Наталья Ковалева
Парижские встречи
Краткая справка: Андрей Синявский родился в Москве в октябре 1925 года. Был известным литературоведом. В историю литературы вошел под псевдонимом Абрам Терц. Его другом, спутником и позднее "подельником" был Юлий Даниель (псевдоним - Николай Аржак), (умер в 1988г) За, якобы, антисоветские произведения, которые печатались на Западе, Синявского и Даниэля судили. Этот суд вызвал общественное возмущение во всем мире, но, невзирая на это, оба автора в 1966 были приговорены судом к соответствующему (вернее, поразительно несоответствующему) наказанию. Синявский был осужден на семь лет исправительно-трудовых лагерей. В 1973 году эмигрировал во Францию. Впервые после изгнания ему разрешили побывать в России в 1989 году. К настоящему времени он уже давно вернулся во все страны своими книгами. И без всяких разрешений.
Марья Васильевна Розанова рассказала, при каких условиях начались прогулки Терца с Синявским. Синявского с Пушкиным. "И вот последний день процесса по делу Синявского - Даниеля. Суд удалился на совещание. Четыре часа мы ждем приговора. Осужденных уводят. Я беседую с адвокатом. "Знаете, чем занимается ваш муж в ожидании приговора?" "Может быть, апелляцию сочиняет? - говорю я адвокату. "Нет, он пишет о Пушкине, заметки о Пушкине". И дальше: " Прогулки с Пушкиным" стали как бы продолжением последнего слова на суде и прозвучали как гимн во славу чистого искусства и свободного творчества"
Итак, Синявский отправился в лагерь, взяв с собой в спутники по лагерю Пушкина.
Много позднее пришла и моя пора гулять со спутником - Синявским-Терцом. Сначала с его книгами. У меня был свой Синявский, как у него был свой Пушкин. Так оказалось, что мои первые прогулки с Терцем были по тому же "дубровлагу". Я читала тогда "Голос из хора" и "Прогулки с Пушкиным"
Прогулки с Терцем
"Меня восхищала его повесть "Голос из хора". Она произвела такое же сильное впечатление (даже большее), как в свое время "Записки из Мертвого дома" Достоевского. А, казалось бы, сделана так просто. Реплики, фразы, истории, рассказанные заключенными в лагере. У каждого - свой голос. И нет рассказа о человеке, подавшем реплику, или что-то сказавшем. Нет описания его внешности, или его судьбы. Просто его голос в чистом виде. Его мысль, его жаргон, его мечта, его лексика. Иногда - ужасная, иногда - наивная. И вот из сплетения этих голосов и создается тот страшный лагерный хор, который заставляет остановиться и содрогнуться....
И такой чистый неожиданный голос прорывается из этого хора. Сам Синявский посвятил эту книгу жене и писал, что почти вся она составлена из его писем к ней.
"Прогулки с Пушкиным" тоже были написаны в лагере и посланы в письмах - жене.
В одном из интервью он говорил: "Нас двое - Абрам Терц и Андрей Синявский, писатель и человек. Я всегда разграничивал эти понятия. И если писателя Абрама политика почти не волнует, то гражданин Синявский (не из формулы "поэтом можешь ты не быть", а из лагерного барака), слишком хорошо помнит историю своей страны..."
Может быть, может быть их двое. И совершенно неожиданно после знакомства с одним из них, я познакомилась с другим
Дом Синявских
Я шла по осеннему предместью Парижа Фонтене-о-Роз, по улице Борис Вильде, вошла во двор дома. Во дворе был маленький садик с шуршащими "опавшими" листьями, лужица фонтана.... Нет. Не так... Фонтан был задуман, как вполне достойный и настоящий.... Но осталась от него овальная каменная чаша, наполненная дождевой водой и безумной распустившейся лилией. Как могло такое произойти? Я имею в виду лилию, место которой было на гербе, или в роскошных садах... Но она пожелала жить здесь, в этом странном фонтане, в этой каменной чаше с дождевой водой. Так же, как и Синявский - пожелал жить не в самом Париже, а в этом пригороде, на этой почти деревенской улице. За оградой палисадника - крохотного, запущенного, гордящегося своим фонтаном, своей лилией, своим покосившимся крыльцом....
