С тех пор, как я сел за руль, Москва упростилась и уменьшилась в размерах. Моя столица нашей Родины выстроилась вдоль Ленинградского проспекта туда и обратно с перерывами на работу и сон.
Гадкие помойки исчезли из поля зрения. И красивые скверы тоже. Проходные дворы пропали. Остались только дворы проездные. Переулки полезны в пробках, а в парках проблемы с паркингом.
Если обвести мой путь рыжим маркером, на плане города обнаружится обоюдоострая сосиска, надкушенная в районе Белорусского вокзала.
Я не один такой. Рядом со мной идут машины, которым даже Садовое кольцо тесно. На Бульварном они застрянут, не вписавшись в его естественный поворот. Разве что внутри у них спрятана, типа спасательной шлюпки, маленькая машинка, способная в считанные минуты доставить пассажира заднего дивана к передней двери.
К Москве я прикасаюсь бампером, смотрю на нее через лобовое стекло, дышу через кондиционер, слышу только The teast of honey и удивляюсь тому, кто скажет, что у Москвы какой нибудь другой вкус и звук.
В буржуазном мирке, защищенном от дыхания огромной жизни за окнами (четырьмя боковыми, лобовым и задним) я влачу свое существование по Ленинградке. Я остро переживаю экзистенциальную неполноту, ущербность и духовную черствость. Ведь 850-летний город, сердце Всей Руси Святой, превратился для меня в ночной туннель, уставленный блядями.
Но одной рукой судьба отнимает, другой -- дает. В машинах есть зеркала. Их три. Правое, левое и среднее. Не все знают об их существовании, но того, кто знает, отличишь из тысячи. Вместо того, чтобы обернуться, он поднимает глаза к небу. Я чувствую в нем брата. Он знает тайну заднего вида, он видел Обратную Москву.
Асфальтовый каток, стоявший у бордюра уносится вдаль с неразрешенной в городе скоростью, а повернувший за мной "Мерседес" едва тащится, даром что с мигалкой.
Лидеры правого дела равняются налево в позе молодогвардейцев у шахты.
Доллар в обменнике зашкаливает, как я успеваю заметить, за 00-52 копейки.
Два водителя штрафуют милиционера.
Разум протестует. Я не могу утверждать, что в Обратной Москве все так всегда. Смотреть на нее долго нельзя, только на секунду в движении или в ожидании зеленого света, но мой опыт спорадического за ней наблюдения именно таков.
Стоит проехать хотя бы метр, как что-то происходит. Город, оставленный без присмотра, перечесывает правый пробор налево и начинает бормотать на полумонгольском языке: "Канб ывксом! Акетпа, тропс". Он начинает жить обратной жизнью слева направо и снизу вверх.
Проскочив сквозь зеркало, "Мерседес" подрезает меня слева. Ленинградский проспект снова лежит передо мной прямой и прекрасный, как палка сырокопченой колбасы.