Индоевропейские записки

Новые сведения о еде [ I ]. Еда (общие характеристики).

Еда, о которой мы будем здесь говорить, есть не что иное, как простая субстанция, которая входит в состав эротических грёз и опиумных видений. Ибо необходимо должны сущестовать простые субстанции там, где за мягкой кромкой любви воображение рисует черную жемчужину цели и смысла.
Еда происходит и гибнет сразу, т.е. она может получить начало только путем приготовления и погибнуть только через поедание, тогда как то, что сложно, начинается или кончается по частям. Еда же не существует по частям, как не существует по частям удовольствие, оргазм и экстатическое узнавание смерти в самых простых предметах - стакане, столе, окне. Узнавание еды сродни узнаванию смерти и любви: что-то внутри нас хочет и стремится, хотя знает, что потом наступит насыщение, и сон безвольно растянутой часовой пружиной протянется отсюда и в бесконечные дали; туда, где все так прекрасно крутится вокруг какой-нибудь звезды. Эта звезда суть еда, ибо я твоя пища, а ты - моя; ибо я хочу тебя, а ты - меня. Но вслед за насыщением вновь наступает период возрождения желаний, и страсть находит себе новое тело, которое на самом деле только монета в руках продавца душ.
Эротические грёзы целиком сотканы из еды, поскольку кулинарные и гастрономические обстоятельства жизни суть предуготовление сущностного внеметафорического обмена, а любовь во всех своих проявлениях несомненно есть внеметафорический обмен, обмен субстанции на удовольствие, и наоборот. Эротические свойства еды заключаются вовсе не в оральных перепетиях жертвенности и поглощения, как думают некоторые, а в самой сути тайного взаимодействия тел, когда во влажной и багровой глубине сознания два совершенных существа договариваются об обмене ради Солнца, Луны, трав и чьих-то карих глаз, в которые весь мир готов впитаться.

Херука, дежурный диктантор, идам. 11. 06. 2000

Новые сведения о еде [2]. Котлетка.

Котлетка - это хабитуальная смесь вещей, представлений и духов, имеющая общий для всех гастрономических объектов эротический смысл: взаимное проникновение разнородных объектов друг в друга ради трансцедентального удовольствия того Единственного, кто действительно ест (ибо все остальные в своей навязчивой гиперсубъективности только представляют себя поедающими).
Изюм (или курага), добавленный в котлетку для сладости, только подчеркивает отчужденность одиночества (сладкого одиночества) ингредиентов хорошо перемолотого содержания, включающего определенные кулинарные грёзы, свиной и говяжий фарш, измельченный и прожаренный в масле лук, способности, соль, перец, склонности, страхи, тревоги и приправы по вкусу.
То, что нас интересует в котлетке, суть яростная измельченность, которой подверглось наличное бытие. В результате непримиримые противоположности получают уникальную возможность соединиться в неращепленный и самодостаточный поток внимания, направленный на нечто находящееся за пределами этого перемолотого мира. Сложившуюся мистическую ситуацию можно описать и так: несовместимые в обычных условиях элементы, лишившись в мясорубке (каковой и является жизнь) поддержки изоморфной среды, тянутся друг к другу сквозь толщу мелко нарубленного пространства, состоящего из таких же разобщенных и замкнутых на самих себе частиц. Если, благодаря высокому искусству термической обработки, разнородные частицы, преодолев всеобщую отчужденность, соединяются, то достигается область непреходящего вкуса. Котлетка в себе начинает испытывать удовольствие и таким образом становится единой с тем, кто действительно ест. Котлетка становится едоком, а едок - котлеткой.
Казалось бы в мире нет места совершенству, но измельченность имеет свой предел, и в глубинах всякой котлетки, как бы хорошо она ни была перемолота, всегда сохраняется капля живой крови, которая сквозь прожаренную плоть диктует миру истинные рецепты небытия и тени.

Херука, дежурный диктантор, идам. 29. 06. 2000

Новые сведения о еде [3]. Макароны.

