В московском Новом Манеже открылась выставка Владимира Брайнина. Он сумел превратить банальный жанр городского пейзажа в почти концептуальный проект, посвященный самому искусству живописи. Отсюда прямо-таки вызывающее название выставки -- "Картины".

Последняя большая выставка Брайнина состоялась пять лет назад. Тогда художник был одним из любимцев "банковских" коллекций. Под его кистью даже самые затрапезные московские уголки превращались в благородные руины Третьего Рима: облупленные фасады отливали старым золотом, кариатиды ухмылялись, как живые, в подворотнях бродили призраки с картин старых европейских мастеров. Все это как нельзя лучше отвечало ожиданиям публики, жаждавшей нового имперского стиля, чувства причастности к всемирной истории.

Никакого имперского стиля так и не сложилось, по крайней мере в изобразительном искусстве. Но Брайнин, надо отдать ему должное, остался верен своим пристрастиям, не поддавшись искушению, подобно многим своим коллегам, попробовать себя в чем-нибудь "современном" типа инсталляции или фотографии. Оказалось, что он слишком любит живопись, чтобы от нее отказаться. Но вот парадокс: чем больше художник отдавался своей архаичной страсти, тем более современными становились его картины.

Брайнин без конца варьирует одни и те же мотивы: мозаичный фронтон эпохи модерна над обшарпанной подъездной дверью; лепнина московских особнячков, покрытая грубой коркой бесчисленных покрасок; панорама, открывающаяся со "сталинского" одиннадцатого этажа мастерской на знаменитый московский ипподром и стадионы. Самоограничение -- вещь чрезвычайно полезная для художников. Из сопоставления, сравнения различных вариантов одного и того же сюжета и возникает новый смысл, смысл самой живописи. Зритель, волей-неволей вынужденный отыскивать "десять отличий", погружается в созерцание, ловит разницу освещения, удивляется самостоятельной жизни живописной поверхности, узнавая в ней то эль-грековское "Небо над Толедо", то поленовский "Московский дворик", то буйные потеки и набрызги холстов Джексона Поллока.

К своду своих излюбленных мотивов, среди поклонников его творчества ставших уже почти каноническими, Брайнин недавно добавил новый сюжет: стал писать московские фонтаны. Собственно, один фонтан -- витальных виталиевских путти на Театральной площади. Художник страшно удивился, когда узнал, что в своем новом увлечении совпадает с московским мэром. Во всем остальном вкусы у них различны.