Глава 15. ПСЫ ГЕКАТЫ
(седьмой год после Воцарения)

Продолжать смеяться легче, чем окончить смех.

Сочинения Козьмы Пруткова

С недавних пор за Некитаевым по пятам следовала радуга, оставляя на земле семипалые следы, заметные сверху птицам. Она и теперь стояла над Алупкой, ровнехонько над остробашенным Воронцовским дворцом, где на сегодня государь назначил заседание Имперского Совета. Давно уже без отдыха и перемирий белый свет терзала Великая война - эту канитель следовало кончать. Сверхоружие, которым державы пугали друг друга в мирные времена, было использовано в первые же недели вселенской битвы, однако оно, произведя нещадные разрушения и отравив землю с водами, вопреки ожиданиям, оказалось на удивление малоэффективным. Судьба победы, как и во все времена, по-прежнему решалась на поле боя солдатами и их генералами; ничто не изменилось, полки воевали по старинке - штыками, порохом и заклятиями, - так воевали, что за семь лет устали не только люди и страны, но даже времена года и сама земля, все чаще впадавшая в дрожь, словно савраска, которая гонит со шкуры надоедливых мух.
На дворе еще стоял апрель, Вербное воскресенье, однако ажурный Воронцовский дворец утопал в розах, а на абрикосовых деревьях уже завязывались плоды. Гвардейский караул на Львиной террасе недвижимо застыл перед членами Совета, входившими в мавританский портал. Тут же на ступенях, лениво помаргивая и не обращая никакого внимания на свою мраморную родню, возлежал круглоухий крапчатый пардус. В отсутствие начальства зверь подвергался со стороны гвардейцев особого рода издевательствам - его называли Нестором и встречали воинскими приветствиями, подобающими его хозяину. Иван знал об этих проказах, ибо ему полагалось знать все, что творится в пределах его державы, однако он не был Свинобоем и смотрел на гвардейские забавы снисходительно - государь ценил отвагу не только на поле боя, но и в остроумии. Он вообще ценил мир живым, способным на озорство и дурачество, отнюдь не желая уподобляться медсестре, которая покоит больного, но при этом не находит минуты, чтобы взглянуть на градусник у него под мышкой, хотя тот давно уже показывает комнатную температуру.
Члены Имперского Совета сошлись в библиотеке, куда вслед за ними в конце концов забрел и пардус, по-хозяйски оседлавший ковровую оттоманку. Граф и светлейший князь Воронцов собрал эту "либерию" в бытность свою командиром русского оккупационного отряда, занимавшего Францию с 1815 года, а также на посту генерал-губернатора Новороссии и бессарабского наместника. Здесь хранились таблички, исписанные бустрофедоном, папирусные свитки, византийские и арабские рукописи, венецианские инкунабулы и множество иных уников и раритетов, но прибывшим было не до книгочейных услад - увы, хватало поражений и не доставало величия побед, чтобы позволять себе отвлечения и, вместе с тем, рассчитывать на снисхождение императора. В нише, на резной подставке ясеневого дерева, о котором, пока оно шумело листьями, в родных местах Некитаева ходила молва, будто ночами оно бродит по кладбищу и давит корнями подгулявших ярыжек, стоял пузырь аквариума с проворной серебряной уклейкой внутри. Лет пять уже Иван повсюду возил с собой эту рыбу, независимо от того, отправлялся ли он на фронт, в самое пекло, или триумфатором въезжал в ликующий Петербург.
Солнце, осыпая цвета с радуги, уже на осьмушку скрылось в море, но электричество не зажигали: в библиотеке, заправленные в бронзовые шандалы и мнимо приумноженные огромным каминным зеркалом, горели два десятка свечей - государь любил горячий запах воска. Члены Совета сидели за овальным столом и приглушенно говорили о пустяках - вести деловые речи в отсутствие императора, главного радетеля о государственном благе, они почитали неприличным.
- Представьте, - вещал Барбович братьям Шереметевым, - наша гуманная комендатура в Мюнхене издала для граждан инструкцию, где дает такой совет: когда вас насилуют или убивают в темном подъезде, звать на помощь следует криком "пожар!", потому что, если обыватель услышит "караул! убивают!", он сдрейфит и нос из-за двери не высунит, услышав же "пожар! пожар!", он непременно объявится, а тут как раз убивают...
