи работ, но и так называемые пиаровские бюджеты, исходя из того, что произведение искусства - это товар, а выставка - это событие. То есть мы начали работать со спонсорскими деньгами для больших выставок. Мы получали от этого какую-то часть на содержание галереи, и ближе к дефолту это стало значительной частью нашего дохода.

Да, насколько я помню, именно тогда пошли слухи, что выставки в галерее Гельмана проплачивает Чубайс, что они сделаны по заказу администрации президента, чтобы помочь ей обкатать те или иные проекты.

Мы начали взаимодействовать с администрацией президента после выборов 1996 года Ельцин - Зюганов. Да, Чубайс через Кириенко проплатил не просто выставку, а целый фестиваль «В поисках Золушки». Тогда мы посылали людей по регионам, организовывали фестивали региональные и потом уже большой фестиваль в Москве. Проблема заключается в том, что два разных вида моей деятельности все время скрещивают, хотя я сам стараюсь этого не делать.

Ну да, все любят говорить, что в тебе живут два человека - галерист и политтехнолог.

Мои политические партнеры говорят: «Зачем ты этим занимаешься, ты же серьезный человек, что тебе это искусство?» В искусстве, наоборот, все говорят: «Зачем тебе эта политика?» На самом деле есть еще третий Гельман, который занимается Интернетом. Я стараюсь все это не смешивать, было лишь несколько таких случаев.

Но эстетика участия в жизни как философия галереи, которую мы исповедуем с 1993 года, предполагала очень активное участие в процессах, которые происходят в стране. Связано это с тем, что с 1986 по 1991 год современное искусство потеряло социальное содержание, а с 1993 года мы снова вернулись к социальному искусству.

Любой художественный жест всегда кому-то выгоден. Мы делали выставку «Деньги» с Леней Парфеновым, при этом нас интересовали совершенно конкретные вещи: как можно визуализировать русскую идею. Но как только мы ее сделали, она получила огромный резонанс, и выяснилось, что кто-то на этом очень сильно заработал. Потому что пошли слухи, что близится деноминация, поднялся доллар, упал рубль. Соответственно, начинают говорить, что я делал это на деньги тех людей, которые на этом нажились.

Действительно, впоследствии мы сделали выставку в Третьяковке на деньги одного из тех банков, которые на этом нажились. Но изначально, когда готовился проект в галерее, ничего подобного не было.

Выставка «Компромат», о которой говорили, что ее проплатил Чубайс, действительно совпала по времени с «делом писателей». Наша проблематика была чисто художественной. Мы хотели понять, что в современной реальности, где есть куча умных приборов, соответствует иллюзии, которую всегда пытались создать художники. Мы поняли, что фальшивка. Ведь что такое фальшивка? Это попытка искусственным образом создать подмену реального документа.

В то же время мы хотели не только показать это зрителю, но и сделать ему своего рода инъекцию. Я помню, как мы показывали выставку в Новосибирске. Ко мне подошла пожилая дама и говорит: «Но если все вот так, если можно подделать все что хочешь, во что же теперь верить?» И я ей ответил, что выставка создана, чтобы вы ничему не верили, более критично относились ко всему. Понятно, что в тот момент это было кому-то выгодно. Но она не для того делалась.

У меня была идея выставки «Конверсия», с помощью которой мы хотели понять, каким образом военная эстетика преобразуется в искусство. Естественно, мы пошли в Рособоронпром, чтобы привлечь их в качестве спонсоров. Но это вовсе не значит, что мы делаем выставку по заказу Рособоронпрома. Мы формулируем какую-то эстетическую задачу, а потом ищем спонсора, которому это интересно. Если мы делаем выставку «Электронная Россия», мы идем в «Сони», и это вовсе не значит, что мы делаем выставку по заказу этой компании.

Откуда тогда берутся слухи о заказах?

Во-первых, происходит скрещивание двух занятий, которых нет в реальности. Во-вторых, конечно, есть недоброжелатели, которые пытаются таким образом найти объяснение успеху тех или иных проектов. Моя репутация галериста изначально была построена моими недоброжелателями. Когда я привел на художественную сцену южнорусскую волну, людям, которые занимались концептуальным искусством, было крайне трудно признать, что появился новый художественный феномен.

Да-да, тогда все заговорили о кишиневской мафии...

