Мережковский, Гиппиус, Философов:
три Виленских интервью

  В рассказе Аркадия Аверченко «Развороченный муравейник» русский эмигрант, с неимоверными мытарствами добравшийся до Праги, перечисляет семейные потери своего брата Сергея. В бегстве от большевиков по пути из Пскова тот растерял родственников: «Двинск - тетя Мотя, сам Сергей - Ковно, его племянник где-то между Минском и Шавлями - я так и флажок воткнул в нейтральную зону...». Подобными историями могли поделиться многие выходцы из России. Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, многолетний их спутник и единомышленник Дмитрий Философова и в ту пору студент, начинающий поэт Владимир Злобин из красного Петрограда выбирались под предлогом «лекций по истории литературы и искусства среди красноармейских частей».
  C «кровью и потом добытыми» командировками [1] они выезжали 24 декабря 1919 г. «Серапион» в недалеком будущем Михаил Слонимский провожал их и рассказывал Корнею Чуковскому, что отъезд был «сплошное страдание». Толпа разделила и отнесла их к разным вагонам, в давке терялись чемоданы, до последнего мгновенья не могли попасть в поезд, хоть Мережковский и кричал: «Я член совета… Я из Смольного!» [2]. Мучения продолжились в самой поездке. «Трое суток от Петербурга до Х. - сплошной бред, - писал Мережковский. - Налеты чрезвычайки, допросы, аресты, пьянство, песни, ругань, споры, почти драки из-за мест, духота, тьма, вонь, ощущение ползающих по телу насекомых...» Не доехав до Гомеля, сошли в обозначенном Мережковским как «Х.» Жлобине. С трудом найдя проводников, обобранные, усталые и больные, «глухими лесными дорогами, а иногда и совсем без дорог, целиною по снежному насту» [3] двинулись к Березине, за которой на несколько месяцев замер польско-советского фронт. Фронт, а не граница: ее возрождающаяся Польши устанавливала не за столами переговоров, а на полях сражений, и неверно писать, как то делают, к примеру, то ли Константин Азадовский, то ли Александр Лавров, будто беглецы «нелегально перешли польскую границу» [4]. Другое дело, что фронт был действительно границей, разделявшей два строя, две цивилизации.
   За «чертой заповедной, отделяющей тот мир от этого» [5], они прожили с десяток дней в Бобруйске. В середине января приехав в Минск, они начали то, ради чего, собственно, бежали - в беседах с влиятельными людьми, в статьях и интервью, в лекциях и докладах убеждать Европу в необходимости решительной борьбы с большевизмом. Приезд Мережковских в Минск стал событием и для русского общества в Вильне, пятый год отрезанного фронтами от культурной метрополии. После эвакуации в 1915 г. оно резко сократилось, изменился его качественный состав: не стало офицерства и большей части чиновничества, доминировавших в жизни города, заметнее стала роль ориентированных на русскую культуру евреев.
  Появление в Минске знаменитых писателей заново включало регион в пространство русской культурной жизни. И газета «Виленский курьер» немедленно сообщила о прибытии «группы известных писателей и литераторов». В заметке «Д. Мережковский в Минске» сообщалось, что 16 января писатель «имел продолжительную беседу» с командующим оперативной группой войск в районе Минска генералом Л. Желиговским; Мережковский, «супруга его, известная писательница З. Гиппиус, сотрудник «Речи» Д. Философов, поэт Злобин» предполагают выступить с лекциями о жизни в Советской России; Мережковский «готовит для Западной Европы большой доклад о большевизме» («Виленский курьер», № 211, 21 января).
  Четыре дня спустя газета помещает заметку о литературном вечере Мережковского, Гиппиус, Философова и Злобина в Минском городском театре, на котором выступили («Виленский курьер», № 215, 25 января). Из «Минского курьера» перепечатывается стихотворение Гиппиус «Рай земной (В альбом Корнею Чуковскому)», опубликованное позднее в выходившем в Софии журнале «Русская мысль» (1921, № ) под названием «Рай» («Виленский курьер», № 217, 28 января). С 29 января до 24 февраля в «Виленском курьере» появляется добрая дюжина материалов, связанных с русскими литераторами, большей частью перепечатанных из «Минского курьера»: сообщения о литературных вечерах в Минске, беседы с Мережковским и Философовым, статьи Философова, отрывки из «Петербургского дневника» Гиппиус и романа Мережковского «14 декабря».
