Постоянный адрес статьи: http://old.guelman.ru/culture/reviews/2003-01-31/brashanilkin200103/

Волхв
2234, 20.01.03 // 2396

Художник и писатель Павел Пепперштейн сочинил главный русский роман о Великой Отечественной войне, который называется «Мифогенная любовь каст». В январе выходит его второй, заключительный том. Михаил Брашинский встретился с автором и поговорил с ним о Карлсоне, Колобке, Бо-Бо и прочих персонажах «МЛК», Лев Данилкин внимательно исследовал Ослиный Хвост парторга Дунаева и составил сравнительную хронологию реальной и волшебной Великой Отечественной войны.

"Над волшебниками не смеются и не плачут - их едят"

В 1999 году художники Сергей Ануфриев и Павел Пепперштейн опубликовали роман "Мифогенная любовь каст". Это было бессовестно длинное, тысячеликое и завораживающе сметное повествование о советском гражданине парторге Владимире Дунаеве, которого в первые дни Великой Отечественной войны контузило; оказавшись в лесу, он пожирает галлюциногенные грибы и становится колдуном. В частности, ему кажется, что он - Колобок, а в голове у него спит девочка Машенька (Снегурочка, Советочка). Парторг собирает партизанский отряд из разных фольклорных персонажей (Избушка, Скатерть-Самобранка, Кашей Бессмертный и т.п.) и ведет галлюцинаторную войну против немцев - точнее, потусторонних сил из авторских детских книг, воюющих на стороне немцев (Карлсон, Малыш, некто Синяя, Фея Убивающего Домика, Гудвин, Айболит и так далее). Колобок-Дунаев побывал в Бресте, Смоленске, Киеве, Москве, Ленинграде - словом, вел как бы параллельную войну. Удивительно, как авторам не надоедало кумулировать этот крайне разветвленный, кажущийся бесконечно разнообразным бред, - объем романа составил страниц 450 довольно убористым шрифтом.
Книжка получила кучу восторженных рецензий. Много говорили о том, какие наркотики должны были принимать авторы, чтобы сочинить это. Вряд ли кто-то всерьез раздумывал о том, почему главный герой - парторг Дунаев - превращается именно в Колобка, а не, скажем, в Буратино, Аленушку или Змея Горыныча. Никто не вспоминал про странный эпизод - историю про ученых Вострякова и Тарковского, с которой начинался роман. Никто особенно не обращал внимания, что в конце книги значилось: "Конец первого тома", поскольку книжка была бредом, и название бредом, и прочитать ее до конца было почти невозможно из-за передозировки делириумом. Короче говоря, "МЛК" была "просто так": курьез, разнообразящий вялый литературный процесс.
Четыре года спустя выходит наконец "Мифогенная любовь каст", том второй. Еще 539 страниц, еще более убористым шрифтом. Подписана книга только одним именем - Павел Пепперштейн. Второй том состоит из двух частей - "Путешествие на Запад" (90 процентов текста) и "Настенька". Мы вновь следим за галлюцинаторными приключениями парторга Дунаева - с начала 1942 года. Дунаев обеспечивает перелом в Сталинградской битве, появляется на Кавказе, Дону и Украине, героически участвует в событиях на Курской дуге, затем освобождает от фашистов Европу и под конец оказывается в Берлине. Ближе к финалу Дунаев превращается в Вечный Огонь у Могилы Неизвестного Солдата в Александровском саду, а в 90-е годы его разоблачают: к нему тянет нос церетелиевская скульптура Лисы перед Манежем. Затем следует часть "Настенька", в которой снова появляются Востряков и Тарковский, и мы узнаем, что было с Дунаевым-человеком после войны, как он писал письма внучке Настеньке ("Внученька, твой деда стал волшебником") и участвовал в октябрьских событиях 1993 года.

«Ведь Родина - это тоже Энизма!»

