Книга плоти

"Золотая Ночь-Волчья Пасть до страсти любил ветер и никогда не уставал слушать его свист или завывание. Он и смерть воображал эдаким прощальным порывом ветра, что выхватывает из груди человека живое сердце и возносит его на своих крыльях высоко-высоко, в просвет между облаками".
Сильви Жермен, "Книга Ночей"

Как бы я там ни носился со своими антологиями, но "Книгу ночей", однако, написала француженка, доктор философии Сильви Жермен. В издательской аннотации роман этот называют "сагой неистовых страстей" (что в некотором смысле, пожалуй, верно); я же не могу найти для "Книги ночей" удачного короткого определения - разве что термин "магический реализм", изрядно затасканный, в том числе и мною самим.

Средневековые скандинавы отлично знали, что слова теряют силу от частого употребления; если не соблюдать известную осторожность, со временем силу теряют даже вещи, которые этими словами обозначаются. В арсенале последователей одноглазого Отца Поэзии были кеннинги - немного громоздкий, но эффектный способ называть одну и ту же вещь всякий раз немного иначе. Увы, скверный я скальд: не могу подобрать кеннинг для словосочетания "магический реализм". И ладно.

Дело ведь не в определении, правда? Просто есть "Книга ночей" Сильви Жермен, которую я закончил читать сегодня в начале седьмого утра при молчаливом содействии кисельно-пасмурных московских сумерек за окном; а сейчас полдень, и я, вместо того чтобы досматривать сны или заниматься так называемыми насущными делами, пытаюсь сказать о "Книге ночей" что-то такое, после чего мои читатели тут же разбегутся по книжным лавкам в поисках узкого серого томика, на обложке которого нарисованы лиственные деревья, похожие на сосны, красные птицы, женщина в белом и человек с головой ворона. У меня есть всего час, украденный и у сна, и у бодрствования... и у меня ничего не получается. Это называется "сопротивление материала". Есть авторы, которые настолько самодостаточны, настолько до конца и ясно высказались, что написать о них что-нибудь путное практически невозможно. И тогда приходится писать ни к чему не обязывающую чушь вроде: "сага неистовых страстей"; перечислять престижные литературные премии, полученные автором (как будто литературная премия действительно имеет хоть какое-нибудь значение); наконец, ставить поперек страницы огненно-лиловый штамп: "магический реализм" - и дело, считай, сделано.

Но я не хочу - так. "Книга ночей" слишком хороша, чтобы позволить себе писать о ней скучные банальности. Это очень странный текст, написанный автором, воспринимающим мир как "огромную книгу плоти". По большому счету, это - перечень рождений, совокуплений, безумий и смертей. Прочие события, без которых тоже не бывает человеческой жизни, остаются где-то вдалеке, блеклые и невзрачные, как серый кисель моего сегодняшнего утра.

Но.

Женские слезы и женское молоко в "Книге ночей" пахнут ванилью и айвой; там рождаются дети с золотистыми зрачками; там человек засыпает в лесу, обнимая волка, а два года спустя этот волк приходит к нему умирать; там улыбка умирающей бабушки может остаться с вами навсегда - не в памяти и не "в сердце", как любят формулировать чувствительные натуры, а золотистой тенью, которую видят и боятся окружающие, потому что тень эта на некоторое время задерживается там, откуда уже ушел тот, кто ее отбрасывал. Там угрюмый фермер знает, что смерть - это ветер; женщина, которую разлучили с любимым, может родить соляную фигурку, а другая женщина, наделенная тем же жестоким даром, что и легендарная Кассандра, сведенная с ума видениями грядущей войны, может исчезнуть с лица земли, превратившись в клочок высохшей кожи. Чудеса "Книги ночей" - жестокие и бессмысленные чудеса, но на них, очевидно, держится мир. По крайней мере тот мир, о котором пишет Сильви Жермен.

Сильви Жермен, доктор философии, женщина с некрасивым, но ярким лицом печального клоуна и огромными глазами полубезумной пророчицы, написала о двух "основных инстинктах": о любви и смерти. Точнее будет сказать - о сексе и войне. В результате получилась книга о магии. Скорее о "черной", чем о "белой", - если пользоваться общепринятой системой наклеивания ярлыков.

Остается только порадоваться, что времена инквизиции давно миновали. В интонациях изысканного прозаика Сильви Жермен отчетливо звучат визгливые отголоски ежегодного празднества на Лысой Горе. И это великолепно.