Тимофеев, СергейРостовский, потом московский, художник, дружбан А.С.Тер-Оганяна и автора этих строк, участник товарищества Искусство или смерть; вместе переезжали в Москву, вместе обитали на Речном вокзале, Трехпрудном. Погиб летом 1993 года.
Осенью 1989-го года Сергею Тимофееву довелось посетить тогда еще существовавшую Германскую Демократическую Республику в качестве гостя одного германско-демократического человека по имени Ральф, см. о нем в сообщении Шнапс. Тима и его друг Дмитрий Келешьян прилетают самолетом в ГДР - и попадают в самый разгарбархатной революции и крушения Берлинской стены. Нежданно и негаданно, они получают возможность посетить не только братскую страну развитого социализма, но и своими глазами посмотреть на звериной оскал западноберлинского капитала - а в те годы получить такую возможность для простых парней из города Ростова-на-Дону! Глухой осенней европейской ночью они отправляются туда. Ночью - потому что какие-то КПП все-таки существовали, и, если немцев свободно пускали туда и обратно, то с советским паспортом были сложности. А ночью пограничников было можно убедить, подарив им бутылку, например, шнапса. И они - делают это, и в результате, вот, они стоят в самом Западном Берлине, в обстановке глухой ночи и поздней осени. Они стоят. Им, прямо скажем, страшно. Кругом - глухая ночь. Кругом - подозрительные трущобы. Кругом - запад, да еще и какой: Западная Германия! Узнает в них русских какой-нибудь гитлеровский недобиток, и - поминай как звали! Тут они видят: некий подвальчик, и вывеска над ним, и свет, горящий внутри - кафе, и, что главное, открытое, несмотря на ночное время. Они заходят в него: глупо, действительно, торчать на улице посреди дикого и пустого ночного Западного Берлина, тем более поздней осенью, в обстановке холода и сырости. Они заходят. Ни души. Они садятся в уголке. Кельнер с салфеткой через руку предлагает им заказывать что-нибудь. Подумав и рассудив - денег у них, естественно, кот наплакал, а уж тем более западноберлинских, они заказывают - чай. Чай, напоминаю, в СССР при советской власти стоил 3 копейки за стакан, то есть практически ничего. - Чай? - изумляется официант. - Чай! - подтверждают эти двое. Озадаченный официант удаляется на кухню. Спустя некоторое время он возвращается, и действительно, с чаем. Чай он приносит - в пивных кружках. Расплачиваясь, два наших друга мрачно понимают, что на те деньги, в которые им обошелся сей экзотический напиток с далекого острова Цейлон, они могли бы в сракотан упиться простым немецким пивом, и даже еще съесть по немудреной немецкой сосиске. Но, деваться некуда, назвавшись груздем, приходится лезть в кузов, и они сидят, пьют этот чай безобразной дороговизны, обсуждают вполголоса свои дальнейшие планы и намерения. - А ю рашенз? - тут вдруг обращается к ним скучающий за стойкой буфетчик. Началось! - в ужасе понимают Дима с Тимой. Гитлеровские недобитки и реваншисты все-таки распознали в них русских, и сейчас вот --- --- - Ну, рашенс, - неохотно признаются они. - О! Дас ист зер шен! Вери Велл! Gorbatschoff! Perestroika! Glasnost! - в восторге кричит буфетчик. - Что же вы эту бурду пьете? Я уж подумал, что вы англичане. Вы же русские - русским положено пить русскую водку! Wypiem, dryzia! Я угощаю! - объявляет он. Ибо был, был, был этот краткий, но исторический момент: западные люди ужасно любили Горби, а заодно и всех остальных русских. И буфетчик достает рюмки, достает бутылку, разливает. - Начнем с самой лучшей, - поясняет он, - а уж потом перейдем к остальному. Потом нам уже будет все равно! К изумлению двух друзей, за 25 лет своей жизни в СССР твердо привыкших к тому, что все советское - третьесортное и говняненькое, западный немец вытаскивает из закромов в качестве лучшей не легендарную водку Смирнофф, о которой был наслышан всякий советский человек, как о превосходящей по замечательности все, что только можно себе представить, и не каких-нибудьГорбатчофф илиРаспутин, о существовании каковых тоже доваживалось им уже слыхивать, и не всякие прочие водки сплошь в двуглавых орлах и коронах, а простую советскую водкуМосковскую особую со скромной бело-зеленой этикеткой. Изумленные, они выпивает по стопке, буфетчик прячет бутылку обратно в загашник и вытаскивает новую -- и опять неСмирнова -- Горбатчова, а -Столичную. Выпили и эту. Третьей была, наконец,Смирновская. Четвертой -Распутин. Пятой - еще какая-то. - Да сколько ее у тебя? - в ужасе хватаются за голову Дима с Тимой. - Да сортов сорок есть, - отвечает западногерманский буфетчик. Немая сцена. Два русских героя сией истории смотрят на буфетчика, не в силах вымолвить ни слова. Нынешнему поколению читателей уже, наверное, и не понять, почему. Для них разъясняю: а потому, что в СССР в это время было 2 (две) марки водки:Русская иПшеничная, да еще те люди, которые были вхожи в дома правящей номенклатуры, рассказывали, что видели в этих домах еще и такие марки советской водки, как Золотое кольцо, Посольская и Старка. |