"Философ" и "Балерина"
Я ехал в метро и читал журнал "Итоги" за позапрошлую неделю: ничего более занимательного в моем портфеле, забитом всякой бумажной дрянью, увы, не оказалось. При всем моем глубоком уважении к российской разновидности "Newsweek", вынужден отметить, что нет занятия более паскудного, чем чтение одного и того же номера журнала "Итоги" два раза подряд. (Вы можете возразить, что с другими изданиями дело обстоит ничуть не лучше. Охотно верю, но таких жестоких экспериментов над собой я пока не ставил.) Мои дела были совсем плохи: я перелистывал этот злосчастный номер в третий, или четвертый раз, поскольку в последнее время апокалиптические автомобильные пробки то и дело загоняют меня под землю, при этом у меня пока не выработался полезный условный рефлекс покупать прессу на входе в метро - так мне, дураку, и надо!
Это я все к тому, что поездка показалась мне невероятно долгой и скучной: я начал томиться, как только бесстрастный голос традиционной "железной леди" объявил: "Следующая станция - Проспект Вернадского". Жизнь казалась мне бессмысленной, поскольку освобождение от тягостной обязанности перечитывать почти антикварный номер "Итогов" мне светило только на Кропоткинской, а незамысловатая альтернатива - разглядывать туловища своих попутчиков через темное стекло очков - прельщала меня еще меньше. И тут - как в самом настоящем романе! - появилась ОНА. Вернее, сначала я увидел только ноги, длинные, как предстоящая мне поездка от Юго-Западной до Кропоткинской, стройные, немного чересчур мускулистые (но в данном случае это совершенно не портило впечатление), в тонких прозрачных колготках, исполнявших почетную миссию золотистого загара. Прикрывшись "Итогами" и темными очками, я осторожно поднял глаза и обнаружил, что к ногам прилагаются узкие бедра, тонкая талия, почти мальчишеская грудь, хмурое очаровательное лицо с резкими морщинками у губ и некоторым переизбытком хорошей косметики, и длинные темные волосы, немилосердно собранные в тугой пучок на затылке. "Балерина, - мечтательно подумал я, - точно балерина!"
Каюсь: мне и в голову не пришло уступить даме место. Наверное, я - хам и законченный эгоист, как и подавляющее большинство моих собратьев по биологическому виду, но я и подумать не мог о том, что мы с Балериной поменяемся местами, и я лишусь возможности исподтишка рассматривать ее великолепные колени в обмен на сомнительную честь в течение двадцати минут демонстрировать ей свои ничем не примечательные джинсы. Одним словом, я оставил все как есть, а теперь можете кидать в меня камни - с условием, что они будут завернуты в справки от прекрасных дам, которым вы уступили место в метро в течение последнего полугодия...
Поскольку камней не предвидится, позволю себе продолжить. На станции Университет в вагон вошел Он. Перемещение входящих и выходящих масс пассажиров подхватило его как ветер и вынесло прямехонько к моему правому колену. (Напротив моего левого колена стояла Балерина, так что они были вынуждены плотно прижаться друг к другу: иногда давка в вагоне имеет определенное очарование.) Собственно говоря, я бы не обратил никакого внимания на новое действующее лицо, если бы не ревнивое любопытство: ну-ка, ну-ка, кто там к "моей" Балерине прижимается? С первого взгляда мне стало ясно: этому - можно! Я сразу окрестил его Философом. Он был высок, красив, импозантен и задумчив. Настоящий джентльмен лет сорока, в безупречном сером костюме и - о чудо! - еще более безупречных ботинках, с легким элегантным портфелем в руке, длинные рыжеватые волосы собраны в хвост, такая же рыжеватая коротко подстриженная борода шла ему чрезвычайно, равно как и дорогие очки в тончайшей оправе. Я был сражен наповал, и сразу же смирился с его удачей: этот дядя от рождения обладал правом слегка задеть локтем хрупкое плечо Балерины. Более того: он был просто обязан это сделать!