  Роман Мережковского (1918) для виленской публики был новостью. Не менее показательна характеристика Философова как сотрудника «Речи», газеты, выходившей до 26 октября (8 ноября) 1917 г., продолжившейся после большевистского переворота под названием «Наш век» и прекратившейся на № 133 от 3 августа 1918 г. Для живущих довоенными представлениями виленчан «Речь» продолжала быть рекомендацией, причем высокой. Публикации виленских газет о пребывании русских литераторов в Минске и Вильно отражают восприятие их литературной деятельности и политической позиции разнородным виленским населением. Реакция «Виленского курьера», двух польских газет («Nasz Kraj» и пытавшийся превзойти его в национально-патриотической риторике «Dziennik Wilenski»), литовской газеты на польском языке «Echo Litwy» на оценки Мережковским, Гиппиус, Философовым ситуации в России и проповедь русско-польского союза в борьбе с большевизмом оказались далекими от ожиданий беглецов.
  Материалы местной печати знакомят с подробностями виленского эпизода бегства Мережковских, позволяя восстановить содержание их публичных выступлений. Основные положения их затем развивались в публицистике Мережковского, Философова, Гиппиус. Статьи, заметки, отчеты виленских газет уточняют рассказ Зинаиды Гиппиус о пребывании в Вильне в мемуарной книге «Дмитрий Мережковский» (1951). В частности, выясняется, что “громадная белая зала с колоннами” - это тот самый Городской зал на улице Островоротной, 5, где незадолго до бегства Мережковских из гибнущего Питера была провозглашена советская власть, - то ли в Вильне, то ли в Литве, - а ныне располагается Национальная филармония Литвы; первый литературный вечер в пятницу 27 февраля действительно прошел «при таком стечении публики, что выломали стеклянную дверь, был шум, и полицмейстер выбегал каждую вторую минуту»; только приверженностью Гиппиус старому стилю объяснимо то, что приезд в Варшаву она относит к «половине февраля», так как лекция Мережковского «Россия, Польша и Мицкевич» состоялась 29 февраля, после которой «продолжались вплоть до нашего отъезда в Варшаву» собрания у профессора Виленского университета М. Здзеховского. [6]
  Мережковский, Гиппиус, Философов и Злобин поездом прибыли в Вильно в воскресенье 22 февраля. О приезде русских писателей и двух предполагаемых литературных вечерах сообщили «Виленский курьер» и «Nasz Kraj» во вторник 24, «Echo Litwy» - в среду 25 февраля. «Мы не сомневаемся, что Вильно окажет дорогим гостям такой же радушный и искренний прием, какого они удостоились в Минске, где пробыли целый месяц», - прибавила русская газета [7] . Во вторник 24 февраля Философов и Мережковский посетили редакцию газеты «Nasz Kraj» и в беседе с ее редактором и издателем Ю. Сумороком изложили свои взгляды на положение в России, возможности смены строя и мирных соглашений; на следующий день газета опубликовала изложение беседы. «Nasz Kraj» 26 и 27 февраля анонсирует лекции русских литераторов. О них сообщают 27 февраля также «Echo Litwy» и «Виленский курьер».
  Публикуемые газетные беседы по общей тональности и направленности немногим отличаются от выступлений писателей на вечерах. Анонсированные как литературные, они в действительности стали сеансами антикоммунистической индоктринации. Выступление Философова «Монгольский социализм большевиков», чтение Злобиным отрывков из дневника Гиппиус, Гиппиус - стихотворений, пропитанных «ядом острой сатиры» [8] и доклад Мережковского «Российский большевизм и Европа» должны были убедить в бесчеловечности большевизма, его гибельности и для России, и для преступно близорукой Европы. Польша к тому времени была единственным государством, воевавшим с большевиками. Тем большее значение она приобретала в глазах Мережковского и Гиппиус. Польша, «умеющая лучше других народов хранить интимные заветы своих отцов» и проникнутая «чувством рыцарской чести, должна дать достойный ответ бесчеловечному сатане» [9]
  Непольскую публику разочаровал отнюдь не литературный характер выступлений писателей, язвительная критика советской власти и горячая апология Польши вызвала нескрываемое раздражение. Полякам же не могли не импонировать высокие оценки исторической роли польского народа, признание прав Польши на границы до ее разделов, демонстрация Мережковским основательного знакомства с творчеством Мицкевича. Но, хорошо знакомые с Россией царской и Россией большевистской, в саму возможность и возрождения ее, и русско-польского союза они не поверили.
