Кунцево
Олег Шишкин
1.
Я живу здесь сто лет. Мне уже кажется, что Кунцево -
это часть моего тела. Из воспоминаний детства осталось,
как все родственники, если они ехали в центр города, говорили:
" Я еду в Москву". "А мы что, не Москва?" - думал я.
Москвой Кунцево стало постепенно, когда все к этому привыкли.
А раньше оно являлось отдельным городом, со своим горкомом,
исполкомом и кучей военных заводов. Один из них, ВИЛС, стоит
у моего Рабочего поселка. Году в 74-м на нем что-то взорвалось
и возле нашего дома появился непроницаемый, вонючий туман.
Все жильцы выбежали на улицу и долго стояли в этом мареве,
молчаливо вглядываясь в сторону завода. Все случившееся
так и осталось секретом, и до сих пор неизвестно, что произошло.
Наверное, погибли люди. Но их тогда не считали.
По ночам из огромной трубы ВИЛСа вырывались ядовитого цвета
протуберанцы. Казалось, будто где-то в самом центре завода шла
работа по созданию второго солнца.
Я учился в школе, которая по мысли неведомых мне начальников
должна была готовить кадры для завода ВИЛС. Оттуда каждую неделю
в классы приходили лысые, больные люди и рассказывали, на каком
хорошем предприятии они работают и все у них есть. Встречи с ними
проходили в актовом зале школы. Я должен был стать токарем или
фрезеровщиком с золотыми руками - в этом меня убеждали наши
учительницы. В основном они, по какому-то странному обычаю,
были женами сотрудников советских посольств в КНДР и в соцстранах,
то есть кгбэшницами. Одно из этих гигантских насекомых как-то
рассказало, с каким упоением сотрудники посольства СССР в Пхеньяне
рыли окопы, ожидая американскую бомбардировку. Эта идиллия
облученных вилсовцев, овчарок КГБ и нас, будущих жертв секретного
завода, и называлась новой исторической общностью -
"советским народом". Каждую неделю у кого-то из учениц кто-то
крал сапоги и тогда секретарь парткома, заслуженная учительница,
устраивала в классах обыски, когда все добровольно должны были
показывать свои портфели. Она была плохим Шерлок Холмсом и ничего
не находила. Но ее коровье вымя вздымалось от ненависти, когда
она смотрела на меня. За мои глаза с ее подачи меня начали
обсуждать на заседаниях парткома.
Каждую неделю в кабинете физики показывали один и тот же фильм:
"Будни Снежинска". О том, что нужно делать, когда в Кунцево
взорвется атомная бомба, и куда бежать. После таких сеансов
я шел в овраг, на краю которого и стояла школа. Я брал палку,
насаживал на нее кусок пластмассы и поджигал, а потом,
когда горящая гадость начинала капать, с диким воем летел к
ближайшему муравейнику и устраивал насекомым ядерную бомбардировку.
Я представлял себя летчиком, поливавшим напалмом ВИЛС, свою школу,
своих проклятых учительниц. В такие минуты я пел любимую песню
английских трудящихся "Джингал белс". Спустя годы сотрудник
кунцевского военкомата скажет мне: "Такие, как ты, стреляют в
спину командира, когда отряд идет атаку!" Он не знал, что для
меня эти его слова все равно, что звание Героя Советского Союза.
2.
Кунцево долго еще оставалось отдельным мирком. Оно существовало
по своим тухлым законам. Здесь раньше, еще в царской Москве,
был район дач и садов. И лишь после победы гегемона появился
"Рабочий поселок". Тут я и живу в окружении стареющих психопатов
и их внуков, психопатов в квадрате. Алкоголь, скотская работа
на стройке или на заводе создали новый тип человека, обитающего
в этих краях - Homo vulgaris. Внуки психопатов -
убежденные фашисты-скины, болельщики Спартака и алкаши одновременно.
Весь подъезд испиcан лозунгами "Niger is dead" и "Rap kall".
Поначалу я никаких достопримечательностей в Кунцево не замечал.
Одно я знал точно: люди здесь дохли, как мухи.
Рядом с "Рабочим поселком", где я живу, располагался район
"Лимония", который построили пленные немцы. Там находился самый
алкогольный шалман. Он стоял на улице, именовавшейся когда-то
улицей Л.П. Берии. Магазин назывался "За линией", так как, чтобы
туда попасть, приходилось пересекать железную дорогу. Я очень
хорошо помню, как в магазин в "Лимонии" уходили гонцы и
возвращались оттуда с бутылками портвейна. "Агдам" или "33"
ставили на большой доминошный стол во дворе, разливали напиток
в граненые стаканчики и крошили в них почему-то сухой лед,
взятый в ларьке "Мороженое". Портвейн бурлил, вступая в реакцию,
и тогда над емкостью поднимался густой дым. "Ну, поехали!" -
прямо как Гагарин, говорил сосед, шофер-дальнобойщик, и, сдув со
стакана туманное облако, заглатывал портвешок одним махом.
