QUO VADIS?
(Заметки читателя литературных и литературно-критических сочинений)
Современный читатель заслуживает сочувствия, а может быть, даже и сострадания. Он живет посреди безбрежного моря книг, написанных за последние две с половиной тысячи лет. У него, как правило, нет ориентиров и критериев, позволяющих не захлебнуться и не потонуть. Море это, конечно, метафора. Канадский критик Нортроп Фрай предложил научный термин вербальное пространство. Впрочем, это тоже метафора, поскольку между специалистами не существует договоренности о точном значении термина.
Кто решится предложить универсальные критерии или раскинуть звездную карту неба над этим морем? Очевидно, никто. Но самые общие ориентиры предложить все же можно, чтобы видно было, где глубоко где мелко, где север где юг, где вода где пар. Но сначала ограничим наш предмет. Речь пойдет не о книгах вообще, но о художественной литературе и литературной критике. При этом из понятия художественная литература мы изымаем то, что именуется массовой или поп -литературой, огромные тиражи которой плавают короткое время на поверхности книжного моря, а затем навечно опускаются на дно, чтобы никогда уже не всплыть. Кто нынче вспоминает Пещеру Лихтвейса, Ната Пинкертона, Ника Картера - этих чейзов начала нашего столетия? (Кстати, еще как вспоминают! И пресловутый "Нат Пинкертон" и "Пещера Лихтвейса" уже давно превратились во фразеологические обороты с раз и навсегда зафиксированной смысловой нагрузкой, чего уж боле! - М.Ф.) Что касается литературной критики, то в поле нашего зрения остается только нынешняя критика. Творения великих и иных критиков минувших эпох имеют ныне онтологический интерес и могут быть предметом внимания со стороны ученых-историков, и только. Размышления наши начнем с попытки ответить на вопрос: какие бывают писатели?

Великие писатели обладали способностью видеть сложнейшие проблемы человеческого бытия и умели писать о них просто. Потому они и были великими. Их читали и понимали все, хотя, разумеется, полнота восприятия зависела от уровня подготовки читателя. Это общее положение, никак не обусловленное эпохой, литературным направлением или школой. Оно равно справедливо относительно Шекспира, Диккенса, Байрона, Пушкина, Толстого, Достоевского, Твена, Фолкнера... Это была и есть литература, написанная, независимо от сложности содержания, языком, который принято именовать литературным. Фразеология, стилистика, лексика, выходящие за пределы литературного языка, применяются здесь минимально, лишь в случае крайней, абсолютной необходимости.
Издавна и по сей день существует другая категория писателей. Они тоже обладают способностью видеть многообразные сложности материального и духовного бытия, но не знают как, не дают себе труда, не стремятся писать просто. Чтобы понимать их, требуется специальная подготовка или, как минимум, высокая образованность и подробное знание истории человеческой культуры. Это не значит, что они плохие писатели. Среди них есть выдающиеся художники, много сделавшие для общего развития культуры, искусства, литературы, эстетики. Они делали открытия, которые затем становились достоянием литературы, общеписательской собственностью. Они создавали не столько изделие , сколько инструмент. Короче говоря, модернисты всех времен и народов. Они, по смыслу своего творчества, более писатели для писателей, а не для читателей...
Третья категория это по преимуществу современные писатели, иногда именуемые авангардом. Они физически не видят и логически не понимают сложных проблем современного бытия человечества, но, так сказать, чуют их нутром. Писать просто они просто не могут. Они загромождают свои сочинения экстравагантностями, терминологическими потоками из области философии, физиологии, психологии, семиотики, лингвистики, временами изобретая термины, до того не существовавшие (к примеру, тропизмы Натали Саррот), используя противоестественные языковые конструкции, придумывая новые способы письма (спонтанное, автоматическое, разрезки и т.п.). Они самовыражаются. Для того и пишут. Иногда случайно они попадают в жилу. (Так-таки "СЛУЧАЙНО"?! Во дела! - М.Ф.) Их внутренний мир в какой-то мере отражает все же современную жизнь. Но пишут они для себя и для критиков, которые выстраивают на базе их творчества головоломные конструкции и теории лингво-философско-эстетического порядка, еще более невразумительные, чем тексты, послужившие объектом рассмотрения. Простейший пример один из постулатов деконструктивизма, гласящий, что в тексте произведения содержится смысл, о существовании которого не подозревают ни читатель, ни автор. (А что, разве НЕ СОДЕРЖИТСЯ?! - М.Ф.) Придумать названия этим художественным и критическим экзерсисам, очевидно, невозможно, и, как обычно в таких случаях, теоретики прикрываются маловразумительной формулой пост... Постмодернизм. Знаем, слышали (кстати, "слышали" - еще не означает "знаем" - М.Ф.): постромантизм, постимпрессионизм, постструктурализм... Звучит внушительно, а смысла ноль. (Во зажигает профессор!)

Нынешние западные критики (а вслед за ними и наши российские) часто исходят из вполне справедливого предположения, что не существует единого, абсолютного читательского восприятия художественного произведения. Это восприятие детерминировано не только текстом, но и духовным опытом читателя. В читательском сознании могут возникать (посредством ассоциации или иными логическими путями) некие идеи, представления, понятия и даже эмоции, не запечатленные в тексте. Но это уже из области психологии восприятия и не может браться в расчет при оценке литературных произведений. Можно согласиться, что количество прочтений текста в точности соответствует количеству читателей. Но никак невозможно принять популярную ныне критическую склонность изымать литературное произведение из ряда объективно существующих художественных феноменов и превращать его в текст , не имеющий стабильного содержания.

То, что происходит сегодня в критике, напоминает известный эпизод из истории европейской культуры середины XIX века, когда художники (в широком понимании слова) возгласили, что искусство не может и не должно иметь другой цели, кроме самого себя, а творцу надлежит отвлечься от пошлой и грязной действительности и обитать в башне слоновой кости . Что из этого получилось, известно. Нынешние критики точно так же пытаются отключиться от литературы, видя в ней не предмет изучения и осмысления, но лишь повод для построения всевозможных, вполне абстрактных, концепций. В общем критика для критики ! Лидируют в этом деле французы, за ними поспевают американцы. Наши покамест отстают, но быстро наверстывают упущенное, приспособив к своим нуждам классические уже труды М.Бахтина, А.Лосева и наследие корифеев Серебряного века. Они торопятся, публикуются не только в специальных изданиях, но в журналах общего характера и даже в газетах, вызывая лишь недоумение в широких читательских кругах. Их западные наставники и единомышленники куда как осторожней. Они блюдут чистоту и даже стерильность своей постмодерной башни, не подпуская к ней непосвященных. Всякое приближение живой реальности и трезвой мысли они встречают грозным окликом: Quo vadis, infectia.*
Ю.В.КОВАЛЕВ, профессор

* Выдающийся петербургский латинист Аристид Иванович Доватур предлагал в качестве перевода этой фразы на русскую вернакулярную речь выражение: "Куда прешь, зараза". (Вот он, обещанный финал! - М.Ф.)