Одни знают и читают запоем писателя Бориса Акунина - автора необычайно элегантных детективов. Другим известен Григорий Чхартишвили - заместитель главного редактора "Иностранной литературы", филолог и переводчик - специалист по японской литературе, публицист и культуролог - автор монографии "Писатель и самоубийство". Третьи знают обоих. Для них-то и стало волнующей сенсацией то недавно обнаружившееся обстоятельство, что Чхартишвили и Акунин - одно и то же лицо.

Эраст Фандорин - постоянный герой акунинских повестей, проницательный и обаятельный сыщик из тех персонажей, с кем читателю приятно отождествиться, - обладает, помимо прочих чудесных свойств, и еще одним удивительным качеством: ему фатально везет во всем, что касается его взаимоотношений со слепой фортуной. Выходит так, что карты, рулетка (в том числе и русская), орел, решка, чет и нечет существуют лишь для того, чтобы работать на него. Поэтому Фандорин не азартен - он и так знает, что выиграет. Похоже на то, что это свойство объединяет Фандорина с его создателем Акуниным, а Акунина - с его создателем Чхартишвили. Всем троим испытывать судьбу неинтересно. Им куда интереснее ставить перед собой то одну, то другую задачу и решать ее. И тем интереснее, чем сложнее.

- В следующем году, насколько я знаю, номинацией Малого Букера будет такое маловразумительное понятие, как "литературный проект". Мне кажется, что ты как раз из той немногочисленной категории литераторов, для которых единицей литературной деятельности является не столько текст, сколько проект. У меня такое ощущение, что твоя литературная работа - это сумма параллельно длящихся проектов. Так это или нет?

- В общем, да. То есть я могу представлять себе литературу и как отдельные тексты. Но в то же время я, если угодно, сторонник профессионального литераторства, которое само по себе предполагает существование неких проектов, планов и так далее. Я думаю, что некоторая "штольцизация" русской литературе не помешала бы.

- Согласен. Но опять же все зависит от индивидуальности. У кого-то такое намерение остается намерением, а кто-то его умеет осуществлять...

- А кому-то оно совершенно не нужно...

- Разумеется. Меня, например, спроси, что я буду писать через год, я вряд ли отвечу. Мне как раз интересно именно то, что я этого не знаю. А ты с некоторыми допущениями сказать можешь.

- Мне вообще кажется, что для человека самое главное в жизни - понять, как он устроен и каким образом функционирует, а уже потом действовать в соответствии со своим собственным внутренним законом. Так получится эффективнее всего и интереснее.

- По своему базовому образованию и по одной из своих профессий ты японист. Я, признаюсь, всегда полагал японистов существами какого-то иного порядка - если не марсианами, то людьми, умеющими с марсианами общаться. Почему ты стал изучать Японию Это был сознательный выбор или стечение обстоятельств?

- Всякому сознательному выбору предшествует эмоциональный толчок. Так было и у меня в детстве. Я, помню, прочитал одну детскую книжку про японских самураев. Она произвела на меня такое впечатление экзотическим, ни на что не похожим и вместе с тем необычайно красивым миром, что у меня уже тогда, в детстве, образовалось к Японии некое особенное отношение. Ну а позднее, когда я выбирал, в какой институт поступать, это было уже совершенно рациональное решение. По всем естественным наукам я учился отвратительно, ничего, кроме языков, мне не давалось. Изучать западные языки было бессмысленно: это не профессия. Надо было выбрать тот язык, который сам по себе является профессией. Так что здесь расчет наложился на эмоцию.

- Ты много занимался и продолжаешь заниматься художественными переводами японской литературы. Не назовешь ли ты свои любимые переводческие проекты:

- Главный мой переводческий проект - это Юкио Мисима, замечательный японский писатель, которого мне посчастливилось первым перевести на русский язык. Писатель для перевода сложный, а потому интересный. С тем, что легко переводится, работать неинтересно. Но вообще-то, честно говоря, мне надоело заниматься переводом. Я перевел в своей жизни столько книжек, хороших, плохих и средних, что мне стало казаться, что со всех точек зрения мне интереснее писать их самому.

