Полный конец века. Пока безвестные юные гении, не осчастливленные подключением к какому-нибудь "гребаному ситилайну", старательно, но неумело (ничего, ребята, умение приходит с опытом, а опыт - с возрастом!) перепиливают собственные вены в родительских санузлах, прочие обитатели виртуальных башен из слоновой кости живут бурной общественной жизнью. Вот я, например. Тоже мне, идиоритмик, блин... И черт меня дернул обозревать сетевые литературные конкурсы?! Теперь на досуге только и делаю, что отбрыкиваюсь от наемных убийц. Работать, опять же, надо: буквы писать. А не хочется.

Утром седьмого января истошными воплями, являвшими собой сердитые вариации на тему "арбайтен махт фрай", загнал себя в угол, а уже оттуда, одним точным ударом - в сеть. Сей бессмертный подвиг был вознагражден, Санта-Клаус, добрейшая душа, не оставил меня без рождественского подарка (а ведь мог, причем с чистой совестью: по его европейскому расписанию, рождество давным-давно миновало!) Но Санта расстарался. Первый же рассказ, вскрытый мною методом "тыка" в "Тенетах", оказался обескураживающе хорош. Ладно, ладно, объективности ради скажу иначе: он соответствовал моим личным, с неведомого потолка добытым, представлениям о том, что такое хороший рассказ. Это были "Подземные жители" Данилы Давыдова. Если вы не очень ленивы - сходите, почитайте. Мой обзор подождет.

Милорад Павич остроумно предложил читать всякую книгу дважды: в юности, пока мы младше героев книги, и потом еще раз, когда мы станем непоправимо старше. Потакая собственной вздорной привычке немедленно огрызаться на всякую задевшую меня реплику, я тут же решил, что не только читать, но и писать всякую книгу, возможно, следует именно дважды: не зря ведь живым считают только того, кто отбрасывает тень. Ну, положим, считать сию сентенцию бог весть каким открытием было бы, по меньшей мере, глупо. Гудвин (он же Оз, Великий и Ужасный), Улисс, Буратино (он же Пиннокио), Чапаев и прочие гулящие персонажи, которым доводилось просыпаться (или воскресать?) в объятиях малознакомых авторов - бесспорные доказательства моей вопиющей неоригинальности. Да и какие могут быть открытия, когда конец тысячелетия на дворе, а у нас тут еще конь бледный не валялся!
Но с тех пор, как эта шустрая мысль подняла ножку и отметилась в моей голове, любая мало-мальски удачная попытка переписать уже написанную книгу обречена на мою почти невольную симпатию. И поэтому, обнаружив рассказ Данилы Давыдова "Подземные жители", я обрадовался ему, как рождественскому подарку. Кстати, здесь можно найти и прочитать еще несколько его странных вещиц, неприятно царапающих рассудок и холодных, как ледяная крошка.
Когда мне было лет шесть, и я прочитал первоисточник, то бишь, сказку Погорельского, мне ужасно хотелось заплакать, но я так и не заплакал: впервые в жизни мои литературные впечатления были слишком сложным набором эмоций, чтобы их можно было выплеснуть с помощью вульгарных, бытовых, солоноватых струй. Мир оказался чудеснее, чем я привык думать (в детстве я с глубоким доверием относился к любому печатному тексту, так что существование подземных жителей, описанных Погорельским, не вызывало у меня ни малейших сомнений); в то же время, история мальчика Алеши заставила меня сделать пугающее (и до сих пор продолжающее пугать) открытие, что доброта и отвага порой прекрасно уживаются с глупостью и предательством, на территории одного-единственного человеческого сердца, а значит доверять нельзя никому, и себе - в первую очередь. Разве что, Мюллеру, или, на худой конец, артисту Броневому: уж больно обаятельно он на этом настаивал...