  Редактор газеты «Nasz Kraj» Эугениуш Сверчевский в статье «Миссия Мережковского» отнесся с пониманием к «усилиям большого патриота и русского художника» склонить Польшу к союзу с возрождающейся Россией против большевиков. Он сравнил русского писателя с Мицкевичем, представлявшим в эмиграции «честь Нации и независимость его духа, скованного на родине кандалами московского насилия». Но «мистические теории о мессианизме России», своим постыдным падением искупающей «неизмеримые обиды, которыми она целые века терзала собственный народ», и соображения о родственности двух славянских наций не выдерживают критики. «Море крови, пролитое Польшей в борьбе с Россией, еще не высохло, - писал Сверчевский. - Если, как хочет Мережковский, Россия сегодня - Христос народов, то Христос этот не прошел еще чистилища, не искупил еще своей вины целиком». Польша должна сама окрепнуть прежде, чем думать о помощи России, - тем более, добавляет Сверчевский, что «сам Мережковский с большим пессимизмом рисует далекие перспективы возрождения своей родины».   Возможность согласия Польши с Россией, утверждал Мережковский, сознавал Мицкевич, его заветы пророчили нынешнюю историческую ситуацию. «Очень эффектный аргумент в устах русского мыслителя» заставил Сверчевского подчеркнуть, что писатель «предусмотрительно остановился на изображении царской тирании в Польше». Между тем «русская интеллигенция во время войны в 1915 г. провалила при голосовании в Думе проект самоуправления» Польши, а Временное правительство препятствовало созданию польской армии в России, как только «прогрессивные русские кадеты» сообразили, что то будет «армия Польши независимой, а не автономной части России». Короче говоря, «политический и религиозный русско-польский союз» - это мечта, «музыка небывало отдаленного будущего», а три века польско-русских отношений - болезненно пережитая действительность.[10]
  В эти дни Мережковский и Гиппиус интенсивно общались с местной польской интеллигенцией, духовенством, офицерством. «Русских в Вильно мы встречали не много, - отмечала Гиппиус. - Главное - польское общество» [11]. Часть публики на лекции Мережковского оказалась уже знакомой по собраниям у Марьяна Здзеховского (1861-1938). С выдающимся славистом, историком литературы, публицистом Мережковские познакомились задолго до встречи в Вильно, позднее переписывались и изредка встречались в Париже. На собраниях у профессора кафедры всемирной литературы Университета Стефана Батория Здзеховского Мережковские могли познакомиться с его коллегой, профессором философии Винценты Лютославским (1863-1954). Проповедник своеобразной националистической футурологии с антисемитской, германо- и русофобской направленностью имел для антикоммунизм и русофобии и сугубо личные причины: в 1918 г. большевиками в Москве был расстрелян его брат.
  Лютославский на лекцию Мережковского откликнулся статьей «Дополнение к польскому мессианизму». Весьма оригинальным «дополнением догматики польского мессианизма» он назвал «гениальную мысль, что вместе с Польшей, Христом народов», были распяты «два народа-разбойника» и один из них окажется «благоразумным разбойником», обратится и будет спасен, как предсказал Мицкевич в «Дзядах». Это «пророчество тем более смелое», когда признаков «чудесного обращения» не видно, но явно «самоубийственное безумие народа», разрушающего свою страну и истребляющего свою интеллигенцию.
  В живописуемых Мережковским картинах распада России и черт русского народа, сделавших возможным большевизм, Лютославский увидел «презрение к собственному народу» и традиционное русское самооплевыванье, «величайшим из живущих москалей» доведенное «до последних пределов». Такое же презрение «к декабристам, духовным предкам нынешних революционеров», писатель продемонстрировал в романе «14 декабря», изобразив их наивными и нерешительными «детьми, которые плачут или обнимаются так же часто, как у Пшибышевского его герои пьют коньяк». Надежды на то, что русские «освободятся от заразы большевизма и введут власть Христа в своей стране, т. е. Царство Божие», Мережковский не заронил. Вот если и в самом деле за ним пойдет его народ, то поляки признают в великом писателе пророка, будет ставить ему памятники, а народ его примет в то Царство Божие, «осуществление которого на земле есть нашим национальным призванием», - резюмирует Лютославский [12].   Весной «триумвират» и Злобин отправились в Варшаву, где выступали с лекциями и статьями того же содержания. Они определили состав завершенного уже в Париже и выпущенного в Берлине публицистического сборника «Царство Антихриста» (1922). В Варшаве вместе с Борисом Савинковым они пытались объединить русскую эмиграцию для борьбы с большевизмом. Мережковский добился аудиенции у Пилсудского, во время которой убеждал его в существовании третьей, не царской и не большевистской, России, с которой Польша обязана вступить в боевой союз против злейшего врага человечества. В конце 1921 г. Мережковский, Гиппиус, Злобин отправились в Париж, чтобы оттуда поднимать Европу на борьбу с коммунизмом. Философов остался в Варшаве, предавшись работе в антибольшевистской газете «Свобода» (1920-1921), «За свободу!» (1921-1932).