На этом столе многие из работяг занималась любовью с продавщицей
Светкой Трутневой, нашей соседкой по лестничной площадке.
Когда она орала в оргазме, уснуть было не возможно. Наши окна
выходили прямо на этот стол.
Вот была жизнь! Летом все любили выходить на поляны перед домами,
загорать или спать. С собой выносили поесть куски черного хлеба,
посыпанные сахаром. Книги не любили. И часто мне моя бабка
говорила: "Ты книжек много не читай, дураком станешь, как
Сережка из трубного дома". Это была правда. Многие дети работяг
от чтения попадали в дурдом.
Постепенно я взрослел и открывал новые пространства. Так,
однажды я попал с отцом в Крылатское на мотогонки. Грязные,
злые люди на мотоциклах взлетали на ухабах, падали в жижу, а
зрители орали им какую-то чушь! Постепенно спортивный праздник
оканчивался, и чумазые получали кубки.
Крылатское было местом совершенно интимным. В далекие годы оно
стало вотчиной Ивана Грозного. Здесь уже тогда бил родник
минеральной воды. В войну с французами жители деревни ушли в
ополчение. Храм, который они построили на холмах, был взорван
во время недавней войны, так как по данным НКВД он служил для
наведения немецких самолетов, летевших бомбить военные заводы в
Филях. Сегодня его с горем пополам восстановили. С ним было
связано множество легенд о каких-то подземных ходах, которые
вели аж в Нарышкинский дворец, о золоте, которое нашел какой-то
парень и купил на него "Жигули".
Тут же рядом по берегу Москва-реки находится Ворошиловский парк,
теперь он Филевский. Я слышал, что здесь когда-то Маяковский и
Есенин переплывали реку на спор, и Сергей проиграл. Я почему-то
вспоминаю эту историю и тут же другую, от которой не могу
отделаться много лет. На белорусской железной дороге,
ведущей в Париж, есть станция, а точнее, маленький вокзальчик
"Кунцево". Его когда-то запечатлел на одной из своих
супрематистских работ Казимир Малевич, живший рядом
в Немчиновке.
На станции Кунцево я как-то попал в перерыв между электричками и,
ожидая поезда, принялся читать надписи, нацарапанные на низких
скамьях из гнутой фанеры. Одна из них, наиболее пронзительная,
гласила: "Я люблю жизнь, Маринку и Сергея Есенина".
На улице Багрицкого жил когда-то поэт Эдуард Багрицкий,
написавший поэму "Смерть пионерки". Я помню ее наизусть,
так как принимал участие в агитбригаде в доме пионеров, где
история смерти несчастной девочки разыгрывалась в традиции
"Синей блузы". Покойная Валя жила когда-то в наших местах.
И у Багрицкого есть несколько классных строчек об этом:
"Над больничным садом, над водой озер движутся отряды на
вечерний сбор. Заслоняют свет они. Даль черным-черна.
Пионеры Кунцева, пионеры Сетуни, пионеры
Фабрики Ногина".
Рядом с Рабочим поселком находится станция Сетунь. Названа
она в честь маленькой речушки. Хотя слово само татарское.
И означало стан воинов - сетунь, буквально "здесь стан".
На Сетуни жила когда-то моя классная руководительница Ангелина.
Она была женой полковника. И часто нам на уроке математики
говорила: "Я не понимаю, как вы учитесь. Вот я всю жизнь в
Сибири прожила, в тундре. И мы детей учиться на оленях возили.
И все стали приличными людьми: лейтенантами, майорами и
полковниками!"
Если говорить о военных, то на улице Толбухина находится
старая дача этого генерала. Двухэтажное строение стоит в
окружении дубов. Возможно, сюда приезжала любовница
генерала Толбухина - актриса Раневская.
3.
А что же еще? А еще покойники. Два кладбища подпирают Кунцево -
Кунцевское и Троекуровское. На последнем построен крематорий,
и когда его возводили, многим было интересно, как он работает,
и даже какие-то мои друзья лазили в его недостроенную топку
и там лежали, фантазируя, что будет дальше.
Вопрос смерти очень занимал моих друзей.
На Кунцевском кладбище похоронен А. Кайдановский,
которого я считал своим наставником и с которым был знаком 13 лет.
На Троекуровском лежат мои сокурсники - актеры Ира Метлицкая и
Миша Зоненштраль.
Каждый день, возвращаясь домой, я иду по автостраде,
высоко взметнувшейся над железной дорогой, и смотрю
вдаль, в сторону Москвы. Я с верой гляжу в будущее и
на крематорий Троекуровского кладбища.
|
|
|
|
|
