Константин Галковский. - Ксения Абкович. - Константин Оленин. - Василий Селиванов. - Лиля Клебанова. - Дорофей Бохан. - Палтиель Каценельсон. - Сергей Контер. - Екатерина Козакевич. - Мария Фрумкина. - Юрий Росс. - Илья Петров. - Наталия Максимова. - Аркадий Липовик. - Тамара Соколова. - Лев Шлосберг. - Сигизмунд Полянский. - Казимир Французович. - Всеволод Байкин. - Сергей Нальянч. - Темира Сасинович. - Зоя Червяковская. - Раиса Сабля. - София Бохан.

Пожалуй, единственное, что Вильна в изобилии производила всегда, так это стихи - и поэтов. Стихи на разных языках, поэтов разных народов, всякий раз заново осваивающих и это место, и тоску по иному, и свою причастность традиции. Принять томление духа за ностальгию или муки страсти можно везде, здесь его избывают стихами.
Ах, - любовь! И еще одна! А тебя никто не любит - подальше от людей! Дети и праздники - то Рождество, то Пасха, и как не вспомнить те баснословные года, до войн и революций! А березы как у нас в России! Не то что те, в Литве и Польше. Давайте будем как утес, и журнал так назовем, - единственный номер действительно вышел, - чтобы все волны о нас разбивались, а мы такие чистенькие, то ли березы, то ли дети, под сенью Пушкина, - и Мицкевича заодно. Помнить и ждать, надеяться и верить. Помнить родину, надеяться на возвращение. Лелеять родной язык. Как? - Да в стихах, где язык своей полной жизнью живет. И дождались: в очередном разливе нахлынула пульсирующая империя, смыла и разметала наших арионов. Кто-то исчез бесследно еще в сентябре 1939. Кто-то уже из Казахстана попал в армию Андерса и погиб, защищая нефтепромыслы Ирана. Кто-то пробовал держаться на плаву стихами в красных газетах, но сгинул, когда вступил в действие план Барбаросса. Немногим довелось после невероятных перипетий вернуться и умереть своей смертью. Тем временем уже другие отворачиваются от ужаса в поиски метафор, надеясь метром зачаровать хаос, как это было уже в веках, бывших прежде нас. Говорят, иногда это удается. В результате остается некоторое количество слов, прислушавшись к которым, можно услышать, как шуршит сознание по дереву истории.

Константин Галковский
(Константинас Галкаускас, 1875-1963)

1 января 1920 года
Чем старый год отметить можно?
Как помянуть: добром, иль злом?
Правдив он был, иль полон ложью?
Каким поил он нас вином?

- Братоубийство, смерть и голод.
Наживы подлой блудный жар.
Ленив был серп. Беззвучен молот.
Любви повержен был алтарь.

И новых сказок, новых песен
Не раздавалось на земле.
Как жизнь прекрасна, мир чудесен,
- Дрожали вести в жуткой мгле,

С увядшим сердцем, истомленный,
Окончив год в кровавом сне,
Вновь дух возжаждет. Пробужденный,
Он с верой воззовет к Весне: -

«О, златокудрая царица,
Благоухающая весть,
Спеши, премудрая Жар-птица,
Нам счастье в новый год принесть.

Темниц удушливых засовы
Разбей ударом метким в прах».
Грядущий год порвет оковы -
- Дух верит… Сгиньте, жуть и страх!
1919.

Ксения Абкович

* * *
Говорит он в упоенье,
В голосе слеза,
В патетичном настроенье
Чуется гроза.
- Смело, дерзко с пьедестала
Свергнем мы кумир!
Не забыть вам карнавала!
Страшен будет пир!
Мы разрежем гобелена
Красочный узор,
Эх, ударом бы полена
Мрамор да фарфор!
Всех накормим мы голодных
И раскроем погреба.
Царство пьяных и свободных!
Смерть буржуям! Месть груба!
Говорит он в упоенье,
В голосе слеза,
В патетичном настроенье
Чуется гроза.
- Кто был в лавочке, скажите?
Есть ли масло, перец, лук.
Где картофель, укажите,
Есть хочу, о бездна мук!
Тяжела моя запряжка,
То на службе, то в хвосте,
С керосином вот баклажка…
Что? Анкета? «Ять» иль «е»?
Большевистским ведь декретом
Уничтожен твердый знак,
Обращаюсь за советом:
Написать ли точно так?
Вдруг за ижицу уволят
Без чинов и без наград?!
Строгость нынче, не мирволят!
Да-с, я грамоте не рад.
Как жестоко это время,
Давит плечи жизни бремя,
Счастлив был певец свиданьем
С милым, нежным он созданьем.
А теперь спешит на рынок - 
Молочка хоть пару кринок!
1922.