Главное, что произошло во втором томе, - галлюциноз обрел рамку, организовался, систематизировался и упорядочился. Мы точно понимаем, что есть два Дунаева. Один Дунаев - настоящий, которого контузило в начале войны, и он не попал на реальный фронт, а после войны обнаружился в лесу под Смоленском, без памяти. Второй - Дунаев-нечеловек, колдун, шаман, воображающий, что воюет против немцев с помощью магических искусств. Во-вторых, мы понимаем, что нам рассказана - от начала до конца - сказка про Колобка, в нестандартной аранжировке. В-третьих, мы видим "коммуникативную рамку" повествования - то есть понимаем, кто, собственно, произносит этот бред. Фронтовые приключения Дунаева-колдуна описывает Корреспондент (похоже, это Мурзилка - желтый, пушистый, в шарфике и беретике), а историю Дунаева-реального - "реальный" автор (выглядящий как сам Пепперштейн). Если в первом томе читатель раздавлен навалившимся на него массивом бреда, занесен галлюцинаторным сугробом, то во втором многое проясняется. После нескольких разъяснений мы уже более-менее представляем, что значит "перещелкнуться", что такое "Синяя ликует от морозов", как действует дунаевский Трофей - Ослиный Хвост и так далее. Это, конечно, бред, и в нем, разумеется, очень сильно вязнешь; но, в общем-то, контролируемый бред, не просто все подряд. Например, мы понимаем, почему Дунаеву свойственна "хлебо-солярная символика", почему он превращается то в кусок теста, то в бублик, то в плюшку, то в кулич, то в Солнце, то в огонь. Ведь Колобок - это не только еда из муки, но и символическое изображение солнца. Кстати, понятно, почему "автор" называет "Мифогенную любовь каст" "Молоко" - "МЛК". Колобок-то на молоке замешивают.
Наконец, мы довольно точно осознаем, что значит название. Люди, разъясняют Дунаеву, - только одна из каст; существует множество других, которые далеко не люди: есть еще колдуны, Избушка, Родина, Синяя и так далее, и пропасть между ними непреодолима. Но между кастами может возникать любовь - человека к Родине, Дунаева к Синей, Карлсона к Малышу. А любовь, как говорится, - самая страшная сила. ("У вас танки, самолеты, артиллерия... а знаешь, что у нас есть тоже страшная сила. Сила эта - наша любовь к Родине"). Война - время, когда бушует эта страшная сила, любовь каст; время, порождающее мифы.

"Никаких людей нет!"

Короче говоря, после второго тома у нас появляется ответ на главный вопрос, беспокоящий читателя "МЛК": "Зачем тратить время на этот бред, это же всего лишь наркотический галлюциноз постороннего человека?" На самом деле пепперштейновский бред - это литературная фиксация бреда (или, если угодно, коллективного бессознательного) русского народа, в разные периоды его истории. Это не чужой галлюциноз, это коллективный галлюциноз. Следы (или целые залежи) его видны в нашем фольклоре, в нашем языке, в нашей детской литературе, в нашей истории, в наших фантомных воспоминаниях о Великой Отечественной войне. Это именно то самое НИЧТО, которое именно что НЕ ЗАБЫТО.
"Советское" удалось наложить на "фольклорное", потому что советские ритуалы во многом сродни архаичным. Пепперштейн очень точно подобрал профессию для Дунаева: парторг в советском мире - это ведь то же, что шаман в архаическом. Соответственно, парторг уместен. И советский идеологический пандемониум (с его мумией Ленина, Родиной-Матерью на Мамаевом кургане и песней про Синий Платочек), и русский фольклор - система затвердевших, застывших галлюцинаций, сновидений целого народа.
Это страшно яркие, страстные сны. Тысячестраничная "Мифогенная любовь" - русская "Махабхарата"; парторг Дунаев - в пыльнике, с биноклем и Ослиным Хвостом - русский воин-демон, излучающий евразийскую мощь, полыхающий материковым, геологическим безумием. Пепперштейн - русский Толкиен; он мифологизировал историческое противостояние первой половины XX века и создал оригинальный параллельный мир, выстроенный на фольклоре своего народа. Судя по двум успешным авторским эпосам, толкиеновскому и пепперштейновскому, некоторые особенно значительные исторические события не могут быть адекватно описаны в реалистической манере: вместо стандартных черненьких буковок на страницах должны появиться мириады клацающих зубами демонов, не имеющих никакого отношения к нашему повседневному опыту. Вообще, Пепперштейну удалось то, что не получилось у Гроссмана, Солженицына, Астафьева, - написать новую "Войну и мир", сказать окончательную правду про 1941-1945 годы, как Толстой про 1812 год. Пепперштейн, воспользовавшись "Колобком" как Розеттским камнем, расшифровал советский язык и советскую историю.

