|
"Улов"… опять "Улов". Общественный интим под руководством инспектора; как размножаются Держиморды; Х-files Элины Александровны Терновых; очередной "Кризис" среднего возраста; "Кулинар Гуров" как зеркало неэвклидовой литературы.
Ничего не поделаешь: снова пишу про "Улов" . С другой стороны - когда еще представится возможность написать обо всех без исключения работах, присланных на отдельно взятый конкурс.
Мрачные времена были, хорошо, что ты не застал. Сейчас у нас, хоть и разруха, зато нет того страха. Ты вон на будущий год в детскую бундесбиблиотеку пойдешь. А я в твои годы ни-ни! Одно мероприятие детям было дозволено - раз в месяц посмотреть на прачек. Организованно водили, всей бригадой, под руководством инспектора. Такой вот общественный интим... Детей до двенадцати лет, конечно, не брали. И у кого плохая оценка по поведению, тоже не брали. А сейчас - пожалуйста! И детские библиотеки открыли, и прачечные на каждом шагу, всю ночь работают! Некоторые и днем. Заходи, выбирай любую, рассматривай, потрогать можешь. В Гамбурге, говорят, для моряков целую улицу построили, где одни только прачечные, и больше ничего.
Алексей Толкачев "МЫ СКОРО ПРИЕДЕМ. МЫ УЖЕ ЕДЕМ". Полный абсурд. Тем и хорош: немного нынче охотников работать в этом изысканном жанре. Да и "умениев" сия нелегкая стезя требует особых. Толкачев с этим (труднейшим, на мой взгляд) жанром справляется с переменным успехом - и то хлеб. Честно говоря, его рассказ "Задумчивый человек из больницы", опубликованный в Салоне, понравился больше. Ну да дело вкуса. В любом случае, Толкачев мне очень интересен. Скажем так: мне нравится странная форточка, из которой он смотрит на мир. Напоследок позволю себе еще одну цитату (абсурдисты в этом отношении вообще несносны: цитировать хочется все подряд, без разбору).
Охота на двоезуба - процесс многоэтапный. Двоезуб хорошо берет на крота, но кротов тоже не так просто наловить в беспочвенной арабской пустыне. Крота привлекает кошачий запах. Когда кот (не кошка, а именно кот, кошачий кобель) метит снег вокруг себя, кроты чуют этот дух за несколько километров. Увидел в пустыне кота - радуйся, охотник! Дело за малым - зарывайся в снег и жди. Кроты придут сами.
У Держиморды не душа, а керогаз. У Держиморды - морда на всё лицо. Держиморда не умеет улыбаться, он щурится и растягивает рот горизонтально. Единственное любимое животное у Держиморды - это дракон. Он выглядывает из-за левого плеча и шипит. Держиморда иногда похлопывает по плечу, это знак одобрения, он целует серной кислотой, у него фальшивые зубы и даже, может быть, челюсть, он пердит, когда садится, и долго не может встать, поэтому радость и правда его раздражают. Он думает, что смеется, когда икает. Держиморда приводит Бога в пример, но не любит смотреть никому в глаза, он смотрит в сторону, это у него называется отстранением. Держиморда не хочет быть сволочью, но у него это плохо получается. Держиморда самодостаточен, но не-воз-мож-но, до визга и коликов, до разрывов во всех пузырях завидует самому себе, он завидует - не надо, это плохо! - он завидует, он знает, что сокращает жизнь, прежде всего свою, но он завидует и умирает скорёженным, скрюченным и несчастным. Единственная мечта держиморды - остановить время, но он гниет на корню. Держиморда - это чучело хорька, это ходячее чучело человека. Он вселяется в человеческое тело. Некоторое время там живут двое. Затем держиморда пожирает человека, постепенно и совершенно без боли, а потому незаметно. Когда ему становится нечего есть, он начинает жрать самого себя. Но держиморда уверен, что он есть человек и даже более - идеал человека. Держиморда - это скрежет, труха, вонь и взгляд лягушки. Я не знаю, как размножаются держиморды. Но они размножаются.
Виктория Фомина, отрывок из романа "Держиморда". Можно сколь угодно обвинять меня в пристрастности, но на меня авторское обаяние Вики Фоминой действует сокрушительно. Девочка, от лица которой звучит монолог, очень милый и в чем-то родной мне человечек. Я бы не предал ее во время игры в войну; я бы часами играл с ней в шахматы (хотя я, в отличие от Вики, никогда не любил шахматы), я бы собственными руками придушил взрослых, по вине которых ей вкололи шесть кубиков гемоглобина вместо двух, нарушили обмен веществ, раскормили, и - "что-то тяжело становится танцевать"… я тоже никогда не улыбался фотографам… Все, умолкаю. Эк меня непрофессионально развезло на глазах у почтеннейшей публики!
Элина Александровна, старуха, я все не могу вспомнить. Я не могу представить себе ваше лицо, ни единой черты, только седые волосы, если вам уже шестьдесят. Волосы - единственное, что представляется устойчивым у вас. Когда вы, ты умрете, умрешь? В тридцать семь, четырнадцать или шестьдесят, раскинув беспомощно руки, почему-то мне кажется, помнится, что это будет в снегу, Лина. Тебя покроет снегом поздно вечером на тропинке к дому, на отшибе, и никто не увидит, и найдут только через неделю, когда будет оттепель, и не сразу опознают. Лина - твоя смерть перманентна с рождения. В каждый из бесконечно малых моментов своей жизни ты была мертва в сем мире. Только твой третий глаз, как у Брунгильды, безусловно, существовал без условий, без света и темноты, в отражении глаз, рефлексии зеркал. Все встретившееся тебе - лишь помехи на пути в твой Исктлан. После тебя останутся только выдержки из тестов психолога, в запыленном архиве - твои детские тесты, в которых ты была уже женщиной тридцати лет.