Дубовая резная дверь вела во внутренние покои дворца; по обе стороны от нее, затянутые в фисташковые мундиры Воинов Блеска, застыли два гвардейца с красивыми, мужественными лицами, в половине случаев присущими не столько людям добропорядочным, сколько беспутным бестиям и головорезам. Государь заставлял себя ждать.
Никто не знал, что задерживает его - распорядок жизни императора являлся предметом государственной тайны. Ходили слухи, будто он держит в любовницах собственную сестру, мужа которой, своего ближайшего сподручника, казнил в первый день Великой войны по нелепому обвинению в лжесвидетельстве, повлекшем за собой человеческие жертвы, - говорили, что именно в ее спальне он принимает все свои исторические решения. Говорили также, что он, подобно великому Александру, устраивает грандиозные оргии с толпами распутниц и приставленными к ним евнухами, которые сами привыкли испытывать женскую долю. Говорили еще, будто в этих неистовых вакханалиях принимают участие шуты и уродцы, один из которых - князь Кошкин - способен пожирать людей живьем, как огромная тля. Но, скорее всего, это были пустые домыслы стоиков, полагающих, что всякий баловень судьбы непременно лишается своих природных достоинств, ибо удача и слава дурно влияют даже на лучшего из людей, чьи непоколебимые добродетели ни у кого не вызывают сомнений.
Помимо слухов о досуге, ходили толки и о необыкновенных личных свойствах императора. Рассказывали, будто он мог не спать по семнадцать суток, а когда засыпал, то сон его был краток и так крепок, что на нем можно было молотком колоть орехи, - но даже при таком крепком сне он не терял бдительности и продолжал отдавать приказы о штурмах и казнях, не открывая глаз, ибо видел сквозь веки, как рысь видит сквозь стену. Говорили, будто в груди Ивана пылает необычайный жар, так что счастливцы, удостоившиеся его приветливых объятий, ощущают нестерпимое жжение и впоследствии находят на своем теле ожоги. И уж совсем небылицы плели про его слюну - словно бы она имеет свойство делать соленое сладким, а сладкое острым, так что в кофе он кладет соль, а пельмени, вместо уксуса и перца, приправляет шоколадной крошкой и сиропом. Что делать, никакие плоды просвещения не в силах отбить у людей вкус к диковинному - жажда необычайного, ожидание чуда есть непременное правило жизненной игры, соблюдение которого, в свой черед, тоже есть непременное правило игры.
Наконец дубовая дверь распахнулась и два гвардейца одновременно - целое представление - отсалютовали государю. Император поднятием руки поприветствовал собравшихся; члены Совета отдали ему молчаливый поклон. Иван был в полевой гвардейской форме, как всегда моложавый и подтянутый, только сейчас вокруг его глаз лежали густые тени. Сев на свое кресло, слева от которого было место государственного канцлера Бадняка, а справа - фельдмаршала Барбовича, он полуприкрыл веки, так что теперь никто не мог поймать его взгляд и все разом ощутили себя в ловушке вопроса: кто же они - те, кого изучают, или те, кто изучает? и кем сейчас быть предпочтительней? Неизменно сопровождавший государя адъютант, мундир которого не по уставу был облеплен пухом (страсть Прохора к голубям поощрялась императором), застыл позади его кресла. Пора было начинать.
Совет вел министр войны, мастер подсуконных тактик и бумажных баталий, знавший свою силу и слабость, а потому относившийся вполне лояльно к боевым генералам, воюющим не чернилами, но кровью, что, в свою очередь, позволяло и генералам относиться к министру снисходительно. Разумеется, он не стал начинать с дурных вестей. Первым делом министр войны поздравил собравшихся с чудесной гибелью сводной британо-итальянской эскадры, в одночасье нашедшей свой конец в Баб-эль-Мандебском проливе. Флот шел из Мадзунги в Красное море, чтобы покарать упрямый русский гарнизон Суэца, который, после череды военных неудач имперских войск в Иордании и Египте, оказался изолирован, но тем не менее уже на протяжении полутора месяцев держал героическую оборону, оставляя за собой контроль над заминированным Суэцким каналом. Попутно противник рассчитывал устрашить сочувствующий империи Аксум. В состав эскадры входили два авианосца, четыре крейсера, столько же линкоров, семь эсминцев, а также десантные корабли, корабли сопровождения и три подводные лодки. Гарнизону Суэца, отрезанному от всякой помощи, грозила неминуемая гибель, но тут сама земля встала на его защиту - как только армада, войдя во "Врата скорби", миновала жерло потухшего Перима, берега пролива сошлись и сводный флот был раздавлен, как горсть семечек в маслобойном прессе. Члены Совета, изъявляя патриотические чувства, встретили уже знакомое известие одобрительным гулом. Нестор, племянник государя, вот уж год как им усыновленный (синклит без воодушевления расценил это как назначение в преемники), восстал из-за стола и преданно исторгнул из отсыревшего горла троекратное "ура". Не поднимая век, император кивнул.
