Театр
художественный
Вот история из жизни Тер-Оганяна А.С., описанная очевидцем. Лето 1993-го
отличалось особой моросливостью. Автор этих строк проживал тогда в Серебряном
переулке, что на Арбате, и, идя уж не помню зачем и куда по Камергерскому
переулку, бывшему проезду Художественного театра, был мной вдруг встречен
Авдей Тер-Оганян. Главное в следующем: в руках у него была сумка. Главное
в еще более следующем: не в сумке, конечно, а в ее содержимом. Оно было
двумя бутылками портвейна!
Тут же, в ближайшем подъезде, в обстановке сплошной, но теплой исмороси,
они довольно быстро были выпиты.
Естественно, все фибры существа автора были не согласны с этим и требовали
продолжения. Все надежды неимущего автора этих строк могли возлагаться
лишь на чудовищно богатого по моим тогдашним меркам Оганяна; и Оганяном
было заверено: банкет - будет продолжен!
Но - не сразу.
А сначала - нужно пойти в Художественный театр, и посмотреть там спектакль,
ибо Оганян приглашен, и не пойти не может.
Ну, а уж после спектакля банкет точно будет продолжен, и в притом еще
куда лучшем виде - с актрисками!
Дополнительная дополнительность была в том, что это был спектакль на
английском языке. Это были какие-то английские театральные студенты, приехавшие
на какой-то театрально-студенческий фестиваль; в рамках его они показывали
свое творчество. Они пригласили Оганяна на свое выступление.
Мы прошли как очень важные люди через служебный вход, сели в зале. Зал
был - ох! Художественный театр! Тот самый МХАТ! Народу в зале сидело кучками
человек около шестидесяти, говорили они меж собой не по-русски. Липкий
красный портвейн, к которому такое пристрастие питает Оганян, имеет многие
всем известные особенности воздействия на пустой желудок, нужно ли их
описывать? Если хотите, вот их описание в рифмованной форме.
Смысл его: с автором с немалой силой происходило следующее:
Сердце как будто пукнуть желало -
так его сжало.
Будто пукнуть желало, а не выходило, -
так давило его и давило.
Хлопотун Оганян тут же умчался лопотать на различных зарубежных языках
с разными людьми приятного зарубежного вида. Я сидел и смотрел спектакль.
Спектакль был студенчески-модернистского типа, то есть на пустой сцене
стояло то по два, то по три человека разного пола, что-то громко рассказывая
друг другу на заграничном языке. Временами оставался вообще один, и тогда
он что-то рассказывал на все том же языке зрителям. Длилось это все часа
наверное два с половиной, причем Оганян то и дело вообще исчезал из зала,
и тогда то, что происходило с внутренними органами и сознанием автора,
было являющимся таким, чего не описать даже в рифму. Тут Сартр и Камю
потребны:заброшенность...покинутость...бессилие
человека перед лицом отчаяния...
Но самое главное было потом: в конце концов на сцене не оказалось никого.
Потихоньку стали исчезать и сидевшие в зале. Постепенно сидящим остался
один я, да несколько кучек людей в очках стояло по углам, негромко с приятством
беседуя на разных языках, да Оганян, неутомимо продолжавший сновать от
кучки к кучке. Робко я приблизился.
- А, старик! - радостно приветствовал меня Авдей Степанович. - Ну, как
тебе? Мне что-то не очень!
Всеми возможными кивками и экивоками я стал напоминать о планах продолжения
банкета.
- Да ну, старик, какой банкет! Спектакль так себе, чего же тут праздновать?
- ответил Оганян и тут же продолжил лопотание на неизвестном языке с каким-то
то ли шведом, то ли, может, судя по его могучести, канадцем, который усиленно
кивал, подтверждая: спектакль, действительно, не вышел, какой уж тут банкет.
Что мне оставалось делать? Я и сделал то, что только и оставалось мне
сделать: пошел к себе на Арбат, выпил со злости в очередной раз купленную
было женой в очередной же раз туалетную воду; получил пропиздон; устроил
пропиздон ответный - где ты, где ты, волшебник в голубом вертолете? Забери
меня на фиг скорей отсюда!
Или опять же в стихах:
|
Странное дело - водяру хлестал,
А поутру во рту
Как будто, напротив, мыло жевал, -
Чем сию объяснить хуету? |
Если хотите, можно этой истории придать и общечеловеческое звучание,
закончив ее выводом типа - не такова ли и вся наша жизнь: бесконечное
пребывание в ожидании, чтобы потом услышать: какой банкет, чего праздновать-то?
24 июня 1995 года, красота, жара.
|