"Баклажан мой, баклажан! Гутен абенд, гутен абенд!"

"Мифогенная любовь каст" - безупречных пропорций храмовый комплекс, возведенный из всяческого пограничного, трэшевого языкового опыта. Реальности Колобка и реальности Парторга связаны в этом романе через язык. У галлюциноза есть лингвистическая подоплека: в языке и фольклоре скрыта информация о других мирах и обитающих там существах. Многозначность, омонимия, застывшие фразеологизмы, общеязыковые метафоры - это двери в галлюциноз, в "Прослойки", в пространство, где разворачивается мифогенная любовь каст. Все эти вроде бы ничего не значащие выражения типа "за себя и за того парня", или "сикось-накось", или "за синий платочек" - они на самом деле очень осмысленные, просто их значение становится очевидным исключительно в параллельном мире бреда и галлюциноза. В "советском" языке тоже есть свои ворота в галлюциноз. "Мифогенная любовь каст" - opus magnum русской литературы рубежа веков. Пепперштейн продемонстрировал блистательное владение двумя главными русскими литературными практиками XX века - модернистским и соцреалистическим письмом и концептуалистским ("сорокинским") способом их "перещелкивания". "МЛК" - состоявшийся синтетический литературный продукт, убедительно доказывающий, что "советская литература", со всеми ее романами, эпопеями, фронтовой лирикой и мемуарами ветеранов, - не черная дыра, зияющий прогал в мировой словесности, а совершенно полноценная, прекрасная ее область. Вообще, от "МЛК" - с ее тысячью изумительных стихотворений, миллионом изящных каламбуров, ожерельем матерных прибауток, сотнями отлитых в благозвучные фразы эпизодов -возникает радостное ощущение, что все было не зря: символистская муть Блока, обэриутская дичь Введенского, соцреалистическая бронза Симонова, реализм с человеческим лицом Василя Быкова и Астафьева, концептуалистская гекатомба над трупом литературы Сорокина, чапаевский опыт фольклоризации текста Пелевина - все сошлось и все примирилось в "МЛК". Эта сказочная военная эпопея оказывает какое-то необычайно благостное, мирное воздействие: во время чтения ты чувствуешь себя маленьким Пушкиным, которому рассказывает сказки светлая Арина Родионовна.

Всегда впечатляет, когда кому-то удается предъявить свою модель объяснения реальности, более убедительную, чем традиционная; в последнее время это удавалось разве что Филипу Дику и Пелевину. Пепперштейн - не просто Выдающийся Мастер Бреда; в какой-то момент его вселенная становится настолько убедительной, что наша реальность запросто вписывается в его делириум. Непонятно, в самом деле непонятно: то ли "МЛК" - литературный мемориал войне, то ли, наоборот, окружающая действительность - нелепый затвердевший памятник галлюцинозу парторга Дунаева.

"Повествование течет к вершкам. Пушистая желтая лапка устала бить по черным и белым клавишам, на которых проступают острые буквы, пахнущие перцем и камнем. Я здесь, читатель. Увидь меня, если сможешь. Теперь уже можно. Я - желтый, пушистый. Как цыпленок. Но я не цыпленок. И не труп. У меня черные блестящие алмазные глазки. Одежды я не ношу, кроме беретки и шарфа, которым обматываю горло. Я всегда слегка простужен. И мне приходится много говорить. Все ведь надо объяснить. На груди у меня висит большой черный фотоаппарат на кожаном ремешке. Вообще-то я - фотограф. Но вот решил стать писателем. Таков долг всякого корреспондента - щелкать и писать, щелкать и писать. Хорошо, что закончилась война!".

*****

Михаил Брашинский: - Паша, как же так получилось, что Карлсон оказался фашистом?

Павел Пепперштейн: - Точно так же, как и Мэри Поппинс, и Питер Пэн, и Винни Пух. Все они – маги и колдуны, выступающие на стороне фашистов в магической войне. На стороне же Советского Союза выступают фольклорные русские персонажи: матрешки, гуси-лебеди и прочие. Хотя и те и другие сказочные, Запад представлен авторскими персонажами (у каждого из этих существ есть конкретный автор), а наши - анонимным творчеством великого народа.