Министр войны дал слово братьям Шереметевым. Зная их особинку - способность к блестящей работе только в паре, - для них пришлось в свое время поделить штатную должность главы имперской разведки, каждому при этом, помимо целого оклада, вручив всю полноту прав и все бремя ответственности, после чего ведомство, оставаясь при одном лице, сделалось двуглавым. На заседаниях Совета они даже говорили хором, будто были двумя звуковыми колонками одной стереосистемы. Братья Шереметевы поведали о ходе операции "Термит", каверзный план которой, замысленный некогда сподручником государя Петром Легкоступовым, в режиме наистрожайшей секретности неумолимо воплощался в жизнь. Дело в том, что еще восемь лет назад покойный ныне Легкоступов обнаружил в Историческом архиве Сената среди бумаг Якова Брюса записки некоего Отто Пайкеля, уроженца Лифляндии, алхимика и саксонского генерала, участвовавшего в Северной войне на стороне Августа. В 1705 году Пайкель попал в плен и как шведский подданный, изменивший королю, был вывезен в Стокгольм, судим и приговорен к смертной казни. Находясь в тюрьме, он предложил риксроду в обмен на свою свободу открыть тайну изготовления золота. В присутствии членов риксрода он осуществил трансмутацию свинца - металл, извлеченный из тигля Отто Пайкеля, на Стокгольмском монетном дворе был признан золотом, в связи с чем Карлу ХII была послана срочная депеша. Однако шведский монарх, весьма щепетильный в вопросах чести, погнушался предложенной сделкой и повелел казнить изменника. Как записи Отто Пайкеля попали к Брюсу, осталось невыясненным. Впрочем, за время Северной войны русские войска побывали и в Лифляндии, и в Литве, и в Польше, и даже высаживались на Аландские острова. Два года назад к тайнописи Пайкеля наконец-то был подобран последний ключ и в секретной лаборатории министерства финансов проведены первые успешные опыты трансмутации металлов. С тех пор в третьих странах алхимическое золото регулярно менялось на доллары, которые, в свою очередь, шли на приобретение в Североамериканских Штатах через подставных лиц земель, уцелевших после ракетных ударов предприятий, информационных агентств, газет и телеканалов, что, помимо прочего, в качестве побочного эффекта неизбежно влекло за собой увеличение пущенной в оборот денежной массы и пагубное расстройство американских финансов. В результате исподволь начатой через контролируемые СМИ антивоенной пропаганды, а также непрестанного раздражения болевых точек - расовых, территориальных и межнациональных, - положение дел заокеанского неприятеля угрожающе пошатнулось. В чадной атмосфере внутренней сумятицы и хаоса, на фоне разгула уголовщины, пацифистских выступлений, сепаратистских выпадов Техаса и Новой Мексики, этнических дрязг, инфляции и регулярных срывов оборонных заказов по случаю внезапных перепрофилирований и конверсий заводов, эффективно действовали секты хлыстов, духоборов, скопцов и молокан, окончательно сбивая набекрень мозги и без того ошалевших американцев. На повестке дня стояли две задачи - вооружение цветных и формирование корпуса инструкторов из афророссиян. Союзный Китай на этом этапе обещал действенную поддержку со стороны пятой колонны в чайна-таунах. Кроме того, подключенное к операции "Термит" Охтинское могущество весь кремний в Силиконовой долине обратило в углеродную пыль с периодом обратного сгущения полторы тысячи лет. Все шло к тому, что в ближайшее время империи больше не придется рассматривать Североамериканские Штаты в качестве серьезного противника.
