Воспоминания Теобальда

(Печатается в ограниченном количестве экземп. не для продажи).
Вильна. Типография М. Р. Ромма, Жмудский пер., д. 325. 1890.
Дозволено цензурою 1 ноября 1889 г. и 15 января 1890 г.

  Когда-то в Вильне, на Доминиканской (ныне Благовещенской) улице, глубоко во дворе, в какой-то темной норе, жил токарь Гилярий Киюць. Себя считал он принадлежащим к «привилегированному» сословию, потому что был сыном шляхтича. Это был горький, безотрадный пьяница, предававшийся, впрочем, пьянству периодически, чрез месяц или два, но также на месяц или два; словом, он пил запоем. К несчастью, он имел огромное семейство, состоявшее, в ту эпоху, с которой начинается настоящий рассказ, из жены, болезненной, тощей и худой, словно высохшая спаржа, женщины и шестерых детей нищих, число которых, в праздности своей, он и не думал ограничивать, напротив, был убежден, что общество, зная о его бедности, обязано содержать и его нищих. Страшная нужда и голод одолевали несчастное семейство и только разные благотворители спасали его от голодной смерти. Бедная мать семейства, как говорится, руки себе сработала по локоть, но все-таки не могла отвратить нужды, порожденной пьяницею мужем: зарабатывала и шитьем, и мытьем, и часто кровь показывалась у нее из горла и смешивалась со слезами. Тут оправдывалась поговорка, что одна мать может прокормить шестерых детей, а шестеро детей не могут прокормить одной матери.
  Самым строгим судьей Кьюця был ксендз-доминиканец отец Эузебиуш. Крепко корил он его за пьянство и не раз гнал вон из конфессионала и лишал причастия. Кьюць клялся, что бросит пить, и из костела шел прямо в кабак, выпить на прощанье «в последний раз».
  В одну летнюю ночь старик отец Эузебиуш тихо почил сном вечным. Погребение его, в катакомбах доминиканского костела св. Духа, пришлось как раз накануне Ивана Купалы. Кьюць, хотя и недолюбливал покойника, однако, по чувству набожности, долгом счел помянуть отца Эузебиуша и в течении трех дней, пока тело стояло в костеле, справлял тризну в кабаке самым усердным образом. В день погребения он вошел в костел в высшем религиозном экстазе, дождался конца погребальной обедни и вместе со всеми спустился в катакомбы, где и поставили гроб отца Эузебиуша. Народ начал расходиться; Кьюць также пошел, но не попал в дверь и зашел в какой-то темный угол, уставленный гробами; он вернулся назад, бродил кругом, ища выхода, и опять очутился пред гробом отца Эузебиуша. Смотрит и не верит глазам своим: покойник, сдвинув с себя гробовую крышку, сидит в гробу и манит его к себе пальцем. Кьюць подошел.
    - Что это значит, ваша велебность, вы же, кажется умерли?
    - Да, я умер, но проснулся для того, чтобы наказать тебя за пьянство.
  С этим словами ксендз снял с себя сапог, схватил Кьюця за волосы и начал колотить каблуком по голове и по чем попало. Кьюць поднял крик, но никто не оказывал ему помощи. Между тем покойники повысовывали из гробов головы, глядят на эту сцену и хохочут.
    - Зубоскалы проклятые! Чтоб вы подохли! - закричал от боли Кьюць. - Хоть бы вы меня спасли!
  Но вот утомившийся ксендз надел сапог, повернулся на бок и прикрылся гробовою крышею, как одеялом.
  С этим Кьюць проснулся. Глядит кругом - гробы, мрак; чувствует, что голова его трещит, по лицу струится кровь, правый глаз разнесло… Ужас овладел им, когда он понял, что находится один к катакомбах… Провожая тело отца Эузебиуша, он спустился в костельный подвал, заблудился спьяна, хватился головою о свод и лишился чувств, а потом и уснул. Вспомнив страшный сон свой, Кьюць вытрезвился и начал искать выхода. Между тем вечерело и ему предстояло провести ночь среди мертвецов. Он начал кричать изо всех сил, но никто его не слышал.