Макароны скучны, длинны и однообразны, как жизнь в маленьком провинциальном городке, где все знают друг друга в лицо, и, если и не здороваются, то только по причине сложившейся неприязни, застарелой обиды или обычной невнимательности.
В свете общей генетики постмодернистской культуры еды и норм ее стереотипной приемственности складывается впечатление, что макароны не являются почвой становления пищевых норм даже в гарнирном отношении. Свидетельством тому служит отсутствие семантики "мучного" в пространстве современного знакового потребления. И если раньше макароны служили повсеместной добавкой к залитым невнятным коричневым соусом биточкам простой жизни в коллективе, то теперь, когда коммунальная жизнь стала прекрасным прошлым, каждый старается заполнить свободное пространство своей тарелки (если таковое вообще случается) замысловатой вязью шпината, стручковой фасоли, шампиньонов, ревеня, изюма, огурцов и помидоров. В настоящее время принято считать, что макароны практически несъедобны, и их используют лишь там, где существует необходимость запутать, обмануть, ввести в заблуждение.
Макароны являются уникальным медиатором между внутренней пустотой и предельной насыщенностью (заполенностью) желудка, в котором они пребывают свившись в клубок, как змеи, или свернувшись в некое подобие лабиринта с начинкой в виде Минотавра. В отличие от обычного лабиринта, лабиринт макаронный, символически повторяя общий ход кишечного тракта, не предполагает выхода. Среди этих таинственных переплетений в совершенном мраке рождаются еще очень примитивные, но уже выраженно натуралистические первые силуэты животных: Голубого Дракона и Черной Черепахи, Себека и Ханумана, Бастет и Ганеши, Фафнира и Цагна.
Сущность макарон, как она дана в их сексуальной длящности - которая есть начало и исток всякого кушающего, - ставит проблему, разрешение которой ведет к безумию. Ибо, с одной стороны, эротизм неизбежно бывает сопряжен с обманом, а, с другой, - именно эротизм является целью жизни, поскольку тупой "поиск зачатия, по нудности своей напоминающий работу пилы, рискует свестись к жалкой механике". Запутанность и безысходность, отчаянные позывы к раскаянию, стыд, страх и сомнения - все это лишь побочные эффекты (специи), сопровождающие движение к цели. А целью является не богатство, не работа и не долг, а отклик на эротическое откровение, высвобождающее истинный аппетит, - аппетит к смерти.

Херука, дежурный диктантор, идам. 11. 07. 2000

Новые сведения о еде [4]. Фаршированные помидоры.

Трудно сказать, чем в действительности являются фаршированные помидоры, но на интеграционном уровне изменение разновидности субстанции или замену самой субстанции можно рассматривать как простое или итеративное добавление в зависимости от его функции в едином формальном целом, каковым и является настоящий обед. Здесь мы снова наблюдаем явление, с которым сталкивались ранее: от субстанции (помидор) совершается переход к содержанию (начинка). Именно этот переход на более высокий вкусовой уровень и должен быть в центре нашего внимания. Когда повар решает заменить одну субстанцию другой, он это делает чаще всего для того, чтобы придать такой замене формальную значимость в общем дискурсе обеда. Чаще всего эта замена происходит успешно - гости довольны и просят добавки, - но иногда пасмурными осенними вечерами становится понятно, что никакие замены обед не спасут: только чистые субстанции (спирт) и не менее чистые отношения могут спасти мир от тотального нежелания съесть еще кусочек.
Фаршированные помидоры напоминают ласточек: они проскальзывают в желудок так быстро, что не успеваешь почувствовать вкус. Кажется, что ты только протянул руку, а фаршированный помидор уже внутри тебя. Но это только кажется, потому что никому до сих пор не удавалось пересчитать фаршированные помидоры, и, соответственно, никогда точно не известно, взял ли ты помидор на самом деле или тебе просто померещилось. Известно только, что общее число фаршированных помидоров всегда кратно семи. Именно эти свойства мимолетности или, если угодно, вкусовой иллюзорности и являются совершенно новым вкусовым уровнем.
Своим существованием фаршированные помидоры бросают вызов времени, которое, если смотреть на это явление с позиций едока, - не более чем короткие перерывы между завтраком, обедом и ужином.

Херука, дежурный диктантор, идам. 21. 07. 2000

Новые сведения о еде [5]. Сливка на вершине торта.

Сливка (желтое, полупрозрачное алычовое устройство) на вершине торта никому не нужна. В каком-то смысле она даже мешает, поскольку совершенно никак не делится, не создает ситуации выбора и раздражает участников чаепития, которые долго перекладывают сливку друг другу, пока наконец кто-нибудь не съедает ее больше от отчаяния и сострадания, чем по желанию. Единственное, что она дает - это чувство всеобщей завершенности, цельности, иерархического порядка и обустроенности того сооружения, которое неминуемо должно быть съедено.
Сливка, как правило, бывает хорошо законсервирована. В ней хранится много полезных, но не реализованных желаний. Каждое из этих желаний по сути является косточкой, которая, если смотреть на сливку против солнца, создает обманчивое впечатление глубины и длительности. Косточка потенциально содержит в себе дерево, дерево содержит сундук, сундук содержит утку, утка - яйцо, а яйцо - иглу. Обычно эту иглу используют для вышивания крестиком и ноликом по материи жизни. Чем дольше шьешь, тем больше в жизни крестиков и ноликов. В конце всегда вышивается крестик.
Как уже было сказано выше, сливка, будучи одной и единственной (для данного торта) не создает ситуации выбора. Отсутствие ситуации, в которой можно выбирать, тождественно отсутствию времени. Поэтому сливка и является законсервированной.
Две сливки на верхушке торта (иногда случается и такое кондитерское чудо), перетекая друг в друга всеми своими желаниями, вполне способны обрести независимость как от участников чаепития, так и от самого торта. В этом случае у нас едва ли есть возможность говорить об украшательстве. И лишь одному богу известно, что тут может быть вышито.