МБ: - Откуда у вас такая любовь к Колобку? Этот образ красной нитью проходит через все ваше творчество.
ПП: - Колобок проходит как хозяин. Колобок - это, конечно, идеальный персонаж. В принципе - Бог, да, как бы? Слово так и читается. Шарообразный, быстро перемещающийся. Он выражает не только мои личные пристрастия, но и то, что объединяет целый круг людей, известных как московские концептуалисты.
МБ: - Что в нем главное - что он от всех ушел?
ПП: - Это первое, конечно, второе - это беззаветная бодрость. О чем редко вспоминают в контексте Колобка: он не просто ускользает, он еще и очень веселый, бодрый и
неунывающий. В этом смысле он напоминает Афродиту, которая становилась девственницей после каждого совокупления. Периодически его кто-то съедает, но это ничего не меняет, он все равно продолжает бежать по тропинке, напевая свою песенку. Поскольку все мы смертны, победа Колобка нам всем гарантирована. То есть в результате мы от всех уйдем. Все от всех уйдут, можно сказать. Бояться нечего.
МБ: - Теперь по порядку. Вам все-таки придется объяснить название - "Мифогенная любовь каст".
ПП: - Название приснилось во сне. Оно первоначально по отношению к тексту.
МБ: - Вам приснилось название, и вы решили написать под него текст?
ПП: - Нет, мне приснилось, что я написал роман под таким названием. Во сне он уже был.
МБ: - Издан в Ad Marginem?
ПП: - Кажется, не просто издан, а давно издан. Поскольку название явилось во сне, для меня оно точно так же - объект понимания, как и для читателя. Но это не абсурдистское название. Оно полностью описывает содержание романа. Речь идет о том, что людей как таковых нет, а есть касты - совершенно разные существа, сгруппированные под сугубо внешней, фиктивной личиной того, что все они "люди". А на самом деле все они не люди. Они не люди, потому что не составляют никакой целостности. Между ними невероятные разрывы. Тем не менее есть что-то, что их объединяет, и это не единство человеческого рода, а мифогенная любовь - странное, запредельное чувство влечения друг к другу, влечения, которое создает то, что называется мифом.
МБ: - Советский офицер, парторг Дунаев, контуженный и объевшийся в ходе лечения в белорусских лесах галлюциногенных грибов, попадает на тот уровень реальности, где Великая Отечественная война проходит между Колобком, которым (как и рекой Дунай, и Владимиром Красное Солнышко) является он сам, и Карлсоном. Как такое вообще приходит в голову?
ПП: - Подобного рода фантазии рождаются на пересечении сновидений и бодрствований. Для меня это было связано с выходом из депрессии. Как знают все люди, которые впадали в депрессию и выходили из нее, на выходе возникает компенсаторное состояние невероятного подъема, эйфории и гигантомании. Поскольку депрессия вообще связана с ужатием, сокращением внутреннего пространства, то в момент выхода из нее возникает ощущение разверзающихся просторов. Для этих вот просторов и нужен был проект огромного романа, огромного не только по толщине, но и по времени написания.
МБ: - Он, кстати, действительно огромный, только второй том - около двух тысяч машинописных страниц. Нет ли в вашей тяге писать чего-то графоманского?
ПП: - Даже намеренно, естественно. Для меня это был концептуальный момент. Но в отличие от графоманства дело было не в наслаждении письмом, а в наслаждении программированием реальности. Больше всего меня поражает то, что все это осуществилось. Задумывалось это как прекрасная фантазия, которая будет всегда игрой. Осуществилось, конечно, благодаря образу жизни, который мы вели. Нужна была параллельная жизнь, даже несколько параллельных жизней.
МБ: - Можно ли сказать, что "МЛК" - это не роман, а некий проект?
ПП: - Безусловно. Он был задуман в качестве одного из центральных проектов "Медгерменевтики". Хотя сам сюжет я придумал еще до того как мы познакомились, в 1987 году. Потом мне стало лень все это писать, я вообще забыл про это. Однажды мы с Сережей Ануфриевым ехали в поезде, в Италии. Находясь в очень хорошем настроении, я стал ему пересказывать свой юношеский галлюциноз. Мы оба дико смеялись и на волне эйфории решили, что надо писать этот роман. Уже вместе. Это дорожный такой роман. Мы его писали в поездах, в гостиницах.
МБ: - Как это происходило физически?
ПП: - Мы покупали в разных точках очень красивые тетради в виде роскошных книг какого-то библейского вида, с золотым обрезом, в сафьяновых переплетах, и затем от руки, передавая друг другу, писали по очереди, в стиле буриме. Эти книги у меня хранятся, они очень красивые, в них много картинок. Все это физически было очень приятно, не носило характер мучительного сидения за столом, а просто компания едет - смеясь, поедая еду. Ну и, конечно же, параллельным потоком шло очень активное психоделическое экспериментирование.