  Вдруг заметил он высоко от пола маленькое решетчатое окно, выходящее в Игнатьевский переулок. С невероятными усилиями, при помощи полуразрушенной лесенки, по гробам, из которых верхний опрокинул, по неосторожности, вниз, добрался до окошка, разбил стекло, изрезав себе руку, и повис на решетке. В отчаянии он стал чрез окошко звать себе на помощь. Прохожие, зная много легенд о доминиканских катакомбах, с ужасом убегали от окошка. «Я Кьюць! Я Кьюць, спасите меня! - кричал он из окна. - Меня забыли, меня заперли в склепе, ратуйте, кто в Бога верует!» К счастью, нашелся какой-то знакомый кабатчик, который отважился вступить с ним в разговоры и потом дал знать ксендзу пршеору и тот велел разыскать Кьюця и вывести на свет.
    - Вот до чего доводит пьянство! - сказал Кьюць, выходя из катакомб и радостно вздохнув. - Нет, прощай водка! Даю зарок ни капли этой проклятой влаги в рот не брать во всю жизнь!
  Но так как он трясся всем телом и был ужасно напуган, то и зашел в кабак выпить «только для успокоения нервов и восстановления сил, в последний раз».
  Он успокаивал нервы чуть не до полуночи. Наконец, крепко шатаясь, вышел из кабака и очутился на Кафедральной площади.
  Горькие думы одолели его. Слезы жены, плач детей, просящих хлеба, в тысячный раз хватали его за сердце, и он начал роптать на Бога.
    - За что на меня одного такая немилость? Сколько есть богатых, за что же я один беден? Я не вор, не мошенник, не разбойник. Чем я , честный человек, прогневил тебя, Боже? Весь мой грех в том, что я пью; но ведь я пью от голода. Нельзя же ни пить, ни есть, это будет самоубийством, а самоубийство есть самый тяжкий грех на свете… Но пословица говорит: на Бога надейся, а сам не плошай. Пойду-ка я в лес, на Снипишки. Сегодня ночь на Ивана Купала: в лесу цветет папоротник и вдруг я добуду его цвет и найду клад?.. Отчего же не пойти? Правда, что я пьян, но не совсем, авось оправлюсь… Чертей много будет при кладе: их нарочно в эту ночь спускают с цепи. Но я не боюсь чертей: любого схвачу за хвост и оземь или о дерево… Э!.. да вот один и летит уже.
  Ему показалось, что какая-то черная тучка летит по небу и прямо на месяц, который сиял во всем блеске. Он начал всматриваться: нет, это не туча, это какая-то громадная птица… Нет, не птица, это человек в черном плаще… Вот долетел до месяца, схватил его и спрятал под плащ… Глядь, спустился на землю против Ботанического сада и пошел пешком по площади, а месяц так и блестит из-под плаща. Храбрый Кьюць бросился навстречу вору и схватил его в свои объятия.
    - Ага! Поймал-таки я тебя, анафемский воришка! Я видел, как ты крал.
  Дух старался оттолкнуть поимщика; наконец, вырвавшись из его объятий, бросил месяц и плащ на землю и стремительно убежал. Кьюць пригрозил ему вслед кулаком, потом поднял брошенные вещи. Месяц как месяц, круглый, блестящий; плащ широкий, самый модный, с 4-мя капюшонами. Кьюць надел плащ на себя, взял месяц под мышку и побрел на Снипишки.
  Войдя на «зеленый мост», Кьюць заметил, что один зеленый черт притаился в углу каменных перил моста и злобно на него смотрит.
    - А! Крапивное семя! Ты начинаешь уже мешать мне добыть папоротников цвет!