- Ты часто бываешь в Японии. Что ты там делаешь?

- Лекции читаю.

- Что за лекции?

- Ну, допустим, по сравнительной культурологии. Например, "Образ японца в русской литературе". Или "Предубеждения и предрассудки, существующие в сознании русских и японцев относительно друг друга".

- Интересно, каков образ России у японцев, с которыми ты общался Если это не слависты, конечно.

- Славистов я вообще настоящими японцами считать не могу - они культурные метисы, наполовину русские. Что же касается среднестатистических японцев, то отношение к России у них, во-первых, паршивое, во-вторых, они о России мало что знают. Отношение паршивое по вполне понятной причине, которая называется "августом 1945 года". С точки зрения японцев это был нож, воткнутый в спину страны, которая соблюдала пакт о нейтралитете. И об этом помнят все, не говоря уже о том, что сотни тысяч людей побывали в советском плену и десятки тысяч из этого плена не вернулись.

- Ты встречал людей, побывавших в плену?

- Я встречал много пожилых японцев, которые побывали в сибирском плену и при этом очень хорошо относятся к Советскому Союзу, хотя здесь с ними обращались очень плохо. Видимо, это воспоминание о молодости. От них можно услышать много всяких чудесных рассказов и некоторые русские слова, которые у них остались в памяти. Один из них запомнил только одно русское слово. Это было слово "домой" и означало оно "ехать в Японию". Японцы о России очень мало знают. Еще меньше, чем русские о Японии. Со студентами я проводил несколько тестов. Один был такой: "Назовите пять знаменитых русских людей". Два раза мне написали "Россини".

- Неплохо. Пошли дальше. Твоя книга "Писатель и самоубийство" вошла в шорт-лист Малого Букера прошедшего года, а до этого она была многими прочитана, достаточно широко и в основном доброжелательно освещена в прессе и вообще имела заметный резонанс. Книга, на мой взгляд, действительно замечательная и уникальная в своем роде. И все же интересно, почему?

- Почему выбрана такая тема - Во-первых, потому, что вопрос о самоубийстве - самый важный вопрос в жизни человека. Нет ничего важнее для человека, чем понять, стоит ли жизнь того, чтобы прожить ее до конца. А уже потом следует все остальное: как жить, с кем жить, ради чего жить и так далее. Короче говоря - быть или не быть. Когда я дожил до сорока лет, я понял, что мне пора в этом разобраться. Не для кого-то, а для себя. И второе - это опять-таки Япония. Когда ты занимаешься японской культурой, особенно когда переводишь Мисиму, который сделал харакири... Или когда ты знаешь, что из пяти великих японских писателей ХХ века четверо совершили самоубийство... И что в японской культуре существует определенная эстетика добровольного ухода из жизни... Все это тоже заставляет задуматься.

- Теперь совсем о другом. Я хочу спросить тебя, как ты относишься к писателю Акунину?

- К писателю Акунину я в настоящее время отношусь с интересом и любопытством. Это для меня новая игрушка, я к ней еще не привык, еще в нее не наигрался. Все время обнаруживаю в ней какие-то новые функции, возможности. Это разнообразит мою жизнь.

- А этот проект как возник?

- Этот проект возник в связи с книгой "Писатель и самоубийство", потому что работа над этой книгой, которая продолжалась довольно долго, - занятие несколько депрессивное.

- Верю...