Константин Оленин
(1881- после 1939)

Памяти Пушкина

Случилось некогда нежданное сначала…
Потомок маленький Арапа Ганнибала,
Шутя переступив заветные черты,
Стал первым из певцов, стал богом красоты…

И, смуглый вертопрах, шалун голубоглазый,
Россию покорил и осчастливил сразу.
Он пел пленительно - то был великий гений - 
И, сердце пылкое отдав стране родной,
Поник безвременно кудрявой головой,
Оставшись светочем грядущих поколений…

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 

Теперь все рушится… осатанел народ…
Забвенье прошлого проходит красной нитью,
Но имя Пушкина века переживет - 
Он слишком крупное, бессмертное событье!
1924.

Василий Селиванов
(1902-1925)

Перстень
А. Пушкину
Не в прошлом ли великий свет?..
А нынче боль пред неизвестным…
На нас благословеньем крестным
Лежат уроки стольких лет!..

Но было ли когда-нибудь
В твоей судьбе, моя Россия,
Такие ночи роковые,
Такой невыразимый путь?..

И вот, обручены с тобой
Последним и сокрытым браком…
Нам вместе гибнуть, вместе плакать
И вместе праздновать весной...

Да тот же испокон веков
Лелеять обручальный перстень,
Что кован крепче самой смерти
Алмазом драгоценных слов.

Так было и пребудет вновь:
Одним - величие и жертвы
А нам, воскресшая из мертвых
Искусства горькая любовь.

Чтоб в тот обетованный час,
Когда ты улыбнешься снова,
Отдать тебе родное слово
И синеву влюбленных глаз.

На нас уроки стольких лет
А берега твои далече…
Но слышим звуки давной речи - 
И выше упованья нет!

На нас уроки стольких лет
Лежат благословеньем крестным.
Сегодня - боль пред неизвестным,
Но в прошлом несказанный свет!..
1924.

Лиля Клебанова

Вильно
Овеянный прошлым воинственных дней, 
Сонный город застыл в ожиданье…
По куполам помертвевших старинных церквей
Луч, скользнув, улетел на скитанье.

Тают своды заглохших забытых церквей
В золотой шелковистой пыли.
И Христос в венце из кровавых терней
Реет в тихо бездонной дали.

И в строгих костелах звонко шаги
Гаснут эхом в тиши голубой…
И звуки звона глухи и гулки,
И на башне размеренный бой.

И в шелку тернистых деревьев сады
Сладко дышут в душистом пуху…
Под изогнутым мостиком сонно пруды
Камни мертвые моют во мху.

Напряженные улицы стали пыльней
Там, где гетто погибли мечты.
Без полета слова утомленных людей,
Их глаза, как стеклярус, пусты.

* * * 
Овеянный прошлым воинственных дней, 
Сонный город застыл в ожиданье.
По куполам помертвевших старинных церквей
Луч, скользнув, улетел на скитанье.
1927.


Дорофей Бохан
(1878-1942?)

Наш праздник
Порою, вечером, с тоской невыразимой,
В убогой комнатке над книгой я склонюсь.
Но не могу читать я повести любимой - 
И с силой предо мной встает неотразимой
Далекий, милый край - моя родная Русь.

Она еще жива… Но смерть над ней витает,
Там не звучат святынь родных колокола…
Души святой порыв - там дикий смех встречает,
И все, что там живет - лишь тихо умирает,
И всюду скорбь и всюду - смерти мгла.

Прошло уж десять лет. А сколько ждать должны мы,
И силы нет былой… А что волос седых!
Но в эти скорби дни, судьбой своей гонимы,
Мы, русские, везде: лишь Господом хранимы,
Любимы братьями, врагами лишь терпимы,
Мы - граждане земли… И нет для нас чужих.