  С этим Кьюць бросился на черта, и завязалась отчаянная борьба: черт искусал ему руки до крови, визжал собакою, но Кьюць одолел: схватил его за хвост и стремительно сбросил с моста. Он слышал, как черт шлепнулся в воду, видел, как погрузился в нее, потом вынырнул, поплыл по течению, выплыл на берег и начал отряхиваться; потом, прихрамывая, побежал и утонул во мраке.
    - Вишь, проклятый! Как искупался в воде, так в собаку оборотился! Погоди ты у меня, помесь кабана и щуке!..
  Торжествующий Кьюць прошел мост, но вдруг, не доходя Пиромонтского переулка, встретил покойного ксендза Эузебиуша, который в своей белой доминиканской рясе шел ему навстречу грозный, беспощадный.
    - А ты, пьяница, зачем здесь? Почему ты не дома?
  И ксендз начал снимать сапог.   Кьюць страшно испугался, бросился в Пиромонтский переулок и побежал изо всех сил; ксендз гнался за ним; наконец Кьюцьу пал и лишился сознания.
  Наутро его нашел на снипишском старом, заброшенном кладбище городовой (тогда полицейский десятский), растолкал и разбудил.
    - Ратуйте, кто в Бога верует! - заорал спросонья Кьюць, считая десятского ксендзом Эузебиушом.
    - Что ты орешь, пьяница? - спросил городовой.
    - Да вы… не ксендз Эузебиуш?..
    - Как видишь… Кто же тебе рожу-то так обделал? Вишь, фонарь какой под глазом… знать, чтоб светлее было.
    - Да это все ксендз Эузебиуш… всю кожу с лица содрал…
    - Ври больше… Ну, а плащ и блюдо откуда у тебя?..
    - Блюдо?.. В самом деле серебряное блюдо… Но это был месяц: я сам видел, как черт украл его с неба, а я потом отнял от черта, вместе с этим плащом.
    - Я вижу, брат, ты еще не проспался. Пойдем-ка со мной в полицию.
    - Зачем в полицию?
    - А вот там тебя допросят, у кого ты украл плащ и серебряное блюдо.
  Сопротивление было бесполезно. В полиции Кьюць горячо отстаивал свое показание и только удивлялся, каким образом месяц мог превратиться в блюдо. Кто-то пошутил над ним, сказав, что это только на день, на ночь же оно опять сделается месяцем.
  Во время допроса полицеймейстером было получено заявление от председателя гражданской палаты, что прошлою ночью, неизвестно кем, украдены у него из передней новый плащ черного сукна и серебряное вызолоченное блюдо.
  Зная Кьюця как пьяницу, но не как вора, в полиции пришли к убеждению, что он мог действительно схватить вора, который, видя, что не одолеет поимщика, бросил со страху вещи и убежал.
  Кьюця отпустили, но он не мог оправиться от последней попойки и умер, все время бредя ксендзом, который будто колотил его за неисполнение клятв и доколотил до смерти.

Галлюцинации пьяницы
Первая публикация: Галлюцинации пьяницы (Виленское предание). Рассказ Теобальда // Виленский вестник. 1887. № 36, 14 февраля. Переиздано: П. Лавринец. Василий Алексеевич фон Роткирх, он же Теобальд. 1819-1891; Теобальд. Галлюцинации пьяницы [вступит. ст. и подготовка текста П. Лавринца] // Вечерние новости. 1994. № 232 (11023), 1 декабря. С. 6-7.

…на Доминиканской (ныне Благовещенской) улице… - именуемая с конца XVII в. Доминиканской, улица в 1864-1915 гг. называлась Благовещенской по гарнизонной церкви Благовещения, освященной в 1851 г. после перестроек в 1846-1848 гг.; до 1821 г. то был костел св. Троицы (в межвоенные годы костел, при коммунизме спортзал и многолетний ремонт, а ныне симпатичная обнаженная кирпичная кладка под двумя окрещенными луковицами, намертво впечатанная между антиквариатом «Сянасис купарас», т. е. «Старый сундук», и питейным заведением «Сторасис пиратас», т. е. «Толстый пират», - ул. Доминикону, 12;); в 1947-1989 гг. улица носила имя деятеля коммунистического движения Юозаса Гарялиса (1900-1940), а ныне - Доминикону.