- Когда ты пропускаешь через себя сотни биографий с определенным концом, как-то начинает не хватать кислорода. Хочется чего-нибудь веселого и легкомысленного. И тогда я сделал перерыв, чтобы заняться каким-нибудь совершенно противоположным литературным трудом, и написал первый роман "Азазель". Потом мне пришлось сделать второй перерыв, и появился второй роман - "Турецкий гамбит". Потом пришлось сделать и третий перерыв. А потом уже и останавливаться не имело смысла. Кроме того, у меня действительно по ходу дела возник литературный проект, который можно назвать "Попытка заполнения некоторой лакуны в русской литературной традиции". У нас есть литература высокая и низкая, но нет литературы мейнстримовской, которая называется беллетристикой. Мне эта линия кажется продуктивной. Я уверен, что многие профессиональные литераторы займутся жанровой литературой и это будет получаться интересно. Потому что игровая литература - это вообще интересно. Кроме того, люди нашей профессии ничем, кроме литературы, на жизнь зарабатывать не могут. Если ты пишешь серьезную литературу, ты пишешь ее для себя. А если ты пишешь для себя, то не рассчитывай на то, что тебе за это будут хорошо платить.

- А почему ты из своего Акунина сделал такой секрет Получилось, что помимо лихо закрученных интриг, которые присутствуют в каждой твоей повести, во всей этой истории была еще одна захватывающая интрига, когда все в течение лет примерно полутора мучительно гадали, кто за этим Акуниным прячется. Такой получился метадетектив. С какой целью ты скрывался?

- Во-первых, я не знал о существовании такой интриги, потому что, кроме моей жены и издателя Игоря Захарова, никто не был посвящен в этот секрет.

- Именно. Но все ведь знали, что это псевдоним.

- Да, все знали, что это псевдоним, но я не знал, что это всех интересует. Пару раз я присутствовал при разговоре, где все выясняли, кто такой Акунин.

- Однажды мы с тобой на эту тему разговаривали. Ты забыл, по-видимому.

- Забыл. И что Я, наверное, вильнул в сторону

- Не просто вильнул. Мы где-то сидели, и ты говорил, что нет хороших детективов. А я как раз только что прочел какую-то из первых акунинских книжек. Я говорю тебе, что вот прочитал я такую-то книжку такого-то автора и что она, по-моему, вполне симпатичная. Ты же на это, не моргнув глазом, ответил: "Акунин Нет, не знаю, не читал".

- Не помню. Это смешно. Но я историю с псевдонимом затеял не для того, чтобы интриговать. Во-первых, я отчасти комплексовал, что занимаюсь таким легкомысленным и несерьезным делом...

- Все-таки?

- Во-вторых, у меня должна была выйти книга, которая для меня была важной, - "Писатель и самоубийство". И мне было не нужно, чтобы люди знали о том, что ее написал "детективщик". Книга воспринималась бы тогда совсем иным образом. В ней искали бы какую-нибудь игру. А в ней игры нет никакой.

- Следующий вопрос такой. Идентифицируешь ли ты себя с автором, в смысле с Акуниным?

- Не совсем. Борис Акунин - это все же не я. Когда называешь вещь

другим именем, она приобретает некоторые иные свойства и качества. То же самое касается и человека.

- Можно сказать, что ты как человек проекта сочинил писателя Бориса Акунина, который сочиняет те тексты, которые он сочиняет.

- Я могу писать разные книги, но Борис Акунин некоторые из этих книг писать не может. Это будет уже кто-то другой.

- Это понятно. Хотя Акунин иногда какие-то статейки в газеты пописывает...

- И сказки. Вот пьесу написал, между прочим. Не знаю, удалась ли пьеса, но название хорошее - "Чайка".

- Название неплохое.

- И персонажи тоже. Это, собственно говоря, пятое и шестое действия пьесы, дописанные мной за Антон Палыча. Все начинается после самоубийства Треплева, которое, естественно, оказывается мнимым, а на самом деле убийством. Расследование ведет Евгений Сергеевич Дорн - дальний родственник Фандорина.

- Это чудесно. А что ты думаешь о перспективах жанра?

- Жанра детектива?

- Я бы даже не назвал это детективом. Это чтение все же не вполне детективное. Вернее, не только детективное. Это - вполне литература.