Херука, дежурный диктантор, идам. 16. 08. 2000

Новые сведения о еде [6]. Холодец

Холодец мелко дрожит, если ударить по нему ложкой, пнуть ногой или резко произвести над ним неприличный жест. Холодец боится чужого, застывшего в нем прошлого, и оттого сотрясается всем своим существом уже только от мысли о всех тех субпродуктах, которые когда-то перегоняли кровь, воздух, мочу и другие потребные и непотребные субстанции из одной нелепой части тела в другую такую же нелепую.
Укрытый хреном и тонким слоем топленого сала, он по преимуществу сидит дома, в тарелке на подоконнике. Через щелку между белыми в синий горошек занавесками он смотрит в пространство улиц, дворов, площадей и аэродромов. И что же он там видит? Он видит там простых и бесстрашных людей, которым нужна пища для поддержания трудовых и любовных движений. Холодец не чувствует себя пищей, - он застыл, в нем нет томления жизни - и поэтому эти люди ему безразличны. Холодец - это болезнь к пище, закуска, appetizer, от которого в сущности ничего не зависит.
Велик его страх перед Луной, ибо своими силами Луна действует не только на океаны и моря, но и на холодцы, с которыми тоже случаются приливы и отливы. Вот настает время прилива, и холодец, подрагивая, отползает к самому краю тарелки, за которым его ждет неведомое.

Херука, дежурный диктантор, идам. 03. 09. 2000

Новые сведения о еде [7]. Тёртое

Существо тёртых продуктов питания недоступно нашему обыденному пониманию. Вот он (продукт: морковь, свекла, яблоко, огурец, хрен, наконец)свежий, сочный, торчащий во все стороны, а вот, пожалуйста, - каша, в которую можно только медленно вползти ложкой в нетвердой руке и которую без усилий, не пережевывая, можно проглотить только в заботе о зубах и желудке. Что же должно было произойти в мире, чтобы некогда цельный и единый продукт питания превратился в сомнительную дискретную лужу?
Следует иметь в виду, что сама по себе еда не может быть твердой или мягкой. Еда - это то, что есть, и нельзя есть ничего, кроме еды. Все же сопутствующие атрибуты, как то: мягкость, протертость, мелкозернистость, кустистость, свежесть, острота и т.д., - на самом деле суть характеристики многообразных едоков с различными геометрическими конфигурациями ротовых отверстий и уникальными системами вкусовых рецепторов. Тёртое характеризует едока не с самой лучшей стороны. Это либо беспомощный младенец, либо беспомощный же, но старик. Тёртое снимает все половые различия. Про того, кто ест тёртое, нельзя сказать, мужчина это или женщина.
Интересно, что тёртое может также ассоциироваться с неким третьим началом, с тем, кто в ответственный момент поднесет ложку к рту и впихнет полезную кашку даже и против воли самого едока. Насилие - еще одна идея, часто сопутствующая тёртому. Иногда просто нет никакой возможности скормить то, что нужно, тому, кому это просто необходимо. Приходится применять насилие. Применять насилие в благих целях - функция Отца. Сын, соответственно, тот, кто сопротивляется отцовскому воздействию и ни за что не хочет кушать ("Ешь! Кому говорят!"). Спрашивается, чем же таким полезным и тёртым Отец кормит Сына?

Херука, дежурный диктантор, идам. 10. 09. 2000

Новые сведения о еде [8]. Одиночество самого последнего куска.

