У поэтов Серебряного Века был ужасный почерк...

"У поэтов Серебряного Века был ужасный почерк", - с этих слов начиналась небольшая заметка, которую я написал летом для Информационного Агентства "Культура". Я там рассказывал, как непреднамеренно попал в двухэтажное здание на проспекте Мира 30, где пахло стружками и краской, потому что шел ремонт, а мой случайный знакомец рассказывал, что осенью здесь откроется Музей Серебряного века. Это, кстати, правда. Музей уже давно открылся. Но я вряд ли пойду туда в ближайшее время: все, что должно было со мной там случиться, уже случилось.

Мне в тот день великодушно дали полистать толстую черную тетрадку, исписанную мелким неразборчивым почерком Гумилева и изрисованную маленькими картинками, такими же трогательными, как его беспомощный почерк троечника. Странное дело: тетрадь выглядела так, словно ей не около сотни лет, а всего десяток (несколько общих тетрадей с заметками, сохранившиеся у меня от "прошлых жизней", кажутся куда более ветхими). Теперь, когда исчерканная тетрадка Гумилева (как и многие другие сокровища) лежит под толстым стеклом витрины, мне там делать нечего: черновики, к которым нельзя прикоснуться - печальное зрелище.

Забавно: лишь после того, как в моих руках побывала эта тетрадь, я всерьез заинтересовался (эвфемизм для слова "одержимость") поэзией Гумилева. Некоторые привязанности возникают именно на уровне тактильных ощущений, и ничего не попишешь. Запоздалое пристрастие к Гумилеву, единственному известному мне Питеру Пэну русской литературы, делает меня самого моложе и глупее (а значит, счастливее). Я физически ощущаю, как это происходит: к телу возвращается подростковая угловатость, конечности снова начинают казаться слишком длинными и безбожно мешают, когда я спускаюсь со своего одиннадцатого этажа по лестнице, нашептывая себе под нос знаменитые строчки:
"Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры!"

Хочется забраться под стол, как в детстве, или построить в центре комнаты "шалаш" из стульев и старых пальто, или залезть на дерево и болтать ногами, сидя на ненадежной ветке в нескольких метрах от земли - именно так и следует читать Гумилева. Некоторые вещи существуют только для того, кто остался (или по внезапной милости судьбы снова стал) ребенком: беззащитным и отчаянно храбрым существом, которому нечего терять, потому что он еще не знает, что такое потеря. Ребенком, для которого неумелые картинки в тетради Гумилева так же важны, как и сами стихи, потому что мир еще не делится на "важное" и "неважное". Читать Гумилева каким-то другим способом и в ином настроении, как мне кажется, не стоит: вы не обнаружите там ничего особенного. Ничего, кроме слов, которые, по большому счету, стоило бы расставить несколько иначе.

P.S. Если уж речь зашла о Гумилеве, могу рассказать по секрету своим постоянным читателям, что его "Заблудившийся трамвай" (это стихотворение можно найти в сборнике "Огненный столп", номер 257) я прочитал примерно через полгода после того, как написал свою историю о трамвае. Вот такое вот совпадение









  
Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1