Шла я туда с интересом и некоторой робостью - все-таки тот самый Синявский, который провел несколько лет в лагере за произведения, опубликованные им под именем Абрама Терца за границей, известный литературовед и писатель, читающий лекции в парижском университете, и его жена Марья Васильевна Розанова - издатель и редактор журнала "Синтаксис". Марья Васильевна - живая, язвительно остроумная, говорили, что к ней на язычок лучше не попадаться, и прозвали ее "Королевой шкоды". Недаром о ней в Париже сочинили анекдот: продавец спрашивает у нее, покупающую метлу: "Вам завернуть, или прямо сейчас полетите?"
И Андрей Донатович - молчаливый, тихий, но что-то в нем смущало. Какое-то затаенное лукавство. И ощущение, что очки и седая борода - маскарад. Так и хотелось сказать: Снимите, пожалуйста, бороду и очки. Так и ждешь подвоха. Но подвоха я тогда дождалась от "королевы шкоды" Марьи Васильевны. Приглашая меня, и объясняя, как пройти, она добавила: Только приходите обязательно, я вас познакомлю с принцессой.
- С английской? - спросила я.
- Нет, но все же принцессой.
Светлана Сталина
Когда я пришла, Марья Васильевна как раз упаковывала только что вышедшие тогда "Прогулки с Пушкиным". Я попыталась помочь, но выяснилось, что по сноровке мне с ней не сравниться. И я стала расспрашивать про принцессу.
- Отстаньте, - сказала она, - пошли накрывать на стол, она уже скоро придет.
Потом не выдержала:
- Ладно, так и быть. Это Светлана Сталина!
Я решила, что она меня разыгрывает. В дверь постучали. Вошла пожилая женщина, с простым усталым лицом, разделась, как-то робко боком села на стул. Марья Васильевна позвала всех за стол. Разговоры совсем заземленные. Светлана говорила о том, что дороже, а что дешевле. Что хотелось бы купить. Хотела бы это, но денег нет, издатели не взяли ее очередную книгу - просто не хотят платить. Может, Андрей и Марья ей чем-нибудь помогут. Марья Васильевна ее подбадривала. Светлана оттаяла и стала хвалить салаты Марьи Васильевны, и выяснять, как та их приготовила. Еще одно слово, и она, кажется, начнет записывать рецепт прямо сейчас. Синявский молча поглядывал сквозь очки. Это, действительно, была Светлана Сталина. Конечно, я о ней много слышала. Конечно, я читала ее книги. В общем, тоже обыкновенно написанные - необыкновенными были только судьба и ситуации. Не будь за ней этого имени... Я понимала, что многих из тех, кто ее читал, хотел с ней познакомиться, больше всего одолевало любопытство - а какой окажется дочь самого Сталина. И мне было любопытно - а какая она? Но так трудно было соотнести невзрачную, совершенно обыкновенную женщину, с чудовищной злой магией имени ее отца. Хотелось попытаться что-то разглядеть в ее лице... Но именно ее обыкновенность заставила меня задуматься о нашем отношении к истории.. Не надо считать историю огромной и величественной дамой. Она повседневна.
История сосуществует с нами, а на расстоянии лет поднимается на пьедестал. И в лице Светланы была обыденность, несовместимость с давними временами. А история знакомства Синявских со Светланой? Тоже оказалась прозаичной - Светлана и Андрей Донатович знакомы довольно давно.
Необыкновенные судьбы, необыкновенные имена... И Светлана Сталина, и Андрей Донатович, и Марья Васильевна с разных, противоположных сторон попали в колесо истории.
Интересно, а как история выглядит вблизи?