Членов Совета хор братьев Шереметевых изрядно воодушевил. Впрочем, на этом список удачных свершений заканчивался - далее следовали разочарования. В изложении министра войны скорбный перечень собранных вместе несчастий выглядел так. Ситуация в Египте была безысходной. Чуть лучше, но в перспективе столь же безнадежно дела обстояли на Ближнем Востоке, в Персии и Систане. Помимо этого, провалилась высадка десанта в Калабрии, где две сербские бригады Воинов Ярости с огромными потерями несколько дней удерживали плацдарм недалеко от Кротоне, однако, после предательства "коза ностры", которая, взяв алхимическое золото, вероломно нарушила обещание о содействии, они были вынуждены вновь погрузиться на корабли и с потерей двух третей списочного состава не солоно хлебавши отбыть в Далмацию. Штутгарт второй месяц переходил из рук в руки - то его брали кубанцы, то вновь отбивали низкорослые нибелунги, а что касается решающего штурма взятого в блокаду Гамбурга, то к настоящему времени следовало признать, что наступление имперских войск напрочь провалилось. И это не взирая на то, что после оккупации Норвегии, Швеции и Дании империя приобрела безраздельное господство над Балтикой. Впору было задуматься о потере на театре войны глобальной стратегической инициативы, которую противник вот-вот готов был перехватить, а кое-где, как, скажем, в Египте, уже взял в обе руки. Однако и это было не все.
- Есть еще три дела, внушающие нам серьезные опасения, - взял слово Педро из Таваско, исполнявший в Имперском Совете должность государственного прозорливца. - На Саратов обрушились полчища летучих мышей, пьющих кровь у младенцев, в Екатеринодаре и на Полтавщине поднявшиеся хлеба желтеют и сохнут на корню, а сестра милосердия в Триесте родила рогатое дитя. Надеюсь, господа, вы и сами способны постичь угрозу, таящуюся за этими скверными знамениями.
- Что известно о будущем? - спросил генерал Егунов-Дубровский - австрийский наместник и покоритель Ломбардии, чье лицо, казалось, подобно фамилии было поделено пополам, так как всегда выражало сразу два противоположных чувства, что выдавало увлечение генерала некогда популярной практикой поиска умеренности путем познания излишеств.
- Наше управление привлекло лучших спецов по прозрению грядущего. В иные времена мы могли бы прочесть любые знаки с обратной стороны и увидеть завтрашний день столь же ясно, как видим вчерашний. Но сейчас идет седьмой год войны и седьмой год Воцарения, а вся мудрость видящих, как известно, бессильна перед простыми числами. Мы были вынуждены прибегнуть к менее надежным способам: ауспиции, гиероскопии и скапулимантии. Однако предсказания темны и разноречивы - благоразумнее считать будущее вовсе неизвестным.
И без этого никудышного прогноза всем было ясно, что наступают сомнительные времена, но речь Педро из Таваско усугубила скорбь. Слово взял Егунов-Дубровский:
- Наша власть над вещами так велика, что кажется, будто не только история, но и сама природа покорна нашей воле. Однако не стоит обольщаться на сей счет. Люди издавна стремились управлять материей и повелевать судьбой, нередко они добивались на этом поприще необычайного. Зачастую природа выглядела полностью покорной человеку, но всякий раз покорность эта оказывалась обманчивой. Еще совсем недавно люди, в надежде обрести мистическую силу, осмеливались расписываться собственной кровью, не имея ни малейшего понятия о том, какую власть над собой дают обладателю сариольских заклятий. А теперь общеизвестно, что даже труп можно поднять из могилы и привести к некогда начертанным живой человеческой кровью письменам. Призываю вас, господа, быть мудрыми и не питать иллюзий относительно собственного могущества - возможно, власть наша столь же химерична и, словно часовая мина, таит опасность в самой себе, как и нелепая практика давать расписки кровью. Ни для кого не секрет, сколь велика сила растущего хлеба, она признается одной из главнейших в мире, а теперь хлеб в Екатеринодаре сохнет на корню, и мы не в состоянии помешать этому. Нетопыри, сосущие младенцев, весьма напоминают казнь египетскую, а что означает рождение рогатого дитяти именно сейчас, когда знаки будущего закрыты для нас, жутко даже представить. Против нас действуют грозные силы и пока не поздно, мне думается, следует признать неудачу африканской кампании. - Покоритель Ломбардии оглядел присутствующих и решился усугубить дерзость: - А вместе с ней - и неудачу нашего южного похода. Мы еще успеем увести войска из Египта в Аксум, где можно будет переформировать и пополнить части, а в Персии и Систане отступить на север и укрыться за горными перевалами. Конечно, тем самым мы значительно ухудшим положение нашего корпуса в Иордании и наверняка потеряем Суэц, но в сложившейся ситуации ничего не остается как идти на жертвы. Лучше отдать палец, чем потерять руку. Хотя, безусловно, потеря пальца тоже болезненна. Будем мудры и осторожны, господа, возможно, не только судьба армий - судьба нового мира зависит от наших решений.