Мы здесь - хранители культуры стародавней,
На алтарях святых поддерживаем знич.
Тем выше наша роль - чем гаже и бесславней
Роль утеснителей на Родине, чем явней
Все их насилия, чем громче черни клич.

Сегодня - праздник наш. Пусть видят все народы,
Что мы - едины все; что жизнь в сердцах у нас,
Что образ Родины горел все эти годы;
Что светоч Истины, и Счастья, и Свободы
Мы принесем туда - когда пробьет наш час!
1929.



Палтиель Каценельсон
(1893 - после 1940)

Тени
Приученный к мечтательности с детства,
Я прошлому безропотно молюсь.
Богатое, но горькое наследство
Своим сынам оставила ты, Русь!
Оне встают и властвуют согласно,
Родные тени - над моей душой,
Так велико, так чисто, так прекрасно
Баюкают усталой глубиной.
Великие страдальческие тени,
Уйти от вас поныне я не смог, - 
И страстотерпец Пушкин, и Есенин,
И Лермонтов, и Гумилев, и Блок!

Воистину, какая злая доля
Написана поэту на Руси!
Казалось бы, для песен есть раздолье:
Любя, сгори - и стяг свой пронеси!
Но гибелью душе певца - похмелье - 
Всепожирающ творчества огонь,
Нет получувств. Пьянит лихое зелье.
И гнет к земле жестокая ладонь.
Остро, как сталь, и как железо, ковко - 
Их сердце знало ль, - где мечте предел?

Несть тяжкий груз застывшего страданья
И скрытых слез - я долго не смогу.
Мне не уйти от сладкого влиянья,
И я тону в пленительном кругу.
Молитвами, безумствами, любовью,
Провиденья сжигающим огнем
Метель страстей вы искупили - кровью,
Забившею стремительным ключом.
А я? - Душа в тревоге и смятенье.
И сердце сжалось светлой болью вдруг. - 
Великие страдальческие тени,
Сомкнулся надо мною ваш тесный круг!
1930.

Сергей Контер
(1900-1988)

Из цикла «Окна»
Окно забито. В косяках - трава.
Голодным лошадям пошла солома с крыши.

Забор давно разобран на дрова,
Крапива роста человека выше.

Здесь некогда была Высокая Изба,
А в огородах - мак и зонтики укропа;

Вокруг окна вилась узорная резьба,
И звалось то окно - Окном в Европу.
1930.

Екатерина Козакевич
(1894 - ?)

Далекому
Васильков пушистые ресницы
Серебрятся нежною росой;
В розоватом море зреющей пшеницы,
Улыбаясь ясно, я иду с тобой.

Ласково прильнула голубая вика;
Лепестками сыпет, отцветая, мак;
Обнимает ноги цепко повилика;
Колос золотистый жмется за кушак.

Разошлись с тобою в жизни мы ненужной,
Но на сердце дремлет терпкая печаль,
Оттого, что были облака жемчужны,
Оттого, что лаской голубела даль.
1930.

Мария Фрумкина

Подальше от людей!
Умчаться в край, где звука нет живого,
Где только тишь полей
Заменит мне людское злое слово.
Под тихий стон ручья
Забыть о том, что где-то жизнь так бьется;
Забыть, что я ничья,
Что нет друзей, чья мысль ко мне несется…
Я брошена, как крик,
Рожденный в час сомненья и тревоги;
Души моей язык
К сердцам людским напрасно ждет дороги.
Подальше от людей!
Их злобный рев туманит все стремленья
И радость юных дней
Опасным ядом тайных вожделений…
Где даль и тишина,
И где лучится выси запах знойный - 
Там счастья глубина
Душе усталой даст спокойный…
1930.

Юрий Росс

Могила воина
Близ дороги, под сенью берез вековых,
Среди нив, на холме невысоком,
Спит, погибший в сраженье жестоком,
Одиноко солдат, жертва бурь мировых.

Над могилой его невысокой уж мхом
Крест обросший стоит, наклонившись,
И лишь тучками небо накрывшись,
Зарыдает, заплачет порою о нем.

Кто был он, кем зарыт?.. За идею ль свою?..
Или так... по приказу начальства…
Сложена голова в рукопашном бою?..

Нет ответа… Лишь мысль мне приходит одна:
Может, скоро и я под таким же бугром
Где-нибудь на чужбине усну навсегда…
1930.

