В петербургском Манеже открылась десятая юбилейная выставка "Петербургские художники"
Во-первых, в Манеже очень холодно. Все-таки здание строилось для лошадей и людей, а не для людей и картин. Во-вторых, а что прикажете говорить "во-вторых" про выставку картин, гобеленов, скульптур, макетов памятников, аппликаций, фотографий, фотоколлажей, рисунков, пейзажей, портретов, натюрмортов, ню (даже одна батальная картина - вру - две батальные картины есть!), керамики, инсталляций (в годы моего детства инсталляции назывались проще - поделки), художественной бронзы, витражей, кукол тряпичных, фарфоровых, деревянных, из соленого теста, из шамота, левкаса, отходов производства? Что прикажете говорить "во-вторых" про выставку, где соседствуют фотографические реалисты, примитивисты, абстракционисты, супрематисты, просто реалисты, художники, полагающие, что смиренно отражают мир, и художники, верящие в свое предназначение изображать мир таким, каким они его себе представляют? Как подобрать единый знаменатель для такого разноцветья и разноголосья?
Самая плохая картина
Юрий Брусовани, "Анна, Юдифь и Мария". Нет, эта картина обязательно должна быть отмечена в любом описании выставки. Она (эта картина) всерьез претендует на то, чтобы попасть в Книгу рекордов Гиннесса. Не то чтобы - кич! Подумаешь - кич, что, мы кича не видели? Но это кич - уникальный! Кощунство высшей пробы, при том что художник по простоте душевной даже и не подозревает, что совершил кощунство. "Воровство имеет какие-то границы, глупость же - безгранична!" - как пошутил Наполеон в ответ на возмущение какого-то министра финансов, что ли: "Сир! Вы ведь не считаете меня вором?"
Вернусь к самой плохой картине выставки. Сам Господь Бог не решился раздеть Марию, а Юрий Брусовани - эйн, цвей... и пожалуйста! На полотне, огроменном, заметном издали - в багровых отсветах пламени стоят три голые фотомодели, абсолютно одинаковые, стандарт - хоть сейчас на подиум! Слева направо. Анна. Юдифь. Мария. "Скучное создание, что зовется красивой женщиной", - говаривал Гумперт Гумперт. Почему одна из красоток - Анна, другая - Юдифь, а третья - Мария, понять невозможно.
Но в этой кичевой, глупой, простодушной картине сконцентрировались все особенности выставки, окарикатурилось то, что можно считать единым для всех картин, для всех объектов искусства, мимо которых посетитель или спешит с раздражением, или задерживается с интересом. Прежде всего - чем удивлять будем? Должен быть трюк, изюминка, чтобы зритель встряхнулся, заинтересовался, приблизился к картине, скульптуре, кукле, гобелену, фотоколлажу - а это еще что за дивы? Раздеть разом трех библейских героинь - сами понимаете - до этого и титаны Возрождения не доходили.
Чем удивлять будем?
Хочешь не хочешь, а этим озабочены все современные художники. Здесь без трюков или карикатур, эксцентрики или буффонады не обойтись. Выставка начинается с "батального" полотна Николая Копейкина, который подписывает свои картины К. Копейкин: не то Коля Копейкин, не то капитан Копейкин. Я-то думаю, что все-таки капитан Копейкин. Русский Рэмбо, изображенный Гоголем задолго до американского боевика. Фронтовик, ветеран, которого обижали, обижали всякие тыловые крысы... ну, и довели ветерана.
Итак, я о картине К. Копейкина "Бой снеговиков с углевиками". Это просто увеличенный до размеров "Перехода Суворова через Альпы" кадр из мультфильма. Белые снеговики дерутся с черными углевиками. Враги отличаются друг от друга только цветом.
Толкователь картины может подсуетиться: мол, обратите внимание, какие страшные углевики и какие обаятельные, мягкие, смешные снеговики. Но победа углевиков означает победу весны, тепла, а победа снеговиков - победу всеубивающего холода. Толкователь может и диалектически вывернуться: окончательная победа углевиков сожжет всю землю, поэтому недаром зрителю так симпатичны обреченные на поражение снеговики.
Картина Копейкина - кич, хотя и талантливый кич, а вот аппликация Сергея Вепрева "Санкт-Петербургская кошка" при всей ее карикатурности и трюкачестве - замечательна. Петербургская кошка - огромна и уродлива, ободранна, худа, один глаз у нее - на нас, другой - в Арзамас (по дивному определению авангардистского искусства, данного товарищем Ждановым), голова - гордо вздернута, хвост - облез.
Над ней - белый ангел, совсем крохотный, дует в трубу и выдувает белые облачка и белые буквы, складывающиеся в слова "К трехсотлетию Санкт-Петербурга". Под ней - крохотный черный силуэт Петропавловки. Я был готов на шею броситься этой кошке. Я узнал ее. Это - лучший образ Санкт-Петербурга. Неистребимая и отважная, наглая и интеллигентная помоечная кошка. Она больше Петропавловки, и сами ангелы тушуются при виде ее величия.