[1] Д. В. Философов. Наш побег // Царство Антихриста. Munchen: Drei Masken Verlag, 1922. C. 159. [Back]
[2] К. Чуковский. Дневник / Вступит. слово М. Петровского; подгот. текста, публикация и коммент. Е. Чуковской // Новый мир. 1990. № 7 (787). С. 171. Имеется отдельное издание «Дневника» (1901 - 1929) Чуковского (М., 1991).[Back]
[3] Д. С. Мережковский. Записная книжка 1919 - 1920 // Царство Антихриста. С. 246, 248.[Back]
[4] К. М. Азадовский, А. В. Лавров. З. Н. Гиппиус: метафизика, личность, творчество // З. Н. Гиппиус. Сочинения. Л.: Худож. лит., 1991. С. 42.[Back]
[5] Д. С. Мережковский. Указ соч. С. 249.[Back]
[6] Цит. по: З. Н. Гиппиус. Живые лица. Воспоминания: ч. II. Тбилиси: Мерани, 1991. С. 321-322.[Back]
[7] Приезд в Вильну русских писателей // Виленский курьер. 1920. № 240, 24 февраля.[Back]
[8] Русский литературный вечер(Д. С. Мережковский, З. Гиппиус, Д. Философов и В. Злобин) // Виленский курьер. 1920. № 245, 29 февраля.[Back]
[9] Лекция Д. С. Мережковского (Мицкевич, Польша и Россия) // Виленский курьер. 1920. № 246, 2 марта.[Back]
[10] E. Swierczewski. Misja Merezkowskiego // Nasz Kraj. 1920. Nr. 51 (260), 3 marca.[Back]
[11] Цит. по: З. Гиппиус. Живые лица. С. 321.[Back]
[12] W. Lutoslawski Uzupelnienie polskiego mesjanizmu (Z powodu odczytu Merezkowskiego // Dziennik Wilenski. 1920. Nr. 50, 2 marca.[Back]