Илья Петров

* * *
Колокольня Божьей свечкой
Упиралась в небеса, - 
Видны села, токи, речка
И далекие леса.

Помню, малому мальчишке
Мне веселый пономарь
Показал с зеленой вышки
На туманов синих чарь:

Голубятни посчитай-ка…
Да не их, не голубей,
Посмотри отсюда стайкой
Двадцать семь блестит церквей.

Вот и там, что за туманом,
А за ним… боюсь - сорвусь…
Вправо, влево рдяным рдяна - 
Это все сверкает Русь.
1930.

Наталия Максимова

Облака
Земные дали ласковы и кротки,
Как эха стон в отшедших временах,
А ночь и день перебирают четки,
Плывущие в их голубых руках.
Кровавы, сумрачны, то снова белоснежны.
То как огонь, расцветший в янтарях - 
Они плывут задумчивы и нежны - 
Как эха стон в отшедших временах…
1930.

Аркадий Липовик

Коломбине
Поэмы печальной строфы журчащие
Тебе не расскажут о жгучей тоске;
Ты в очи взгляни мне, в зрачки их погасшие,
И станет все ясным тебе.

Грущу… И ни с чьей моя грусть бирюзовая
Не может сравниться… Так сердце болит…
Вернешься ли ты, моя греза лиловая, - 
Вопрос неумолчно звучит.

Вернись поскорей! Вновь согрей лаской нежною!
Пьеро тебя любит и ждет,
Он знает, что только с тобой, белоснежною,
К нему снова счастье придет.

Но гаснут надежды… Неужто забвенью
Ты предала сказку любви?
И нет уже сил… И так много сомнений,
А стремлений как много в груди…
1930.

Тамара Соколова

Березки
Вы, березки белоствольные,
(Под открытым небом храм!)
Точно в праздники престольные,
Замолились по утрам.

Костеникой да морошкою
Вышит коврик ваш цветной,
И бредет глухой дорожкою
К вам молиться зверь лесной.

Тайны леса днем разгаданы,
И не слышен вопль совы.
Сколько пенья, сколько ладана,
Ниц склонившейся травы!

А теперь уж осень мудрая
Позолотой облила
Ваши ветви длиннокудрые
Вплоть до нового тепла.

Вы, березки белоствольные,
Дети северной мечты,
Как монашки богомольные,
Сохраните нам скиты.

Нам, изгоям обездоленным,
Ваша сень - как благодать.
(Хоть грехам-то незамоленным
Счет вести - не сосчитать!)

Но сердца не все же каменны,
Злобный вихрь не все унес!
Будем сильны, будем пламенны,
Будем стойки, как утес…

Только б слышать нам раздольные
Песни северных зарниц!
Вы, березки белоствольные,
Вы - царицы из цариц!
1931.

Лев Шлосберг

Есть тень у слова. Затаится
В изгибах вымолвивших уст.
Потом медлительно ложится
На человеческую грусть.

И если новых слов не скажешь
И этого не повторишь - 
Не так страшна земная тяжесть,
Не так глуха ночная тишь.
1931.

Сигизмунд Полянский

Я знаю…
Я знаю, что слова и жалки, и напрасны,
что ими не связать разорванную нить,
но, если нет Тебя, - то звезды гаснут,
и чем же жить?

Я знаю, что теперь всю горечь и обиду,
как уличную грязь, ты бросишь мне в лицо;
как отвести от сердца Немезиду,
как разомкнуть кольцо?
1931.

Казимир Французович

Поэт двуязычный, скажи, что милее -
Твой русский иль польский язык?
Чуть вспомнил о Пушкине, как чародее,
Забыл - что Мицкевич велик.

Ах, Пушкин! Испанских ночей серенада!
Мицкевич - весь страстный порыв!
За попранных мщенье - где пала Гренада
Иль волн Аюдага прилив…

Поэт двуязычный, скажи, что милее -
Твой русский иль польский язык?
Чуть вспомнил о Пушкине, как чародее,
Забыл - что Мицкевич велик.
1936.

Всеволод Байкин

Я
Как смешно, что я тоже - прапорщик,
Как Смирнов, Иванов, Петров,
Что фамилия моя в рапорте
Меж бесчисленных этих «ов».

На зеленом погоне - звездочка
И сто десять - номер полка.
Перестрелки, походы да водочка,
А потом - гробовая доска.