Я продолжал наблюдать за ними, скрываясь за журналом, который уже давно было пора перелистать - хотя бы для конспирации. Я уже знал, что сейчас случится. Балерина посмотрит на задумчивого Философа, и внезапно поймет, что он - тот самый принц, который грезился ей в коротких перерывах между многочисленными не-принцами, каковым почему-то периодически удается арендовать кораблик под алыми парусами, но только на один week-end. А потом Философ наконец-то посмотрит на Балерину и его сердце замрет от сладкого предчувствия, потому что он всю жизнь искал эту женщину, и ничего страшного, что нашел ее только сейчас, поскольку впереди еще много времени - не так много, как хотелось бы, но все-таки... Проницательный Философ заметит, что и она зачарованно косится в его сторону, и тогда он непременно найдет какой-нибудь дурацкий предлог, чтобы заговорить с ней, все равно о чем, потому что предполагается, будто первый шаг непременно должен делать мужчина - что ж, где наша не пропадала, он сделает этот самый шаг, и они вместе выйдут на какой-нибудь станции (желательно на Кропоткинской, чтобы я мог насладиться счастливым финалом), и он купит Балерине какую-нибудь оранжевую герберу, такую же хрупкую, немного нелепую, но прекрасную, как она сама...
Я так увлекся простенькой сказкой, которую начал рассказывать самому себе (банальные сюжеты историй о любви с первого взгляда таят в себе ни с чем не сравнимое очарование, особенно когда ты сам - не действующее лицо, а всего лишь случайный сторонний наблюдатель), что роман между Балериной и Философом был для меня делом решенным...
Время шло, поезд ехал, неумолимый женский голос во всеуслышание сообщил: "следующая станция Парк Культуры". Моя "сладкая парочка", тем временем, не предпринимала никаких попыток даже посмотреть друг на друга. Смешно сказать, но я начал нервничать. "Ничего, - говорил я себе, - даже если ничего не случится до Кропоткинской, я выйду из вагона, а эти двое останутся, и я смогу жить дальше в полной уверенности, что сразу после того, как я вышел, все случилось, потому что иначе быть не может, потому что... потому что я так хочу!" Нервничал я, тем не менее, все больше и больше - можно подумать, что от удачной завязки романа этих двух красивых людей зависит вся моя дальнейшая жизнь.
На станции Парк Культуры случилось почти непоправимое. Освободилось одно место, рядом со мной, и Философ тут же плюхнулся на сидение. Его локоть больше не прикасался к плечу Балерины. Будете смеяться, но я воспринял это как личную трагедию. "Ничего, - утешал я себя, - сейчас я встану, поскольку мне все равно нужно выходить на Кропоткинской, и она сядет на мое место, рядом с ним, так даже лучше, хотя я-то теперь уже никогда не узнаю, как все было..." Если честно, я уже тогда перестал верить утешительному бормотанию собственного разума. Я уже знал, что ничего у них... вернее, у меня! - не получится, ничегошеньки!
Дальше события развивались с безжалостной прямолинейностью, характерной не столько для реальной жизни, сколько для кинофильма, где каждый кадр продуман и исполнен смысла. Начать с того, что мой Философ открыл свой элегантный портфель. Портфель был набит отвертками и прочей полезной технической хренью. Он не был философом, этот импозантный дядя. Он был кем-то другим. Кем - уже не имело для меня никакого значения. Наверное, чтобы добить меня окончательно, он извлек из портфеля книгу в разноцветной обложке (кажется, очередного Головачева), открыл ее где-то в середине и с неподдельным интересом уткнулся в сие бессмертное творение. Больше всего на свете мне хотелось дать ему по морде: он меня предал. Сначала эти дурацкие отвертки с разноцветными ручками, а теперь еще и макулатура в пестрой обложке! Вообще-то, я ничего не имею против отверток и даже против книг в пестрых обложках - ха, попробовал бы я иметь что-то против: мои собственные книги выходят в таких же идиотских разноцветных фантиках, а что касается отверток - у меня их целая коллекция, и если мне до сих пор не доводилось зарабатывать на жизнь с помощью этих полезных инструментов, то, по крайней мере, удалось сэкономить целую кучу денег, решая мелкие технические проблемы, то и дело возникающие в жизни каждого современного человека, полагаясь не на высокооплачиваемых ангелов-хранителей из ремонтных бюро, а исключительно на свои в меру умелые руки и изящные отверточки, такие же, как у этого бородатого красавчика... И все же я не мог смириться с содержимым портфеля бородатого красавчика: он был не обыкновенным пассажиром, а персонажем по имени Философ, я сам назначил его на эту почетную должность, поэтому ему полагалось таскать в своем чертовом портфеле труды других таких же философов, а еще лучше - свои собственные труды, скромные брошюрки, изданные тиражом в пятьсот экземпляров, а читать ему полагалось какого-нибудь Барта - легкое чтение в метро для настоящего Философа...