Генерал Егунов-Дубровский определенно пребывал нынче в состоянии умеренности. Но фельдмаршал Барбович, бравший Вену и Мюнхен и безусловно обладавший тремя необходимыми для полководца качествами - правый его глаз видел вдаль, левый вширь, а язык знал слова, способные вогнать в краску даже гвардейцев, - был с ним не согласен:
- Нас только что призвали к мудрости и осторожности, явно забыв о том, что это две разные добродетели и они далеко не всегда совпадают. Разумеется, мудро будет высморкаться, если напал сопливчик. И само собой, делать это следует осторожно, чтобы невзначай не высморкать мозги. Но обрекать на гибель солдат, овеявших себя славой и готовых сражаться за своего императора до последнего издыхания - где здесь таится мудрость и не сродни ли это выпущенным через ноздрю мозгам? Не спорю, удача, как будто, готова изменить нам, однако не стоит упускать из виду, что знамения не только угрожают, но также указывают путь к исправлению дел. Нам всего и нужно, что пых перевести. В конце концов победы и поражения изначально куются в сердцах людей, а сознание собственного бессилия относится, слава Богу, к тому сорту слабостей, которые мы в состоянии превозмочь. Нам следует сохранять силу духа в любых обстоятельствах, и в любых обстоятельствах нам следует действовать как победителям и считать себя таковыми, насколько бы невероятно это ни казалось. Только при таких условиях судьба будет и впредь покорна нам, как отведавшая вожжей девка.
Над столом вспорхнул легкий ропот - подобное витийство уместно было бы перед стоящими во фрунт полками, но здесь, на заседании Имперского Совета, следовало выносить взвешенные решения, а не упражняться в элоквенции. Однако Барбович, ничуть не смутившись, продолжил:
- Позорно проигрывает битву тот, кто бросает оружие на поле боя. Но наше оружие - в наших руках. Больше того, мы его еще даже не обнажили. С какой стати мы зрим в землю, топчем край могилы и скорбим о своей доле? Надеюсь, не я один в сем достойном собрании наслышан о Псах Гекаты. Не пришло ли наконец то неотвратное время, когда следовало бы употребить их в дело? Пусть государственный канцлер просветит нас в этом таинственном предмете.
Вертикальные морщины на лбу Бадняка пришли в движение. Он посмотрел на членов Совета, бесстрашных полководцев и виртуозов скрытой войны, как сытый кот на воробьиную стайку.
- Василеостровское могущество обладает силой, чтобы открыть хрустальные врата.
- А закрыть? - снисходительно поинтересовался Егунов-Дубровский.
- И закрыть. Я смогу отворить их ровно на семь секунд.
- И Псы Гекаты войдут к нам? - спросил Барбович.
- Да, они войдут.
- Еще как войдут, - подтвердил Педро из Таваско и уточнил, имитируя простоту солдатской речи: - Как шило в жопу.
- Но Псы Гекаты - существа не нашего мира, - хором сказали братья Шереметевы, - как воспримут они непривычный для них гнет времени и пространства?
- Нам не все известно о природе Псов Гекаты. - Казалось, Бадняк с трудом подыскивает слова, которые бы наилучшим образом отражали истину - закон под страхом смерти запрещал на заседаниях Имперского Совета говорить ложь. - Но то, что нам известно, заставляет предположить в них необычайную, неистовую злобу. Я могу обратить их ярость против наших врагов.
- И как они на них свою злобу сорвут? - спросил фельдмаршал Барбович.
- Псы Гекаты пожрут их живые души, после чего их тела пять месяцев будут биться в агонии, желая смерти, но не находя ее.
Члены Совета переглянулись. Слова государственного канцлера произвели на всех приятное впечатление - даже у императора дрогнули веки, хотя глаза его по-прежнему оставались полузакрытыми. Казалось, не использовать столь грозное оружие в сложившейся ситуации будет преступным недомыслием.
