Мирослав Немиров - поэт из разряда безнадежных. Есть такая категория, которой пользуются нечасто, чтобы ненароком не обидеть кого-нибудь. "Безнадежны" они в том смысле, что человек положительный обязательно будет испытывать затруднения, коли ему понадобится назвать такого литератора поэтом. Николай Заболоцкий говорил о своих стихах, что они все "самодельные". Фразу Мандельштама о том, что поэзия - это "ворованный воздух", уже и цитировать неловко, почти так же, как поминать пушкинскую "глуповатость" поэзии.

Обычно спустя лет тридцать после смерти такого безнадежного, никуда не вписывающегося автора его начинают считать гениальным, а именно его литературные труды - главными и истинными. Так произошло, к примеру, с обэриутами, уверенно можно предсказать ту же судьбу Кропивницкому, Холину и Сапгиру. Проблема в том, что ни публика, ни критика не умеют распознавать в очередном безнадежном гения.

Когда в прошлом году появилась книжечка стихов Немирова - все больше матом, при том очень смешно и очень естественно написанных стихов,- понятны были и гениальность сделанной Немировым интонационной находки, и его опоздание (дебютанту под сорок - "вписаться" в какой бы то ни было статусный круг уже трудновато). Неясно было, какую форму найдет поэт для дальнейшего диалога с жизнью. Что же, старуха-судьба дала повод в виде эскапады Тер-Оганяна - и Немиров воспользовался им, явив цепкость удава и быстролетность ласточки.

Безнадежное и придурковатое искусство Тер-Оганяна - жест отчаяния, оформленный для публичной демонстрации,- оказалось как нельзя более подходящим скелетом, на который Немиров и нарастил некоторое количество разговоров.

Как и вся современная литература, в силу неизбежной временной аберрации, эта книга кажется менее серьезной, чем сходные опыты предшественников. Кажется - вот Хармс или Поплавский, те действительно ставили эксперименты на себе. А эти все пошучивают, ото всего готовы отказаться... На самом деле это впечатление, может быть, следствие общего смягчения нравов, наблюдаемого в наших пределах в конце двадцатого века. В конце концов, гонения на Тер-Оганяна сами по себе вполне пародийны, книга только добавляет веселья этому маразму. Возможность относиться к искусству легко, однако, вовсе не делает его хуже - точно так же, как редуцирование официозного пафоса не делает его искреннее. Просто на то, чтобы как-то уравновесить романы "Цемент" и "Бруски", в тридцатые годы требовались Хармс с Булгаковым; в качестве противоядия от "Сибирского цирюльника" достаточно немировских розыгрышей.