Балерина не стала усаживаться на согретый моим задом коричневый кожезаменитель - да я уже и не надеялся. Она вышла вместе со мной на Кропоткинской. У нее оказалась забавная, слегка косолапая походка, по большому счету, милая и трогательная, но я с ненавистью смотрел на узкие носки ее туфель, слегка развернутые навстречу друг другу. "Никакая она не балерина, - устало подумал я. - Балерины так не ходят."
Я едва мог вспомнить, зачем, собственно говоря, ехал от Юго-Западной до Кропоткинской, и сообразить, в какую сторону мне теперь надо идти. Меня переполняли странные, нелепые чувства: откуда-то снизу поднималась волна гнева, тяжелая и темная, как эмоции первобытного охотника, от которого ушла добыча, а плечи сутулились под тяжестью отчаяния, совершенно несопоставимого с масштабами события, которое и событием-то нельзя было назвать...
Я как-то поднялся наверх, вышел на бульвар и сел на скамейку, пытаясь справиться со своим нелепым отчаянием. Больше всего на свете мне хотелось убить этих двоих: лже-философа и лже-балерину, которые не оправдали моих ожиданий, которые посмели отказаться играть по моим правилам, и даже не потрудились тактично скрыть от меня сей прискорбный факт. "По крайней мере, этот гад мог бы еще некоторое время не открывать свой долбанный портфель, - думал я. - А эта дура вполне могла бы не выходить на Кропоткинской, а проехаться до Библиотеки Ленина - какого черта!"
Разумеется, я взял себя в руки: удавалось же мне как-то до сих пор жить среди людей и не загреметь в психиатрическую лечебницу, а сей отрадный факт наглядно свидетельствует о том, что брать себя в руки я уже давным-давно научился. Я отправился по своим делам, на ходу удивленно размышляя о собственной глупости: это же надо было так завестись только потому, что двое незнакомых людей не нашли друг друга в вагоне метро... и вообще оказались не теми, за кого я их принял. "Наверное все дело в привычке писать книжки, - думал я. - В привычке выдумывать героев, характер и образ жизни которых полностью соответствует первому впечатлению моего "проницательного" альтер-эго, людей, чьи поступки непредсказуемы только для читателя, но совершенно понятны и очевидны для меня, их господина и повелителя..."
Писательское ремесло быстро и незаметно приучает к замашкам тирана. Когда большую часть жизни проводишь среди собственных созданий, покорных мановению твоей руки - вернее, прикосновению твоих рук к клавиатуре, очень трудно смириться со своевольными сгустками материи, окружающими тебя, когда выходишь из дома. Если бы "Философ" и "Балерина" были персонажами, им бы вряд ли удалось довести меня до белого каления своим своеволием: все было бы так, как я хочу, они бы у меня мигом познакомились, голубчики, и бородатому владельцу отверток пришлось бы прочитать всего Барта, от корки до корки, и купить Балерине оранжевую герберу, а уж она-то у меня быстренько развела бы носки врозь и зашагала бы вслед за своим принцем, как и положено настоящей балерине - немного комичной чаплинской походкой.
В моей утомленной всем этим душещипательным бредом голове мелькнула здравая мысль: никто не мешает мне отправиться домой и написать историю о Балерине и Философе. Уж на бумаге-то они у меня не попрыгают - вернее, попрыгают, но в полном соответствии с моим сценарием. Мне стало немного легче, хотя этот "выход" из положения не был настоящим выходом: так, что-то вроде косметического протеза для немощного демиурга, из рук которого ускользает неподатливая реальность... В тот же вечер я засел за работу. Но не для того, чтобы написать идиотскую, банальную, никому, кроме меня не нужную историю любви Философа и Балерины. Надо отдать мне должное: я решил не мелочиться. Я начал писать роман о конце света. "Расфигачу все к ядреной фене! - злорадно думал я, барабаня по клавишам. - Я вам покажу оранжевую герберу! Я вам покажу, как романы в метро заводить! Я вам устрою полный чемодан отверток!"
На семьдесят второй странице мне полегчало.