- А что станут делать Псы Гекаты дальше? - уместно полюбопытствовали братья Шереметевы.
- Каково бы ни было их исступление, мы предлагаем Псам Гекаты чудовищную жертву - миллионы и миллионы душ. Можно надеяться, что после этой, прошу прощения за каламбур, гекатомбы их злонравие утихнет, и они станут подвластны нашим заклятиям. Тогда мы сможем удалить их или обезвредить.
- Но полной гарантии нет? - уточнил министр войны.
- Нет.
- Хрустальные врата будут открыты семь секунд, - сказал министр войны. - Кто еще может войти в них?
- В них может войти кто угодно.
- А именно?
- Это неизвестно. Но Псы Гекаты войдут.
- Рискованное предприятие, - заметил Егунов-Дубровский. - Давно ли люди знают об этих, с позволения сказать, полканах?
- Люди знали о них всегда, только называли другими именами.
- Их когда-нибудь пытались использовать? - спросил Барбович. - Что-то я не слыхал.
- Неоднократно. Но рассказывать об этом было уже некому. Впрочем, теперь мы можем действовать куда увереннее.
- А что получалось до нас? - упорствовал Барбович.
Государственный канцлер Бадняк красноречиво промолчал.
- Хорошо, - смирился фельдмаршал, - но что, помимо чертовской свирепости, известно об этих тварях еще? Что это за фрукты? Можно ли их хотя бы увидеть?
- Можно.
Такой ответ всех несказанно удивил.
- Как можно увидеть тварей не нашего мира? - усомнились братья Шереметевы.
- Ярость их столь сгущена, что Псы Гекаты доступны нашему зрению.
- Их можно увидеть прямо сейчас? - затаив дыхание, встрял во взрослый разговор Свинобой.
Бадняк кивнул и взгляды членов Имперского Совета обратились на государя. Некитаев открыл глаза, бесстрастно обозрел своих советников и утвердительно склонил голову. Однако государственный канцлер не спешил выполнять повеление.
- Это зрелище требует мужества, - сообщил мог.
- Обидеть хочешь? - осклабился Барбович. - Мы что, шавок не видали? Нам хоть бы пес, лишь бы яйца нес.
- Господа, вам повинуются народы, но то, что вы хотите увидеть, помрачит самые отчаянные представления о возможном. Я обязан предупредить.
- Ты предупредил, - сказал фельдмаршал Барбович.
- А Псы Гекаты увидят нас? - спросил министр войны.
- Нет. - Бадняк поднялся из-за стола. - Тень Надежды Мира скроет нас от них. - И тут же, подтверждая его слова, пламя свечей опало, поблекло и библиотека погрузилась в мерцающую полутьму.
Мог призвал на помощь Педро из Таваско. Вместе они воскурили в надраенном бронзовом фиале - Алупка погрузилась в ночь и свет ночи играл на его гранях - какой-то густой, вязкий фимиам, потом, пританцовывая, сотворили размыкающие заклятия и начертали в пространстве огнистые, тут же истаявшие знаки. В результате этих волхований огромное каминное зеркало вскипело облачными клубами и бледно затуманилось. Туман со страшным воем проносился в зазеркалье кудреватыми клочьями, будто его гнал неукротимый шквальный вихрь. Холодом и гибельной тоской веяло из открывшейся бездны. Ветер все свирепел, но вскоре из-за прядей тумана проступило нечто несокрушимое и матово сияющее, преградившее дальнейший путь чародейскому прорыву в кромешную подкладку мира. Это была граница седьмого неба. Таким - млечным и непроницаемым - почти всегда и представал этот рубеж перед взорами тех, кому доводилось уже пускаться в опасные прогулки на кромку творения. Граница и в самом деле была незыблема, но только не для Бадняка - владельца тайн, сокрытых под переплетом "Закатных грамот". Вихрь разогнал последние клочки мглы и седьмое небо, отлитое из льда и пламени, открылось во всем своем испепеляющем великолепии, во всем мерзлом блеске. Тщетны были попытки проникнуть за его пределы: взгляд сгорал на этой глади до тла, коченел насмерть - посланный за вестью, обратно он не возвращался. Так длилось то или иное время, но вот седьмое небо на глазах начало меркнуть, стекленеть, будто топился на огне стылый жир, - еще один тугой, протяжный миг и сквозь последний предел все ясней и ясней стали проступать чудовищные образы чужого мира, кошмары надсознания, жуткие обитатели нетварной тьмы. Псы Гекаты роились там, неистово бросаясь на хрустальное седьмое небо, и за его надежность - застывшим сердцем уповая лишь на нее - навряд ли кто-нибудь теперь мог поручиться...