Самый последний кусок на чуть треснувшей детской тарелке с пятнистым слоником всегда надеется быть случайно кем-то съеденным. В девяносто девяти случаях из ста его надежды не оправдываются. Он так и остается на тарелке до тех пор, пока чья-то рука не смахнет его в мусорное ведро. У него даже нет надежды мирно засохнуть, сжаться, затеряться в бескрайних уголках просторной кухни, нет, - его обязательно обнаружат, схватят, отдерут от тарелки, от милого пятнистого слоника и выбросят вон. И дело вовсе не в том, что этот последний кусок не нужен (он не виноват в том, что оказался последним) или не вкусен. Дело в том, что все уже давно сыты и, покуривая, давно думают о душе, каковой последний кусок не обладает. Самый последний кусок отлично знает, что у него нет ни души, ни сердца. Он просто пища (несостоявшийся фрагмент чьей-то жизни), от которой вполне можно отказаться, если ты уже сыт, а за окном лето, которое, кажется, не кончится никогда; и никогда не кончится еда, которую можно будет изо дня в день готовить снова и снова. Последнему куску не дано отдать свои питательные вещества влажному и трепетному организму, не дано впитаться и перевариться, не дано стать частицей чьей-то жизни.
"Возьмите еще кусочек, пожалуйста".
"Нет, нет, что вы, спасибо, в меня сейчас ни крошки не влезет".
В этот момент самый последний кусок понимает, что у него нет будущего, как не было у него и прошлого, ибо прошлое может быть только у целого, но не у какого-то там куска. Как можно скорее он пытается присохнуть к своему, как ему кажется, единственному другу, к пятнистому слонику на дне тарелки, но и слонику нет дела до последнего куска, который к тому же так грубо наваливается на изящный желтый хобот.
Мучительное ожидание - это единственное, что остается самому последнему куску. Его конечно же выбросят, это совершенно ясно, но пока он еще может наслаждаться счастьем пребывания в тарелке. Пусть полежит пока, вдруг кто-нибудь его совершенно случайно захочет.
Наивный, он все еще продолжает думать, что находится в своей тарелке.

Херука, дежурный диктантор, идам. 25. 09. 2000

Новые сведения о еде [9]. Горячие собаки.

Когда у нас больше нет уже сил что-то готовить или к чему-то готовиться, а голод отнюдь не ангельскими голосами шепчет о том, где кончается умственное и начинается физическое, - это значит, что горячие собаки уже взяли наш след.
Представление о том, что мы поглощаем пищу уже давно не соответствует действительному положению вещей. Пища сама ищет своего едока и поедает его внимание. Пища отдает свою субстанцию в обмен на внимание едока. Последний не обязательно сосредоточен, но ощущение голода - вот, что можно было бы назвать "причинной действенностью". Человек ест, потому что замечает свое чувство голода, и для пищи этого достаточно. Чувство голода - это то средство, которое использует пища для того, чтобы обратить на себя внимание.
Когда на охоту выходят горячие собаки, - спасения не жди. Рано или поздно они вас настигнут. И не надо говорить, что это просто кетчуп, или просто горчица; не надо называть "сосиской" то, что находится внутри. Мы не можем знать, что находится внутри, потому что пища не открывается, но лишь является, скрывая от нас свою настоящую хищную сущность, ибо мы не столько хотим есть, сколько еде требуется наше внимание. Зачем? Да, просто каждый питается тем, что наиболее соотвествует его сути. Человек ест горячих собак как пищу, а горячие собаки - человека как внимание.

Херука, дежурный диктантор, идам. 10.10.2000

Новые сведения о еде [10]. Ожидание второго в июне 1941.

Суп уже съеден. Тяжелые полуденные пчелы вьются над пустой тарелкой, на стенках которой остались еще кусочки моркови, картофеля и лука. Суп - это почти что вода. В нем как бы и нет ничего, так - кусочки мяса, овощей, приправы, травки... Настоящая еда впереди, а пока можно немного отдохнуть и помечтать, например, о большой и светлой любви, похожей на бесконечный обед из огромного количества разнообразных блюд.
На солнце жарко, а в тени клена (кажется, это все-таки клен) очень хорошо мечтается о любви. Нет практически никаких забот, будущее представляется сплошной чередой счастливых событий, время плавится и слегка потрескивает в раскаленных солнцем камнях на берегу реки.
Вот пробежали дети. Во что бы это они могли играть в такую жару? Хочется надеяться, что не в большую любовь и не в обед. В любовь и в еду играть бессмысленно, потому что победителей здесь не бывает. Случаются, конечно, игры и без победителей, но иногда для полноты существования просто необходим победитель и побежденный, а иначе всё - просто вода. Для полноты существования необходимы вторые блюда: мелко (или крупно) нарезанное мясо, травы, пространства, острые приправы и здоровый аппетит к жизни.
Вот-вот принесут второе, и начнется настоящая еда.