…доминиканец… - католический орден нищенствующих монахов, основанный в XIII в. испанским монахом Домиником, приглашен в Вильно великим князем литовским (1492) и королем польским (1501), зятем великого князя московского Ивана III Васильевича Александром (1461-1506) в 1501 г.
…из конфессионала… - из исповедальни, кабинки для исповеди в католическом костеле.
…в катакомбах доминиканского костела св. Духа… - костел св. Духа, существовавший по меньшей мере с XIV в. и неоднократно отстраиваемый заново, в 1501 г. был передан доминиканцам; в его обширных подземельях издавна хоронили священников, монахов, знатных виленчан и жертв эпидемий, накопившиеся за века сотни черепов и мумифицированных трупов порождали слухи и предания о привидениях.
…накануне Ивана Купалы… - т. е. накануне дня летнего солнцестояния (24 июня по старому стилю) - дня Иоанна Крестителя (Ивана Купалы).
…ваша велебность… - ваше преподобие (польск.).
…Игнатьевский переулок… - ведущий от Доминиканской к перекрестку Преображенской (Лейиклос) и Виленской (Вильняус) улиц, получил название по иезуитскому костелу св. Игнатия (ныне Клуб камерного оркестра св. Христофора - почему-то, - на улице Швянто Игното, 6), основанного в 1622 г. епископом виленским в 1616-1630 гг. Евстафием Воловичем (1560?-1630) рядом с иезуитским новициатом, удостоенным в 1705 г. посещения Петром I Алексеевича (ныне Литовская Техническая библиотека); при коммунизме улица расстрелянного в Каунасе деятеля коммунистического движения Казиса Гедриса (1891-1926).
…ксендзу пршеору… - приору, настоятелю монастыря (польск.). …в лес, на Снипишки… - северное предместье старой Вильны на правом берегу Вилии, за Зеленым мостом.
…ночь на Ивана Купала: в лесу цветет папоротник и вдруг я добуду его цвет и найду клад… - по народному поверью, в ночь на Ивана Купала расцветает папоротник, и на месте его цветения можно обнаружить клад.
…против Ботанического сада… - университетский Ботанический сад, основанный в 1799 г. естествоиспытателем Станиславом Бонифацием Юндзиллом (1761-1847), профессором естественной истории Виленского университета (1797), в излучине Вилейки (Вильняле), на месте нынешнего Серейкишского парка (при коммунизме Сад молодежи).
…на «зеленый мост»… - мост через реку Нярис (Вилию), построенный в первой половине XVI в., неоднократно обновлялся, например, после того, как в 1655 г. его сожгло русское войско, после очередного ремонта был выкрашен зеленой краской и с 1759 г. (по Владасу Дреме; а по Адаму Киркору - с 1766 г.) назывался Зеленым.
…не доходя Пиромонтского переулка… - переулок вправо от Калварийской улицы, приблизительно на месте нынешней ул. Юозапавичюса, названный по летней резиденции витебского подчашего и румшишского старосты, позднее русского генерала Станислав Пира, во второй половине XVII в. унаследовавшего холм на Снипишках, неподалеку от Зеленого моста, выстроившего там дворец и, по моде того времени, назвал на французский лад Пиромонтом (ср. Бельмонт).
…на снипишском старом, заброшенном кладбище… - старинное еврейское кладбище, первое в Вильне, в предместье Снипишки, напротив Замковой горы и устья Вилейки; закрыто в 1830 г., в 1949-1950 гг. ликвидировано, на месте кладбища в 1971 г. выстроен Дворец спорта.

Подготовка текста и комментарии © Павел Лавринец-младший

Яцэк Крышталевич, виленский юродивый