Андрей да Марья
Прошло несколько лет, я опять оказалась в Париже, И мы всю осень встречались каждую неделю. Я узнавала их заново, начались своеобразные прогулки с Синявскими. Мы проводили много времени вместе. Кстати, о прогулках, Синявский как-то сказал, что когда запаздываешь, следует замедлить шаг. И я это запомнила. Марья Васильевна рассказывает так, что заслушаться можно. А вот Андрей Донатович помалкивает. Меня немножко настораживает его молчание, а он вдруг (прочтя, вероятно, мои мысли) в разгар рассказа Марьи Васильевны (в паузе, конечно) говорит: " Я вообще человек молчаливый. 
Вот Марьин приятель, о котором она только что рассказывала, сразу понял это и сказал мне: " Вы молчите-молчите, не надо напрягаться - необязательно со мной разговаривать. Мне нравится, как он слушает Марью Васильевну. Всегда с любовью и интересом. И даже подначивает ее. Мне нравится, как она рассказывает - любая история превращается в новеллу. Я обратила внимание на оригинальное кольцо у нее на руке, а выяснилось, что она его сделала сама. И тут же идет рассказ о том времени, когда Андрей Донатович был в лагере. Ей пришлось тогда содержать семью. Она освоила шитье и ювелирное дело, и была известна в Москве, как модная портниха и великолепный ювелир. Это не хвастовство - позже она показала свои браслеты и кольца - металл с вкрапленными туда камнями - действительно удивительно оригинальные работы. И при этом явно связанные с традициями. Недаром, она занималась историей искусства.
В осень, о которой я пишу, мы часто встречались с Синявскими. Никто не знал, что через полтора года его уже не будет. А тогда все встречи происходили под разными символами.
Чечевичная похлебка
Вот Марья Васильевна позвала нас в гости на чечевичную похлебку.
- Да-да, - бросает она, - Это та самая, за которую Исав продал первородство Иакову.
Верно. Она права. Даже больше права, чем думает, потому что, когда я попробовала ее чечевичную похлебку - дивной вкусноты, - я тоже готова была продать свое первородство. Слава Богу, у меня не было никаких шансов - я единственная дочь.
Восточный ресторанчик
Именно там происходит следующая встреча. Марья Васильевна неравнодушна к этому ресторанчику, знакома с его хозяевами, и приглашает нас туда. Он расположен недалеко от их дома. Уютно, посетителей вообще нет - только мы, да рыбки-вуалехвостки, молча плавающие в своих аквариумах. Милые хозяева - муж и жена. Судя по всему. Марья Васильевна регулярно сюда приходит и приводит друзей, чтобы поддержать хозяев морально и материально. Меню экзотическое: острый и пряный суп, лакированная утка. Марья Васильевна явно наслаждается. Мы тоже. А Андрей Донатович? Он верен своему традиционному меню - суп с пельменями на первое, и голубцы на второе. Это среди такой-то экзотики! Когда все съедено, и счет оплачен, к нам подходит хозяин и на подносике приносит несколько рюмочек саке. Дар хозяина приятным гостям - бесплатно. Это радует сердце. Благодаря этому жесту начинаешь себя чувствовать гостем, а не просто клиентом. Как гласит восточная мудрость: "Шарик моей благодарности катится по коридору вашей любезности, и пусть коридор вашей любезности будет бесконечным для шарика моей благодарности".
Под знаком Кассандры
- Не хотите ли дать интервью? - спросила я в одно из последних свиданий той осени.
- Честно говоря, нет, - отвечает Марья Васильевна. Я на этой неделе уже давала.
Я посмотрела на Андрея Донатовича. Она перехватила мой взгляд: "Нет, он вообще не разговаривает на эти темы. Пустое".
- Ну, почему же, - начинает он и смолкает.
- А я и сама могу за вас рассказать, - сказала я, - если что не так - поправьте. Значит, журнал "Синтаксис" вы, Марья Васильевна, решили издавать, чтобы было, где печататься Синявскому - вам надоело, что в других изданиях его редактируют или ставят условия. Правильно?
- Да!
- А что вы делаете с многочисленными рукописями, которые вам присылают самотеком? Судя по рассказу С. Довлатова, вы их просто не читаете. А друзья, чтобы вы сразу не выкинули почту, на конверте делают пометки: деньги, сплетня, личное... Так писал Довлатов.