Херука, дежурный диктантор, идам. 25.10.2000

Новые сведения о еде [11]. Плевок.

Плевок… Мелочь, несуразица. Нет, бывает что повод к casus – belly, но это в основном у тревожных, истеричных. Ну, из озорства порой, спутнику на спину или еще куда, без публичного, правда, оглашения, интимно, чтоб поизумлялся, разглядывая. Чаще же, при преизбыточном скоплении в гортани веществ, способных отрицательным образом повлиять на жизнедеятельность организма, вследствие своего вредоносного состава, действующего необратимым образом. Истории известны и такие фатальные случаи. Так что мудрость в этом поступке великая, сохранение отдельно взятой человеческой единицы. Существует многочисленная группа лиц, совершающих эту процедуру в силу привычки, культурного обычая.
Но это все классификация процесса, его, так сказать, глубинного начала. Я же веду повествование о плевке как таковом, о его самостоятельном существовании с момента возникновения, аккумулирования, и до момента разложения на составные- эксикации, кристаллизации, в зависимости от среды присоединения. Это -не побоюсь сравнения, модель рождения, жизни и, да- да смерти, или перехода в другое качество. Я настаиваю именно на этой параллели, несмотря на метафизическое существо вопроса. Если и дальше придерживаться этого сравнения, то можно предположить, следуя логике вещей о наличии качеств, присущих вещам, находящимся в рамках данного анализа. Это, как мне кажется, имеющая право на существование теория, позволяет мне приступить к изложению того, что косвенным образом подтверждает вышеизложенное…
Итак, одуряюще жарким днем (тридцать третьего года от Рождества Христова) гражданин Х, нанес публичное оскорбление гражданину И, тем, что при огромном стечении народа, собравшегося по поводу, прилюдно харкнул в его сторону с целью унижения и выказывания ему своего презрения, но не из-за истеричности натуры, а по причине невозможности предъявить по-мужски свои претензии, вследствие насильственного нахождения на кресте, посредством распятия, в результате оговора, произведенного гражданином И. Плевок, по теории, изложенной выше, сконцентрировался в ротовой полости, задействовав ответственные за этот процесс железы, а также мокроту, присутствующую в гортани. Таким образом, химический состав плевка был весьма сложен, поэтому мне не хотелось бы в рамках данного повествования заниматься детальным обзором его составляющих. Отмечу только, что, помимо традиционно присутствующих ингредиентов, в плевок была насильственно привнесена трагическая нотка крови по причине отбитых внутренних органов обидчика, пострадавшего в результате истязаний пытливых солдат, по приказу вышестоящих служителей традиционной для тех лет веры, долженствующих выяснить причины, побудившие гражданина Х во всеуслышание хулить и подвергать сомнению доктрину общепринятой веры. Не сумев привнести никаких логически обоснованных доказательств своего ошибочного суждения, которое он выдавал за учение, этот гражданин, во время допроса, тем не менее, продолжал свою вредительскую пропаганду, направленную на подрыв устоев веры и гражданского самосознания, чем заслужил праведный гнев и простых граждан тоже, из числа наиболее сознательных, выраженный в избиении камнями, и еще более укрепил служителей веры в невозможности исправления данного индивидуума, отказывающегося от человеческой сущности по причине своего так называемого божественного происхождения.
Как вы сами понимаете, не оправдавшие себя, к глубокому сожалению собравшихся, привинтивные меры не могли не привнести трагической нотки крови.
Плевку, собранному нарушителем веры, впоследствие канонизированным, придали высокую изначальную скорость, вследствие чего, испытывая на себе силу сопротивления, он принял обтекаемую форму по всем законам физики. Так же происходили и серьезные термальные изменения, в силу воздействия высоких температур (характерных для тех широт), и тем самым, обусловленной баллистической траекторией плевка не достигшего цели, гражданина И, но повисший точно по траектории к цели, на терновом кусте, находящимся в нескольких десятках сантиметрах от оговорщика…
Чем поверг в крайнее изумление собравшихся и гражданина И в частности, в результате крепко задумавшегося о содеянном, осознавшего, и, как следствие, повесившегося на первой попавшейся осине.
Плевок же, как инструмент презрения, показавший себя идеально, прожил не долгую, но яркую жизнь. Повешенный на терновом кусте, он стал медленно угасать под лучами безжалостного солнца и не на долго пережил своего создателя, изнывающего неподалеку, переходя в другое состояние для того, чтобы воскреснуть в миллионе плевков, показавших себя как идеальный инструмент презрения. Кстати, они все-таки воссоединились, подсохнув, он впитался в куст, который был сорван на венец великомученнику-еретику…