Когда - всего-то пару часов назад - я прочитал "Подземных жителей" Давыдова, мне снова хотелось заплакать. Почти непрерывно хотелось, на протяжении этих ужасных десяти минут, пока я пробирался сквозь репейные заросли его слов. Сначала - от досады на несносного заику (с помощью этого персонажа Давыдов превращает пересказ искаженной, но вполне узнаваемой истории Погорельского в настоящую пытку), потом - от элементарной потребительской злости (что ж ты, гад, песню-то портишь!), а в самом конце - оттого, что автору каким-то образом удалось убедить меня: смерть все-таки есть, от нее не отвертишься, она зайдет за каждым, она и за мной когда-нибудь зайдет, чтобы отвести меня на прогулку в бамбуковый лес... Ха! Разумеется, я не заплакал: это было бы настолько глупо, что даже не смешно: здоровый все-таки мужик, дурно выбритый, да еще и шляпу, как водится, надел.
Так, дорогуша, допрыгался. Ты еще раз скажи теперь вслух, что рассказ тебе понравился, и можешь попрощаться со своим дутым авторитетом. А ну быстро подобрал сопли, заткнулся, резюмировал. А что, и резюмирую: шампанского Давыдову! А мне чего-нибудь покрепче: мне тут еще бродить и бродить, пока не выпутаюсь из "Тенет".

... и похмелье с Яркевичем
Чем все-таки хороши сетевые литературные конкурсы, господа: Яркевич там тоже имеет место быть. В "Тенетах", по крайней мере, благополучно номинирован его новый роман "Ум, секс и литература". Да и в Арт-Лито-98 он номинирован. Уверен, впрочем, что никаких призов ЯркевичУ не светит, ни на одном из этих конкурсов, ни на любом другом литературном ристалище: парень матерится без устали, а когда не матерится, то... Ох, уж лучше бы матерился!

Русский писатель Яркевич не позовет вас за собой в светлое будущее, и не надейтесь. Если вы сядете читать его прозу, вам скорее всего станет не по себе: Яркевич - типичный "ум, честь и совесть нашей эпохи", так что можно заранее представить, что вас ждет! Поэтому читать его следует в глубоком похмелье: по крайней мере, хуже вам уже не сделается, поскольку хуже - просто некуда.

Никого не будет в доме, только вы и Яркевич, будь он трижды неладен. Вернее, вы и его альтер-эго: запутанная, экстравагантная, но, в сущности, немудреная загадка маленькой души большого русского писателя. Загадка, которую лучше не разгадывать, а то опять напьетесь, и завтра не наступит никогда. Иногда мне в голову приходит почти кощунственная мысль: книги Яркевича обязательно должны быть в библиотеках хосписов. Потому что если прочитать залпом как можно больше прозы Игоря Яркевича, умирать уже не так страшно. То есть, страшно, конечно, но уже не так обидно. Скорее даже радостно - в каком-то смысле: ну, дескать, наконец-то этот ужас закончится! Именно поэтому Яркевичапридется еще какое-то время пожить без литературных премий: все равно не дадут, так что лучше заранее махнуть на все рукой.

Да и не надо давать ему никаких наград. Любая литературная премия в руках Яркевичабудет выглядеть нелепо и неуместно. Яркевичне то что бы слишком плох, скорее уж наоборот: он слишком хорош чтобы получать призы на каких бы то ни было конкурсах. Хорош?! Хорош. То-то и оно.

Говорю без тени иронии: да, я люблю прозуИгоря Яркевича. Уклоняясь от многочисленных гнилых помидоров, тут же полетевших в мою голову, упрямо повторяю: я очень люблю прозу Яркевича. Впрочем, какой с меня спрос, я как те самые гусары из анекдота, еще и свиней... того... ага.

Чем Яркевич меня подкупает окончательно: он и сам любит свою прозу. Трепетно любит, до скрежета зубовного. При личном контакте это выглядит довольно забавно. С другой стороны, парень поступает абсолютно правильно: когда видишь, что другие не справляются со столь ответственным делом, приходится брать все в свои руки. А другие явно не справляются. Они все больше скрежещут зубами, придают своим лицам максимально серьезные выражения и расходятся по кухням - дискутировать о духовном, дабы забыться. Я тому живой свидетель, поскольку лично принимал участие в героической, как оборона Севастополя, и столь же провальной попытке опубликовать "Ум, секс и литературу" в одном известном питерском издательстве. Официальное заявление главного редактора: "если ЭТО будет опубликовано, я здесь не останусь" - вот единственная и неповторимая литературная премия, специально учрежденная судьбой для Игоря Яркевича. Других ему не дадут. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Да он и сам это прекрасно понимает.
Простите меня, люди,
За то, что я - русский писатель!
Я вас всех очень люблю!
Но я не могу иначе!
Этим трогательным, нелепым авторским посланием заканчивается последний роман для Игоря Яркевича "Ум, секс и литература". Знаете, что меня больше всего пугает в прозе Яркевича? Его абсолютная честность, неуместная и страшная, как плач избитого бомжа в новогоднюю ночь.