Мережковский и Философов о положении в Совдепии

  Знаменитый автор «Юлиана Отступника», «Антихриста» («Петра Великого»), «Леонардо да Винчи», «Александра I» Дмитрий Мережковский посетил вчера редакцию «Нашего края» в сопровождении известного публициста, Дмитрия Философова.
  Разговор пошел на тему актуальных вопросов политики.
  Оба выдающихся русских писателей весьма заинтересовались заявлением, сделанным английским представителем О'Греди сотруднику «Морнинг пост» касательно выдвинутой в копенгагенских соглашениях возможности смены системы советов в России.
-   Смена такая,- говорил г. Мережковский, - вполне возможна. Мы должны себе отдавать отчет в том, что в России фактически давно уже нет ни тени советской власти, которую заместила автократия Ленина [1] и Троцкого [2]. Автократия эта удерживается благодаря той самой силе, которая поддерживала «самодержавие» царей; она есть эксплуатация психологии несознательной толпы, которая, как раньше окружал особу царя почитанием и обожанием во имя внушенного ей убеждения, что царь – «помазанник» Божий, так и сегодня те же самые чувства питает к красному царю Ленину, которого ему представили, как воплощение идеи социализма - всеобщей справедливости. Как в те времена царь использовал христианские идеалы, святотатственно злоупотребляя верованиями народа, так и сегодня красный царь Ленин использует идеи всеобщей справедливости, с которыми у него нет ничего общего.
  И именно как Ленин, так и Троцкий, отдавая себе в этом отчет, готовы в любой момент пойти на так называемую смену строя, устроить маскарад «конституционного народного собрания», которое из-за полного подавления интеллектуальных сил России станет еще одним советским митингом.
  Европа, и в особенности Англия, - утверждает наш знаменитый собеседник, - не знает России вообще, а сегодняшней особенно. И это обстоятельство используют большевики. Они знают, что в России ничего создать нельзя, не меньше того они знают свою силу разрушения всего, и не только у себя, но и во всем мире. Большевики отдают себе отчет и в тех великих потрясениях, которые сейчас переживает вся Европа.
  Отсюда готовность «смены строя» в России, естественно, в надежде, что эта «смена» обеспечит им возможность фильтрации в Европу действительно отлично организованной идеи разрушения.
  Польша,- говорит Мережковский, - сегодня единственный активный фактор в Европе, как организм, развивающийся в государство.
  Польша образует сегодня вал от затопления Европы большевизмом. Поэтому роль Польши исключительно ответственна.
  Плохо информированы французы о России, если утверждают, что большевизм - это революционное движение. Задача Польши исправлять эту ошибку: ибо большевизм - это величайшая реакция, которую можно себе вообразить, - разрушение культуры и упразднение свободы и принципа личности на несколько лет.
  И ваши солдаты, победоносно идущие вперед, должны знать, что не во имя завоеваний и подавления «революционных волнений», но во имя свободы, которую несет их оружие, они должны сражаться с большевиками.
  Русский народ примет польских солдат с открытыми руками - заверял нас великий писатель.
  В этом месте нижеподписавшийся прервал диалог вопросом, почему интеллигенция, так многочисленная в России, просто не проявляет признаков жизни, - почему в обществе, которое состоит в большинстве из противников большевизма, не пробуждается никакой реакции против власти Ленина. - В Польше, - говорил я, - чем сильнее был гнет, тем сильнее реагировало на него здраво мыслящее общество. Несколько лет мы должны были жить подпольной жизнью, мы готовили и разжигали очаги бунта, которые сегодня дали плоды в виде обретения оружием целостности Родины...
  Ответ на этот вопрос дал г. Философов.
  - Лишение свободы слова, террор и преследования смели некоторым образом с поверхности нашу интеллигенцию. Если вы были в прифронтовых местностях и видели разрушенные города, руины церквей и зданий, - то скажу вам, что эти руины точно отражают то, что в области культуры осталось в России после уничтожительной работы большевиков... Вы говорите о польских восстаниях. Но нужно помнить, что и эти восстания готовились в эмиграции в течении целых лет, что эмиграция посылала эмиссаров в страну, что только под их влиянием пробуждался дух польского революционера.
  То же самое происходит сейчас и в России. Интеллигенция и лучшие русские личности в эмиграции основывают очаги мысли, противостоящей большевизму. Естественно, это работа поколения, которая сразу не может принести плоды.
  - Вы не можете себе представить, - включается господин Мережковский, - как затруднена роль интеллигенции в современной России. Одно можно установить, как результат большевистской деятельности: факт создания большевиками нового, совершенно до тех пор неизвестного общественного класса в современной России - мелкой буржуазии, среди которой интеллигент ненавистен, как тот, кто по природе вещей сопротивляется большевистским теориям, которые эту мелкую буржуазию вызвали к жизни.
  Идея социальная здесь доминирует. Политики, можно сказать, здесь нет совершенно.
  И вот сейчас этот новый класс людей жаждет одного: чтобы пришел кто-то сильный и гарантировал им землю и права, которые они получили еще во время февральской революции.
  Если бы это поняли Юденич [3] и Деникин [4], действия их не закончились бы поражением.
  К сожалению, как один, так и другой шли на Россию во имя возрождения бывшего государства, с которым многомиллионные русские массы раз навсегда распрощались. Юденич раздумывал, признавать ли Финляндию; Деникин не формулировал ясно своего отношения к независимой Польше - и эти политические шаги погубили их окончательно. Потому что русский народ не хочет сейчас чужого.
  - А каково ваше отношение к Польше, - спросил я.
  - Оба мы с г. Мережковским, - сказал г. Философов, - стоим на почве прав Польши на границы 1772 г. Признание этих прав должно быть исходным пунктом при установлении польско-российских отношений.
  О частностях не сужу.   Знаю одно, что ввиду общей опасности, какой грозит нам большевизм, отношения между Польшей и возрожденной Россией должны быть самые дружественные.