И никто не поймет, что пулею
Был убит не солдат, а Я.
И опять запестрят патрулями
Неприятельские поля.
1937.

Сергей Нальянч
(Сергей Шовгенов)

Ностальгия
Судьбу мою, как верная подруга,
Со мной ты разделила пополам.
Заискрятся ли улицы столицы
Огнями электрических реклам,
Мне вывески чужим латинским шрифтом
Твердят, что ты особенно близка
В минуты меланхолии вечерней,
О родине прекрасная тоска.

Увижу ль за просторами пшеницы,
Сквозь реющую солнечную пыль,
Алеющие кровель черепицы
И сельского костела четкий шпиль, -
Про низкие избушки под соломой,
Про латанные крылья ветряка
Рассказывает с нежностью знакомой
О родине прекрасная тоска.

Когда по мелодичной зыби вальса
Былое к маяку меня несет,
Где светится фонарь воспоминаний
Огнем неумирающих красот, -
Мне кажется, - с тобою я танцую,
Мне кажется - твоя дрожит рука.
Ты даже и в веселье неотступна,
О родине прекрасная тоска.

И если в долгожданную годину,
От счастья небывалого дрожа,
Унылую подругу я покину
У русского святого рубежа,
Не правда ли, все чувства дорогие
Печалью затуманятся слегка,
С тобою расставаясь, ностальгия
О родине прекрасная тоска.
1937.

Темира Сасинович

Проходят праздники. Предпраздничная встряска,
Покупки, суета и елочный наряд.
Мой сын волнуется, и самой нежной лаской
Мне хочет выразить, как елочке он рад.

Друзей своих - зверей поставит он под ветки.
Здесь - обезьяна Том, там Мишка-инвалид.
Они, как мы уснем, растащат все конфетки
И шарики побьют - вот будет жалкий вид.

Курносая собака на колесах
Из-под ветвей качает головой.
Ей снилась степь в буранах и заносах,
Ночные выстрелы и злобный волчий вой…

Я тоже помню степь, дороги, сосны, ели…
Курноска, я твой сон рисую… ну, точь-в-точь.
Ах, если б русские приснились мне мятели
Подарком к празднику в Рождественскую ночь.
1937.

Зоя Червяковская

Третий
Мы всегда вдвоем, и если третий
Ненароком тишину смутит,
Повинуясь воле лихолетий,
Как тростинка сердце задрожит.

Третий силы придает и страсти,
Третий нас волнует, не любя.
Третий взял твое простое счастье
И смутил бестрепетно меня.

Третий сердце нежит и ласкает,
И уводит в сказочные сны.
Третий сам не любит, иль не знает,
Чем сердца смятенные полны.

Отстраняю в тягостном волненье
Колдовской, мучительный узор,
Отогнать пытаюсь наважденье,
Тщетно рвусь на солнечный простор.

Все напрасно! Приходи, мой третий!
Все равно, судьбы не побороть…
Может быть, на том - нездешнем свете
Нас троих помилует Господь.
1937.

Раиса Сабля

Убаюканный ласкою твоею
Убаюканный ласкою твоею,
Я к губам твоим жарко прильнул,
И мечту свою в сердце лелея,
В твои очи украдкой взглянул…

Я прочел в них… Прочел в них измену!
Мне без слов говорил этот взгляд:
"Есть другой…" И замолкла Сирена,
И любви вмиг увял чудный сад…

Ревность к сердцу змеею подкралась,
Отуманила, впрыснула яд…
В это время мне ты улыбалась,
Но… без слов говорил мне твой взгляд.

Я ушел… я забыться старался,
Отряхнуть дум навязчивых рой!
А во сне мне твой рот улыбался,
Но… твой взгляд мне твердил: "Есть другой…".
1930.

София Бохан

Дружба
Озеро тихое. Мирныя воды.
Блески рассветных лучей.
Дар за изжитые тяжкие годы.
Дар за обиды людей.

Нежно прибрежных кустов очертанье.
Тихо дрожанье листвы.
Мягко колеблется ветра дыханье
В пепельных стеблях травы.

Светлый оазис средь дикой пустыни.
Отдых в пути роковом.
Сердца усталого ласка приветная.
Белым коснулась крылом.
1931.


Составление и подготовка текстов © Павел Лавринец

Назад в 1999