Литературность
Пусть это не самый большой комплимент объектам изобразительного искусства, представленным на выставке, но ведь трюк, карикатура, эксцентрика волей-неволей связаны с литературностью, со словом и текстом. Подписи под картинами или прочими объектами изобразительного искусства становятся словно бы титрами к кадрам немого фильма: "Ааа... Вот оно что!"
Даже очень хорошие картины, то есть не пересказываемые по определению, создатели олитературивают. Вот прекрасный натюрморт Бориса Шаманова "Старое железо". Ржавеющие железные вещи в каком-то чулане, старые чугунные утюги, гвозди, прочее, покрытое рыжеватым таким налетом. Шаманов, словно бы опасаясь, что зритель его не поймет, поясняет в подзаголовке - "Суета сует". Зря. Но это - общая странная тенденция олитературивания, осюжетивания живописи.
Выставка в выставке
Вообще-то на выставке имеют место быть еще две выставки. Одна, по правую руку, - "Юбиляры", участники первой выставки "Петербургские художники". Другая, по левую руку, как вошел, - "Старый дом", представляющая общину, "деревню художников", живущих на окраине Петербурга (Шувалово - Озерки - Коломяги) одной компанией (слово "коммуна" нынче, мягко говоря, немодно).
Это ведь старая мечта художников - эстетически преобразовывать пространство вокруг себя. Жить домами, кварталами художников. Такое уже бывало и в Англии у прерафаэлитов, и в Германии в Ворпсведе у последователей Стефана Георге. В Советском Союзе эта мечта - эстетически преобразовать мир - приобрела иронический оттенок у "лианозовцев", замечательных неофициальных художников 50-х годов, живших в московском пригороде Лианозове.
Та же ирония присутствует и у "шуваловцев-коломягцев-озерковцев". Просто теперь любой художник знает, что самое страшное в утопиях - то, что они сбываются. Просто любой художник теперь знает, что самый замухрышистый, самый неказистый и безобразный предмет окружающей действительности не так страшен, как осуществленная утопия. Поэтому в свою утопию художники нынче впускают элемент игры, невсамделишности, шутки.
Перед самым входом в "деревню художников" расположена скульптура работы одного из них - Леонида Колибабы "Отдых Исиды". Скульптура сделана из дерева, но удивительно, до чего же в ней проступает нечто... каменное, тяжелое, валунообразное. Собственно говоря, это скорее скульптурная композиция, чем скульптура. В центре - валун? камень? - надобно присмотреться, чтобы увидеть, что это усевшаяся, словно бы расплывшаяся от жары и усталости, женщина под тонким покрывалом. Исида на то и богиня, чтобы принимать любые формы. Когда она устает, ей предпочтительнее быть камнем. Лучше отдыхается. Вокруг Исиды - недосоставленные деревянные конструкции. Некоторые пригнаны друг к другу плотно, некоторые - кое-как. Так пластически трактован египетский миф об Исиде. Ее любимый, Озирис, был растерзан, а она собрала по клочкам его тело, соединила фрагменты в целое и... возродила любимого. Вот зритель и видит промежуточный, так сказать, этап работы Исиды. Все клочки уже собраны, первая прикидка "пазла" прошла. Можно и перекурить.
Но это ведь еще и образ работы любого художника, собирающего из фрагментов безнадежно распавшегося единое, любимое целое. Собственно, этим и заняты художники, фотографы, скульпторы, живущие в "деревне художников". Выставка устроена так, словно входишь в разные дома художников по Новоорловской, Тбилисской, Новосельковской, Эриванской и прочим улицам. Входишь и видишь скульптуры, инсталляции, фотографии, даже один макет памятника - Витусу Берингу, изготовленный Дмитрием Каминкером для города Анадырь на Чукотке.
Юбиляры
Так и из всех картин всех юбиляров больше всего понравились два полотна Завена Аршакуни - "Рождество" и "Благовещение".
Как и все картины Аршакуни, "Благовещение" - ярко, словно печальный ковер. Огромный алый архангел бухнулся на колени перед девой Марией, причем бухнулся как-то нелепо, комично, словно Чарли Чаплин. В руке у апостола зажат букет белых лилий. Мария в темно-синем платье рукой обороняется, отстраняется от поднесенного ей букета. Действие происходит на дачной веранде, стеклянная дверь полуоткрыта в зеленый сад. Вроде бы все это - алое, темно-синее, белое, зеленое - должно раздражать глаз, а вот... не раздражает. Вроде бы такая яркость должна делать картину декоративной и антипсихологической. Ан нет - целомудренная гордость Марии и непривычка падать на колени архангела сделаны художником с точностью снайпера или хорошего реалистического писателя.
Зато "Рождество" - семейственно, едва ли не уютно. Свет вокруг младенца, лежащего на сене, мягок и неярок, так же неярок и еле заметный нимб над головой Марии. Современный художник есть современный художник (помните: чем удивлять будем?) - Аршакуни находит, чем удивить. Над колыбелью младенца склоняются, как и положено в традиционной иконографии, Иосиф, Мария, вол, лошадь, но Аршакуни усаживает на насест, над самым младенцем, петуха. Петух тоже склоняется над Христом. Он, этот петух, оказывается пестрым, ярким восклицательным знаком в картине. Эдакой необходимой точкой над i...