На этом закончилась беседа, отчет о которой предоставляем нашим читателям.

[1] No comments.[Back]
[2] Лев Дмитриевич Троцкий (наст. фамилия Бронштейн; 1879-1940) занимал посты наркома иностранных дел, с марта 1918 г. также председателя Высшего Военного Совета, наркома по военным и морским делам, с сентября председателя Реввоенсовета Республики, в 1920-1924 гг. и наркома путей сообщения.[Back]
[3] Николай Николаевич Юденич (1862-1933), генерал от инфантерии, главнокомандующий Северо-Западной армией в 1918-1920 гг., предпринял поход на Петроград в октябре-ноябре 1919 г., после его неудачи отступил в Эстонию, в 1920 г. эмигрировал в Финляндию.[Back]
[4] Антон Иванович Деникин (1872-1947), генерал-лейтенант (1916), в апреле - мае 1917 г. начальник штаба верховного главнокомандующего; после гибели Л. Г. Корнилова в апреле 1918 г. возглавил Добровольческую армию, с осени 1918 г. - Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, летом - осенью 1919 г. предпринял поход на Москву, окончившийся неудачей; в 1920 г. в Крыму сдал армию П. Н. Врангелю и эмигрировал.[Back]

Merezhkowski i Filosofow o stosunkach w Sowdepji // Nasz Kraj. 1920. Nr. 46 (255), 25 lutego.

Беседа с Д. С. Мережковским

  Вы спрашиваете меня о ближайших планах и намерениях. Главная наша задача по мере наших слабых сил содействовать возрождению России, я бы даже сказал ее воскресения.
  Для того, чтобы Россия была, а по моему глубокому убеждению ее теперь нет, необходимо, во-первых, чтобы в сознание Европы проникло наконец верное представление, что такое большевизм. Нужно, чтобы она поняла, что большевизм только прикрывается знаменем социализма, что он позорит святые для многих идеалы социализма, чтобы она поняла, что большевизм есть опасность не только русская, но и всемирная.
  Затем, мы находим, что будущее России зависит от ее отношений с Польшей. Только тесная связь с Польшей, только признание исторических прав Польши на ее территорию - может служить основой для дальнейшего более тесного сближения двух народов, и почем знать, для дальнейшего сближения всего славянства.
  Здесь, в Вильне, мы встретили самый радушный прием, но центр политической жизни теперь в Варшаве, и мы спешим туда. По необходимости мы останемся в Вильне всего несколько дней.
  - Каково положение в России русской литературы, русских писателей?
  - Лучше не спрашивайте. Какая может быть литература, когда уста писателей запечатаны. Страшно подумать, что при царском режиме писатель был свободнее, нежели теперь. Какой позор для России, для того изуверского «социализма», который царствует теперь в России! В России нет социализма, нет диктатуры пролетариата, а есть лишь диктатура двух людей: Ленина и Троцкого.