Роман Карнизов "ДЕСЯТЬ ЭПИЗОДОВ ИЗ ЖИЗНИ ЭЛИНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ ТЕРНОВЫХ"
Впечатление двойственное: с одной стороны, было бы странно, если бы мне не понравился авторский замысел; с другой стороны, исполнение меня совершенно не устраивает. Порой мне кажется, что автор слишком уж выпендривается, порой мне мешает некоторая монотонность его изложения. Общее впечатление - температурный сон. Если автор именно этого и добивался - браво! Если предполагался иной эффект - что ж, виноваты мы оба: Роман Карнизов и я (впрочем, вина читателя всегда немного больше, это я вам говорю как человек, съевший на проблеме диалога "автор - читатель" несколько десятков вяленых бульдогов).
Самое противное - это осознавать холодную, смешанную с онемением во всем теле уверенность, неотвратимое ощущение того, что конец все-таки наступает. Эти секунды, или минуты, когда неуклюжее творение человеческих рук будет с ревом падать вниз, - вот что хуже всего. Говорят, накануне смерти человек вспоминает все, что происходило с ним в течение жизни. А мне кажется, я ничего не вспомню, только сердце застучит в последней отчаянной попытке преодолеть десятикилометровую высоту. А вместо сердца - пламенный мотор... И стальные руки-крылья, данные нам разумом в ощущениях, но независимые от нас.
Александр Торин "Кризис". Как человек, которому не раз приходилось бороться с паникующим диким зверем в себе, когда самолет попадает в зону турбулентности, не могу не похвалить автора за весьма реалистическое описание переживаний пленника авиалайнера. Больше в отрывке мне похвалить при всем желании нечего. Торин - "не мой" автор. Ворчание на жилищные условия, сетования на богатых соседей и малазийскую кухню, равно как и прочие эмигрантские страсти-мордасти не вызывают у меня, зажравшегося холостого космополита, с азартом вкалывающего по 16 часов в день вне зависимости от того, в какой географической точке оказалась моя бренная тушка, не вызывают у меня желания ознакомиться с полным текстом романа. Грешно, наверное, судить о большом произведении по отрывку, но ведь приворожила же меня Вика Фомина своим отрывком (об Олеге Постнове, отрывок из романа которого тоже выставлен на конкурс, я вообще умалчиваю, поскольку в сети и без того полно моих панегириков Постнову).
Эта комната могла бы задержать меня очень надолго, но какая-то сила толкала вперед, мимо, и я вышел. Анфилада заканчивалась здесь. В пятую комнату вела высокая белая дверь. Я открыл ее и встретился взглядом с Филиппом, который сидел напротив двери, за длинным накрытым столом, во главе его. Точнее, это были два стола, сдвинутые буквой Т, и Филипп сидел в самом центре поперечного, дальнего от двери. Руки свои, согнутые в локтях, он держал на бедрах. Очевидно, он проник сюда каким-то иным способом, нежели я. Я сразу вспомнил низкую арочную дверцу. Столы были уставлены кушаньями. Не только в детском саду, но и дома, нигде и никогда не ел я ничего подобного. Главное, однако, заключалось не в редком вкусе и отнюдь не в наслаждении, которое могла доставить эта еда. Кулинария не для гурманов, любил повторять Филипп слова Гурова. Самым удивительным свойством филиппова угощения было то воздействие, которое оно неизменно оказывало на меня, а затем еще на некоторых из нас. Мы сами не понимали, как это происходит, но вдруг над столом повисала, связывая всех нас, тишина, а потом, один за другим, начинали прорезываться голоса, и через какое-то время все присутствующие словно оживлялись - мысли бежали быстрее, и слова еле успевали за ними. Разговор возникал сам собой из ничего и сразу захватывал всех. Вскоре мы замечали, что слова остались где-то позади, став трамплином, от которого мы давно оттолкнулись, чтобы постоянно иметь в виду и удерживать нечто одно. Если бы в середине нашей беседы к нам заглянул бы кто-нибудь, он ничего бы не разобрал, кроме нескольких, все время повторяющихся слов, и, верно, принял бы эти с непонятным жаром произносимые речи за бессмыслицу.
ИЛЬЯ Бражников "КУЛИНАР ГУРОВ", с подзаголовком: "Упражнение в иносказании". Это не просто текст, это Текст - именно так, с большой буквы. "Упражнение" удалось на славу: написано безукоризненным языком; параллельные смыслы сосуществуют там то не пересекаясь (по Эвклиду), то сливаясь воедино в своего рода "литературу Лобачевского". А поскольку автор упражнялся именно в иносказании - больше никаких комментариев. Просто поверьте мне на слово: это надо читать. Я сам, невзирая на глубокую ночь и необходимость бодро вскакивать поутру, дабы заниматься какими-то служебными глупостями, незамедлительно бросился читать полный текст повести, чего и вам желаю.
На сегодня все: несколько ни в чем не повинных работы, которые я честно пытался почитать, после "Кулинара Гурова" выглядят бледно. Надеюсь, через неделю это пройдет. Тогда и почитаем дальше.
|