МБ: - Поговорим об этом? Какой ваш drug-of-choice?
ПП: - Ну это относится к сфере приватного. К тому же речь шла о том, чтобы познать все. И не просто, конечно, из любопытства - это было связано с теоретической и художественной частью нашей деятельности, поскольку мы понимали, что изменения, которые происходят в нашей стране да и вообще в мире, связаны с очередной психоделической революцией. Кроме знаменитой психоделической революции 60-70-х годов, произошла еще и другая психоделическая революция – 90-х- В каком-то смысле мы были прогнозистами и отчасти даже идеологами, хотя это немного глупо звучит, этой революции.
МБ: - Чем вторая революция отличалась от первой?
ПП: - Первая была спровоцирована комплексом вины белого человека, который растоптал ценнейшие формы опыта, не заметив их, не восприняв их. Если мы начинаем раскручивать, что стоит за галлюцинозом какого-нибудь Джима Моррисона, мы всегда упираемся в фигуру индейца. Вторая психоделическая революция гораздо более скептична по отношению к этой огромной вере в прошлое. Она связана с мыслью о том, что в прошлом ничего хорошего не было. Наоборот, это страшная, мучительная сеть, которая тянется оттуда, из прошлого. Поэтому во второй психоделической революции присутствует не пафос воспоминания о главном, а пафос забвения.
МБ: - Что вы помните из своего детства?
ПП: - У меня было как бы двойное детство. С одной стороны, я сам был ребенком и потреблял детскую продукцию в виде игрушек, журналов, книжек и т.д., а с другой стороны, все было удвоено тем, что мои родители работали в сфере детства профессионально, создавали ее. Мой отец (Виктор Пивоваров, один из основоположников московского концептуализма. - Ред.) иллюстрировал детские книжки, а мама (Ирина Пивоварова. - Ред.) писала детские стихи и прозу. То есть я как ребенок находился в особом положении: и потребителя, и свидетеля того, как все это создавалось. Поэтому во мне сохранилось профессиональное отношение к Карлсонам: при стопроцентном действии всего этого как галлюциноза, у меня есть понимание того, как летает Карлсон, как должен быть устроен его скелет, чтобы у него вращался пропеллер.
МБ: - В вашем детстве было много травматичного?
ПП: - Мое детство, вообще говоря, было очень счастливым. Я был очень веселым. Крайне веселым. Иногда производил леденящее впечатление на людей тем, что мог изнемогать от смеха несколько часов подряд. Падать на землю, пугая при этом окружающих. Потом, к сожалению, это немного подугасло, но иногда вспыхивает. Вот упомянутый период психоделической революции в своей активной фазе отчасти меня реставрировал в этом детском состоянии безумного хохотуна. Но долго так в современном мире, конечно, не разрешат.
МБ: - Какие у вас были страхи?
ПП: - В основном страхи мне дарили другие. Например, у меня был очень долгое время страх иголки - после того как мне рассказали, как некая женщина шила, держа во рту иголку, проглотила ее и эта иголка долго путешествовала по ее телу, пока не дошла до сердца и не пронзила его. После чего я обратил внимание, что над моей кроватью висит много картинок, приколотых булавками. А поскольку они часто отваливались, мне пришло в голову, что, вполне возможно, я и не заметил, как одна булавка проникла в меня и теперь путешествует во мне и в какой-то момент доберется до сердца. Потом, я помню, что на меня невероятно тягостное впечатление произвел "Гамлет" Шекспира. Собственно, один только эпизод, где говорится, что отец Гамлета спал в саду и к нему подошел Клавдий и в ухо влил ему каплю яда. После этого я стал бояться, что что-то случится с моим ухом. Я понял, что ухо абсолютно беззащитно. В отличие от глаза оно не закрывается.
МБ: - В описанном в романе фильме "Солярис", очевидно, вами любимом, есть тоже один очень страшный кадр уха Баниониса: камера надвигается на него слишком близко. Я когда впервые
смотрел этот фильм в детстве, в этом месте закричал.
ПП: - Да, "Солярис" я очень люблю. Надо сказать, что этот фильм - один из самых ужасных, гораздо страшнее, чем Хичкок. Вообще, давайте поговорим о кино.
МБ: - Я им занимаюсь, поэтому не очень люблю о нем разговаривать.
ПП: - Но роман "Мифогенная любовь каст" - это тот тип литературы, который не понять без кино. Эта литература в каком-то смысле призвана компенсировать отсутствие в современной России Голливуда. Вообще-то, "Мифогенная любовь каст" - не роман, это фильм. Причем такого типа, как "Властелин Колец": наполовину компьютерная анимация, наполовину игровой, бюджетный и все такое прочее.