- Надеюсь, что все-таки детектив. Намерение мое - все же развлекать читателя, а ничего ему не проповедовать, никаким образом его не зомбировать.

- Но все-таки это написано не для того читателя, который читает, например, Маринину.

- Это написано именно для того читателя, который читает Маринину. Ничего сложного в моих детективах нет. Абсолютно ничего.

- Но там есть игровой момент, который простодушному потребителю детективов может все-таки...

- Помешать? Вряд ли. Он просто этого не заметит, и ради бога. Я думаю, что самой фабулы, паровоза, который тащит за собой действие, вполне достаточно, чтобы он прочитал книжки. Но мне хотелось написать детектив, который можно перечитывать. Это задача очень трудновыполнимая. Обычно, когда ты знаешь сюжет, знаешь, кто убийца, перечитывать не станешь. Но Шерлока Холмса ты перечитаешь. И Честертона перечитаешь. Вот и мне хотелось написать такой детектив, который можно прочитать во второй раз и обнаружить в нем то, что не заметил с первого раза. А в третий раз - то, что не заметил со второго. Мне надо ставить перед собой только трудные задачи.

- Кстати, о Честертоне. Его случай каким-то образом рифмуется с твоим. Это тоже по основному роду занятий не детективщик, а философ и эссеист...

-... который пишет сказки для взрослого и взыскательного читателя. Чем я, собственно говоря, и пытаюсь заниматься.

- Поскольку ты человек проекта, а человек проекта обладает способностью заглядывать в будущее, то последний вопрос: что будет дальше?

- Дальше проект "Б. Акунин" будет разворачиваться. И я уже знаю, как именно. Он будет разветвляться. Сейчас в издательстве "АСТ" пойдет вторая детективная серия - женская, где сыщиком будет не мужчина, а женщина - в некотором роде соперница моего героя Фандорина, монашка, сестра Пелагия. Она будет действовать совершенно другими методами, не менее эффективными, чем Фандорин. Действие происходит не столько на фоне истории XIX века, сколько на фоне литературы XIX века. Ну, что еще... Сейчас идут переговоры об экранизации. Главная сложность состоит в том, что я хочу заниматься этим делом сам. Естественно, не в качестве режиссера, но в качестве сценариста. Потому что я должен быть уверен, что все будет именно так, как мне хочется. Есть и еще некоторые планы. С Артемием Лебедевым мы делаем акунинский сайт. Там будет много всякого интересного. Кроме информации и текстов, будут разные загадки, игры. Например, у меня есть повесть "Декоратор" про Джека-потрошителя. И вот будет такая игра: собрать и оживить расчлененный труп. И всякие другие шутки. А еще я собираюсь, помимо той пьесы, что уже написал, написать еще парочку. Тут любопытно, что я ничего не понимаю в театре. Поэтому чувствую себя абсолютно свободно, этаким слоном, прогуливающимся по магазину "Стекло - хрусталь".

ДОСЬЕ

Григорий Шалвович Чхартишвили. Эссеист, литературный переводчик, беллетрист. Родился в Грузии в 1956 году. С 1958 года живет в Москве. Закончил историко-филологическое отделение Института стран Азии и Африки (МГУ). Заместитель главного редактора журнала "Иностранная литература", главный редактор 20-томной "Антологии японской литературы", председатель правления мегапроекта "Пушкинская библиотека" (Фонд Сороса). Автор книги "Писатель и самоубийство" (М., Новое литературное обозрение, 1999), литературно-критических статей, переводов японской, американской и английской литературы (Юкио Мисима, Кэндзи Маруяма, Ясуси Иноуэ, Корагессан Бойл, Малькольм Бредбери, Питер Устинов и др.) и беллетристических произведений, написанных под псевдонимом Борис Акунин (романы и повести серии "Приключения Эраста Фандорина". Изд. Захаров,1998 - 1999).