Стража у дубовых дверей с грохотом выронила оружие. Пардус, метнувшись в ужасе от дьявольского зеркала, взвыл как гиена - жалостно и безысходно. Уклейка серебряной стрелкой вымахнула из аквариума и, пузыря янтарные глаза, забила на ковре хвостом. Прохор одним рывком - хрясь! - разорвал на груди мундир. Австрийский наместник так стиснул зубы, что они с хрустом раскрошились у него во рту. Остальные члены Имперского Совета не издали ни звука, но самообладание далось им дорогой ценой.
Когда действо завершилось, зеркало заволокло туманом и через минуту оно спокойно отразило вновь разгоревшиеся свечи. Бадняк и Педро из Таваско, едва перебирая ослабевшими ногами, сели на свои места. Все было кончено. Стражники у дверей сидели на полу и беспомощно скулили - они выдавили себе пальцами глаза и по лицам их текла кровь; братья Шереметевы опустили вмиг поседевшие головы на руки; Свинобой с исполненным безумия взглядом жевал бумагу, заталкивая ее в рот пальцами; министр войны осел в кресле и его неподвижное оскаленное лицо не оставляло сомнений - он был мертв.
- Горе нам! - выплюнув в фиал с фимиамом крошки зубов, прохрипел австрийский наместник. - Мы подобны слепцам, бредущим под горным камнепадом и гордящимся своими белыми тросточками! Как смеем мы есть свой хлеб и плодить детей, когда рядом есть то, что было нам явлено? Мы убиты одним видом собственного оружия. Оно нам не по плечу! Бросим все и, по примеру Цинцинната, отправимся пасти гусей и разводить капусту!..
Фельдмаршал Барбович, уже вполне овладевший собой, перебил Егунова-Дубровского:
- Библейская речь, ититская сила! Проповедь в назаретской синагоге! Впрочем, не будем осуждать генерала за его слова - ведь он не на поле боя, и к тому же он говорит правду. Нам не дозволено нарушать границу седьмого неба. Мы - люди, и мы должны воевать силами и оружием людей. В наших руках есть штык, автомат, яд и алхимическое золото - и нам не нужно ничего больше. А если нам суждено лечь костьми, но проиграть эту войну, то мы проиграем ее как люди.
Барбович умолк. Молчали и остальные. Все было ясно без слов. Члены Имперского Совета готовы были сражаться и если случится - принять от судьбы поражение, но брать в союзники тех, кого они видели...
- Есть еще один путь, хоть это и не путь солдата, - внезапно подал голос Бадняк. - Мы устали, нам нужна передышка. Я мог бы попытаться, открыв хрустальные врата, выдавить наружу малое время. Пока выходит время, Псы не войдут.
- Смысл? - живо вопросил фельдмаршал.
- Зачем нужен черт? - Государственный канцлер удостоился изумленных взглядов. - Господь решил, что в жизни должны быть происшествия, а без черта не будет никаких происшествий. Время - это и есть черт. Без времени здесь наступит тот свет. Тот свет для всех - без победителей и побежденных. Конечно, Всевышний вскоре исправит наш произвол, но вся земля получит краткое отдохновение. Итак, одно из трех.
Тут над столом поднялся император. Он, как и остальные, не избежал дыхания смерти - на губах его виднелись следы зубов, а мозг был стянут обжигающим ледяным обручем, - но взгляд государя оставался горделивым и сияющим.
- Я выслушал вас, господа, - медленно произнес Некитаев. - Вы преданы отечеству и отважны, вы ясно высказались, и тем не менее вы заблуждаетесь. Победа никогда не ускользнет из наших рук. - Иван Чума вытянул из-под воротничка гимнастерки шнурок с крестиком и раскаленной золотой подвеской. - Мы не отведем войска со своих позиций и не уступим ни пяди взятой земли. И мы еще не заслужили покоя. Властью, данной мне Богом, завтра в полночь я впущу Псов Гекаты в мир.