МБ: - Мне еще понравилась идея "Сталкера-2", экшн про выросшую дочку Сталкера. Надо обязательно снять, с Миллой Йовович.
ПП: - Давайте снимем. Думаете, с Йовович?
МБ: - Но мы не закончили со страхами.
ПП: - Как только мне кажется, что я начинаю к чему-то принадлежать, я дико пугаюсь и убегаю. Во мне очень силен номадизм, желание сесть в поезд и ехать куда-то. Но наиболее интенсивные переживания у меня всегда были связаны не со страхами, а с тем, что я называю эффектом эфирного шума. Когда мой дедушка слушал радиоприемник, в промежутках между попаданиями на волну, когда шел шелест эфирный, меня вдруг пронзало ощущение, что это то единственное, с чем я могу каким-то образом отождествить себя. Собственно среда. Во мне, видимо, очень сильна способность к растворимости. Инстант кофе. Отсюда, кстати, и фамилия - Пепперштейн.
МБ: - Разве она никому в вашем роду не принадлежит? Вы ее сами придумали?
ПП: - Сам. Четырнадцать лет мне было. Ее возникновение как раз связано с темой шума и шелеста. Я прочитал роман Томаса Манна "Волшебная гора", он мне очень понравился. Как и всем. И в частности мне понравился персонаж по имени Пепперкорн, которомуя и обязан своим псевдонимом. Я просто несколько еврейское звучание хотел придать фамилии. Тогда антисемитизм был. Именно один эпизод мне особенно понравился, когда он приглашает всех остальных персонажей романа на пикник в горы, предупреждая, что собирается что-то очень важное сказать, и затем приводит их к огромному водопаду и именно там произносит невероятно длинную речь, но никто из присутствующих из-за шума воды не может ничего услышать. Этот тип высказывания меня настолько очаровал, что я решил в его честь взять фамилию. Но, конечно, можно многократно уже психоаналитически интерпретировать, почему я заменил "корн" на "штейн", то есть "зерно" на "камень", и все такое прочее, но это уже относится к сфере бессознательного.
МБ: - Роман весь пронизан любовью к советскому. То, что она иронична, не делает ностальгию менее настоящей. Что для вас СССР?
ПП: - Советский Союз невероятно благородным образом исчез. Он не погиб ни в результате внешней агрессии, ни каких-то внутренних катаклизмов, он именно растворился и исчез в результате изменения внутренней самооценки. Советский Союз, конечно же, был проектом того, что сейчас называют глобализацией, проектом слияния культур, языков, народов в некое единое целое. Как только Советский Союз увидел, что конкурирующий проект, Америка, побеждает, он с какими-то неожиданным для него благородством по-джентльменски самоустранился.
МБ: - Вы написали вскользь, что в 70-х была какая-то тайна. Что вы имели в виду?
ПП: - В 70-х было ощущение какой-то невероятной мистичности происходящего. Крах надежд после поражения революции 68-го огромное количество энергии направлял в сторону мистики и вообще внутреннего состояния людей. В Советском Союзе - еще острее, потому что никаких надежд изначально не было, все с самого начала шло непосредственно во внутреннее состояние человека. Поэтому общение в 70-е годы было пропитано чудесами. В этом времени, конечно, было что-то ужасное и подавляющее, но одновременно и некая любовь. Любовь и скука. Обе очень глубокого свойства. Этот период, я думаю, еще будет понят как од на из очень высоких форм человеческой культуры.
МБ: - Паша, во втором томе вы в одном из эпизодов описали самого себя, и сделали это так: "Затем извивался и гнулся не менее странный паренек, курчавый и бледный, с глазами, глядящими в разные стороны. Один глаз его хохотал глядя вверх, на летящие лучи. Другим
он неожиданно заговорщицки взглянул на Настеньку, как бы сообщая ей какую-то любопытную информацию". То, что вы сделали себя персонажем, дает мне право спросить вас про ваши глаза. Насколько вы видите не так, как я?
ПП: - Подобного рода зрение не было присуще мне изначально. Оно возникло примерно тогда же, когда и псевдоним Пепперштейн. По всей видимости, это тот же самый комплекс расширения пространства и вообще желание смотреть в разные стороны. В принципе, это довольно редкий тип косоглазия. Сходящееся косоглазие встречается гораздо чаще, чем расходящееся. Это желание контролировать ситуацию, которая находится не прямо перед тобой, а сбоку или даже сзади. Попытка видеть "туда". Говорят, что было бы очень элементарно устранить это. Но во мне почему-то нет никакого желания это делать. Ведь я, в принципе, могу и нормально смотреть.
Пепперштейн сводит вместе глаза.