Говорили, что художники типа дрянь, но Гельман очень талантливый галерист, поэтому он их продвигает. Через некоторое время этими художниками заинтересовался весь мир, и стало понятно, что там я ничего схимичить и спродюсировать не могу и художники хорошие, но слава, созданная недоброжелателями, осталась.

БУЛГАКОВЩИНА

Рубенс, который занимался дипломатией, говорил: «Я вообще-то художник, а дипломатией я балуюсь». А что в случае с Гельманом?

Если отвечать на вопрос, кто я такой, я, конечно, галерист. Потому что галерист - не просто занятие, а позиция, дело жизни. А политическое консультирование - не дело жизни, а занятие, на котором я не строю карьеру, это такая служба сервиса. Если бы я занялся политикой, пошел там в Думу, тогда еще можно было бы рассуждать, кто я - политик или галерист. Но в случае политтехнолог и галерист - даже сравнивать нельзя.

Но вокруг выставок галереи часто возникают скандалы. Многие считают, что эти скандалы изначально спровоцированы, что это на самом деле результат политтехнологий...

Что значит спровоцированы? Девушка надела короткую юбку, и ее пытаются изнасиловать. Можно ли считать, что она сама это спровоцировала? Я думаю, нет. Потому что насилие никогда не оправданно. Конечно, в выставке есть провокационный момент. Но неизвестно, что кого когда спровоцирует.

Вот мракобесы после последней «Арт-Москвы» подали на нас в суд за работы Лени Пурыгина. Пурыгин, который давно умер, - наивный художник. У него картины по форме похожи на оклады. Или работы Гора Чахала, который сам искренне православный человек и пытается пропустить через себя какие-то образы. Искусство по сути своей провокационно. Иначе ты проходишь мимо.

Слухи же связаны с тем, что я практически никогда не высказываюсь о том, что связано с технологиями. Просто таким образом заполняется вакуум информации.

А вообще знание политических технологий как-то помогает продвигать галерею?

Скорее нет. Галерист - это человек, который живет в двух мирах (в художественном мире и с клиентами) и который может говорить на двух языках. Что касается политического консультирования, часто выясняется, что политик, подходя к выборам, не имеет профессиональных навыков для общения с творческими людьми. Он привык общаться только с двумя типами людей - сотрудниками, которым он платит, и его сторонниками, его фанатами. Творческие люди, с которыми ему приходится общаться во время предвыборной кампании, во-первых, не на зарплате, а во-вторых, фанаты только самих себя. Поэтому с ними надо по-другому выстроить отношения. Это одна из задач, которые я выполнял.

Кроме того, фигуры политика и художника похожи. Они эгоцентристы, обремененные сверхидеями, которые хотят видеть себя кто-то президентом, кто-то гениальным художником. Третье - стратегичность. Только художник выстраивает стратегию в пространстве жеста, а политик - в пространстве поступка. Здесь мы снимаем кино о войне, а здесь - ведем войну. Но сценарий нужен и фильму, и войне. Так что скорее опыт галерейной деятельности помог в деятельности политтехнолога, чем наоборот.

А что дает больший доход - галерея или политтехнологии?

До последнего года больше давали политтехнологии. Но после московского биеннале галерея стала работать как очень эффективная структура. Кроме того, политтехнологиями я теперь не занимаюсь. Два года назад я для себя это решил...

Почему?

Мне показалось, что люди моего типа больше не востребованы. Когда строишь дом, всегда выбираешь - из кирпича или из дерева. Когда ты решаешь свои проблемы, ты тоже решаешь. С одной стороны, есть политтехнологии, с другой - прокуроры и так далее. В отличие от политтехнологов те могут гарантировать результаты. Снял с выборов - и нет проблем. Вся ситуация в стране сдвинулась в сторону одних технологий. А здесь Гельман помочь не может. Приходится констатировать, что политтехнологи начали выполнять чисто декоративные функции. Типа вопросы все решены, но для всех надо сделать ощущение, что здесь были настоящие выборы.

Политика в какой-то момент исчезла, она превратилась в чистую литературщину. Помощник Жириновского выдвигается в президенты - это чистая булгаковщина. Или кто-то исчезает из Москвы и появляется несколько дней спустя в Киеве - опять булгаковщина.

Сейчас ситуация исправляется. Власть, мне кажется, поняла, что невозможно заменить общественную ситуацию каким-то скелетом.



полный адрес материала : http://old.guelman.ru/artists/mg/d-people/