- Для того чтобы Маша прочла, - улыбается Синявский. - надо, чтобы автор умер.
- Не могу же я читать всех графоманов! - взрывается Марья Васильевна. - Кстати, в последнем номере "Синтаксиса" есть сюрприз. Я учредила премию Кассандры. Мы выбираем человека, который в своих работах сумел предвидеть какие-то повороты и сюжеты, которые потом сбылись. Или сбудутся. И в этом номере мы уже определили победителя. Но вам я ничего не скажу. Только через месяц.
Мы клянемся, что будем молчать, как рыбы, но доверия нам нет. Она и сама в эту минуту напоминает Кассандру - знает то, что нам еще неведомо. Похоже, что премия немножко ее имени. И еще загадка - где давно обещанная рукопись самой Марьи Васильевны?
- Будет, - говорит она. -Название уже есть: "Абрам да Марья".
- Откуда, кстати, взялся Абрам?
- Синявский! Она не знает нашей песни… Когда-то в Одессе пели такую песенку: "Абрашка Терц, Карманник всем известный... Гостей созвал, И сам напился пьян..."
Синявский улыбается...
Литератор Петр Вайль, прилетевший в феврале 97- го года на похороны Андрея Донатовича вспоминал: "В Париж я прилетел за день до похорон, ближе к вечеру позвонил Марье Васильевне. "Если приедете прямо сейчас, гроб еще открыт. Есть шанс увидеть Синявского, - сообщила она, - Да к тому же в виде пирата". Много лет зная Марью Васильевну, я сказал: "Да ну вас". Она вдруг возбудилась: "Почему это "да ну вас"? Когда умер Жерар Филип, его хоронили не в партикулярном платье, а в костюме Сида. Почему Синявский, который всю жизнь был флибустьером, не может лежать в гробу в виде пирата?" В его доме было все так же, Марья Васильевна повела на второй этаж, где стоял на подставках гроб. В гробу лежал Андрей Донатовича с пиратской повязкой на глазу.
Строго говоря, в повязке лежал Абрам Терц. Это он при жизни любил прохаживаться по комнате, нацепив "Веселого Роджера", и именно это после смерти имела в виду его вдова. Устраивая макабрический карнавал. Ведь 25 февраля 1997 года умер один человек, но два писателя - Андрей Синявский и Абрам Терц".
В своих "Мыслях врасплох" (тоже, собственно говоря, записные книжки) Синявский шутливо, но пророчески серьезно написал:
"Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна... Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы - командировочные".
"Надо бы умирать так, чтобы крикнуть, шепнуть перед смертью: - Ура, мы отплываем!"
И Кассандра Марья Васильевна снарядила его в дорогу так, как если бы он крикнул: "Ура, мы отплываем".
Она - Марья - продолжает жить в их доме в "Фонтене о Роз", продолжает издавать журнал "Синтаксис", продолжает писать, продолжает праздновать день рожденья Андрея Донатовича - один из них был отпразднован радостно и карнавально в Москве. Их сын Егор стал французским писателем. И, может быть, большинство произведений Синявского, были на самом деле прогулками с Пушкиным и с Марьей. Вот так, втроем, как было это в их лагерной переписке, где постоянно присутствовал голос из Хора и прогулки с Пушкиным.
Абрам Терц. Марья Розанова. Прогулки с Пушкиным. Посиделки с Синявскими. Странно поворачиваются судьбы. Что скажешь, Кассандра?
Послесловие
После смерти Андрея Синявского московской "Новой газетой". (СПб-ТАСС) была учреждена литературная премия его имени. Она была названа: "За благородство и творческое поведение в литературе". Первым ее получил петербургский писатель и драматург Александр Володин. Премию эту получили Дмитрий Сухарев, Светлана Алексиевич, и другие.
Александр Володин когда-то писал: "Правда - обязательно торжествует. Но... потом".
Так вот это "потом" происходило в жизни многих благородных людей, в частности, и писателей. Это произошло и в жизни самого Синявского. И, пожалуй, именно он сам был достоин этой премии в первую очередь - за благородство и творческое поведение в литературе!
© Наталия Ковалева, 2002