Павел Пепперштейн "Мифогенная любовь каст"
Ad Marginem, Москва, 2003


*****


ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ


Синяя разрывает свой платочек. Заручившись поддержкой Мухи-Цокотухи, Дунаев с Поручиком летают над Брестской крепостью.

22 июня 1941
Германия нападает на СССР. Начало героической обороны Брестской крепости. Дунаев убивает (но не перещелкивает!) Малыша. В отместку Карлсон рубит Гусей-Лебедей пропеллером и превращает Дунаева в плюшку.

июнь-июль 1941
Бои под Витебском, Бобруйском, Могилевом. Середина июля - Смоленское сражение. Дунаев налаживает в Одессе партизанское подполье, встречается с Сеней Головные Боли и получает Скатерть-Самобранку.

август 1941
В сентябре советские войска оставят Одессу. Дунаев совокупляется с обернувшимся Верочкой Петькой-Самопиской и превращается во Владимира Красное Солнышко.

19 сентября 1941
По приказу Ставки советские войска оставляют Киев. Коктебель Бакалейщик надевает на Дунаева зеленые очки. Скатерть-Самобранка бранится на Бакалейщика.

18 октября -16 ноября 1941
Крымская операция. Скатерть-Самобранка накрывает корабли; на Дунаева налетает домик с Феей Убивающего Домика. Дунаев играет со Святой Девочкой в Морской Бой, проигрывает Черноморский флот, а затем улетает на Ортодоксальной Избушке.

вторая половина октября 1941
Начало героической Севастопольской обороны. Дунаев отправляется в лес драть березовое лыко; вместе с Поручиком они собирают партизанский отряд и посещают Черные Деревни.

ноябрь 1941
Гитлеровцы овладели Ростовом. Атаман Холеный оставляет Дунаева в блокадном Ленинграде с банкой сгущенки, Голодный Дунаев видит Пятачка, ест сгущенку и перещелкивает его, чтобы тот не смог навалиться на Ленинград и замкнуть второй круг блокады.

август-сентябрь 1941
Войска гитлеровской коалиции выходят на ближние подступы к Ленинграду. 8 сентября немцы захватывают Шлиссельбург. Начинается 900-дневная блокада Ленинграда. Дунаев-Колобок катается по московскому метро, которое на самом деле - Матрешка. Дунаев ищет Энизму.
Дунаев и Поручик обнаруживают в Кащенко Бессмертного, отрезают у него яйцо, достают из него Иглу, ломают ее и спасают Москву.

30 сентября 1941
Наступление немцев на Московском фронте. Начало октября – немцы выходят на ближние подступы к Москве. 5 декабря – начало советского контрнаступления под Москвой. Блицкриг сорван. На день своего рождения Дунаев получает Трофей - Ослиный Хвост.

май 1942

Поражение в Крыму и в районе Харькова. Июнь - оставлен Донбасс и правый берег Дона. Дунаев собирает боевую антифашистскую группу из сталинградской интеллигенции. На Сталинград надвигается 9-ярусная Большая Карусель, или Вражеская Этажерка. Война теперь идет вертикальная - Дунаев должен "проходить" ярусы этажерки. В сражении с Кровавыми Мальчиками ПетькаСамописка бьет Дунаева ножом, тот превращается в полуколобок, потом в бублик, тонет в фашистском говне и становится вампиром по имени Ян Блок.