Беседа с Д. С. Мережковским // Виленский курьер. 1920. 244, 28 февраля.

Беседа с Зин.Гиппиус

Пользуясь пребыванием в Вильне известной русской писательницы и поэтессы Зинаиды Николаевны Гиппиус, наш сотрудник посетил писательницу и имел с нею беседу по литературным и др. вопросам. Зинаида Николаевна любезно ответила на предложенные вопросы.
  На вопрос о писателях и поэтах, приемлющих революцию, - Зин. Гиппиус ответила:
  - Вопрос неясен. О приемлющих революцию - или большевизм? Большевизм как был, так и остался настоящей, подлинной контрреволюцией. Впрочем, в самое последнее время он принимает формы уже спокойного абсолютизма. Интересны поэты и писатели, сразу примкнувшие к большевизму не за страх, а за совесть, потому что в данное время, когда писателям негде да и нельзя писать, когда все русские подданные обязаны служить, причем, и служа, умирают с голоду, - трудно различать приемлющих большевизм от не приемлющих. Список же тех, кто именно сразу, ради выгоды или чего другого, бросился к большевикам я аккуратно вела в своем дневнике, ныне зарытом в совдеповской земле. Пускай эти имена спят там до радостного утра [1]. Не хочу их вспоминать. Многие из этих писателей и поэтов - мои давние, близкие друзья, разрыв с ними мне слишком тягостен.
  - Появились ли новые таланты, есть ли литературная молодежь?
  - Литературы фактически нет, поэтому никакие новые таланты, если они даже существуют, не могут проявиться. Есть какое-то общество «пролетарских поэтов», которые собираются для совещаний, как покрепче «отменить» всю бывшую и будущую «непролетарскую» литературу, да еще - кому донести, чтобы закрыли несчастную литературную «столовку», куда все-таки тянутся тени бывших писателей и старых, и молодых.
  - Ваше мнение о театре, музыке, балете и вообще об искусстве в совдеповском Петрограде?
  - Театр? Музыка? Балет? Театры в Петербурге закрыты почти все, оставшиеся не отапливаются и находятся в состоянии разрушения; ученики консерватории мобилизованы поголовно, ученицы тоже (взяты не на фронт, а на советскую службу). О балете не слышно ничего.
  - Какова роль женщины в большевистской революции?
  - Большевики очень ухаживают за “работницами” Выбиваются из сил, “коммунизируя” этих женщин. Записавшись коммунаркой, ради пайка и жалованья, конечно, - такая женщина незыблема: ее посылают на обыски, ее спокойно помещают на службу и в Чрезвычайку [2]. Это элемент надежный - грубый, тупой, исполнительный. Интеллигентные барышни, измучившись на нищенской советской службе и не обладающие героическим характером, - кончают тем, что поступают на содержание к отъевшимся матросам и новым миллионерам комиссарам. Живется этим бедняжкам хоть стыдно, да не сладко: матрос Совдепии - франт, но потаскать сожительницу за волосы, да еще “барышню”, бывшую буржуйку, ему всегда лестно.
  - Возможны ли условия в России в ближайшее время для печатания новых произведений или же писателям придется перенести свою творческую работу за пределы советской России?
  - Печать в бывшей России национализирована. Есть только одно издательство - государственное. А так как государство строго коммунистическое, то оно может печатать книги только коммунистические. Самый вопрос о свободе совести исключен. Реально - не выходят никакие книги (кроме чисто агитационной литературы), ибо нет ни бумаги, ни краски. Лучшие типографии разрушены, рабочие мобилизованы.
  Писателям, если они не хотят превратиться в советских агитаторов, остается просто молчать. Что касается эмигрантства, то вряд ли оно способствует “творческой работе”.

[1] Реминисценция однострочной эпитафии Н. М. Карамзина (1766-1826) «Покойся, милый прах, до радостного утра!» (1792).[Back]
[2] Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) во главе с «железным Феликсом» (Дзержинским), созданная в декабре 1918 г.[Back]

Беседа с Зин. Гиппиус // Виленский курьер. 1920. 244, 28 февраля

Публикация, вступительная заметка, примечания Павла Лавринца

© 1999 Pavel Lavrinec