17 июля 1942
Начало оборонительного периода Сталинградской битвы. 25 августа - в Сталинграде введено осадное положение. Осень - бои за тракторный завод и Мамаев курган. Над советскими позициями поднимаются Гиганты Любви, в том числе Ася Каменная (Родина-Мать). На ярусе Титанов Длинноносый протыкает колом Дунаева-вампира-Бублика. Дунаевцы бьются с Железным Дровосеком и Деревянным. Синяя целует Дунаева, парторг пропадает, но Бессмертный применяет эффект "Золотого Яйца". Синяя ликует от морозов, немцы умирают.

ноябрь 1942
Контрнаступление советских войск под Сталинградом. Войска Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов прорывают оборону противника и окружают 330-тысячную группировку. 2 февраля 1943 окруженная под Сталинградом группировка ликвидирована. Конец Сталинградской битвы. Группа немецкого уничтожителя колдунов Юргена фон Кранаха устанавливает фашистский флаг на Эльбрусе. Кранаху является Старуха - она же Дина Верни, она же Муха-Цокотуха.

июль-декабрь 1942
Оборона Кавказа. В Ташкенте Дунаев совещается с Бессмертным и Огнедышащим Али, затем попадает в меч Аси Каменной. В Ростове-на-Дону Дунаев вступает во владения Святых Девочек. Здесь он борется с Пленкой (Девственной Плевой) и удачно дефлорирует Девочку.

май-сентябрь 1942
Частные наступательные операции на северном, западном и воронежском направлениях. Над Орлом встает гигантский фашистский Орел. Над Курском висит Курская дуга - Коромысло с двумя Ведрами. В воздухе формируется силуэт Курочки-Рябы, которая заклевывает фашистского Орла.


лето 1943
Тотальная мобилизация в Германии. Немцы переходят в наступление. По плану "Цитадель" предполагается окружить советские войска на Курском выступе и захватить Донбасс. 5 июля - начало битвы на Курской дуге. 12 июля - советское контрнаступление против Орловского плацдарма немцев. Дунаев попадает в Волосяной Туннель, где удостаивается аудиенции Хозяев Аттракциона. Те обещают выхлопотать Дунаеву должность Бога Ручьев.

25 августа 1943
Начало битвы за Днепр. На Украине Дунаев вступает во владения фрекен Бок (она же "Боковая", "Нерваная", "Ненька (Нянька) Украина").

осень 1943
Советская армия освобождает Левобережную Украину. В украинской церкви Дунаев отражает атаку гроба с Малышом, но Карлсон-Вий запихивает парторга в свой пропеллер. Это – центр Вражеской Этажерки и одновременно солнце-свастика. Дунаев слепнет.
Немцы привозят в Белоруссию поддельную мумию Ленина. Дунаев попадает к доктору Айболиту и получает ампулы с наркотиками. Белорусы оказываются Жевунами.

осень 1943
Начало освобождения Белоруссии. Дунаева-Яснова вешают на верхнем ярусе Этажерки, но Ослиный Хвост спасает его от смерти. Дунаев пытается задушить Айболита Ослиным Хвостом и понимает, что Айболит - это Бо-Бо. Дунаев вытаскивает из болота бегемота-рояль и дает на нем концерт.

весна 1944
Освобождение Крыма. Дунаева накрывает Шапкой Гугуце. Мозговой упырек Гугуце подменяет мозг Дунаева своим – каракулевым.

20-29 августа 1944
Советские войска выходят на границу с Румынией. Ясско-Кишиневская операция. Дунаев-улитка поднимается по Венгерской Стене и оказывается на эполете Гусара (он же Курчавый, он же Гурвинек).

29 октября 1944
Начало Будапештской операции. Освобождение Венгрии. Дунаев попадает на Венский Бал. Все затоплено Нефтью.

16 марта 1945
Начало Венской операции. Дунаев поднимается выше по телу Гурвинека; в венецианском канале встречает крокодила Гения и Чебурашку и совокупляется с Венецией.
В Берлине Дунаев венчается с Синей. Священство ликует.


8 мая 1945
Капитуляция фашистской Германии. Дунаев превращается в Вечный Огонь на Могиле Неизвестного Солдата в Александровском саду.

9 мая 1945
День Победы

© 1999-2004 guelman.ru
e-mail: [email protected]

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1