Чичкан разрабатывает эпатажные сюжеты не из желания эпатировать, а из желания рассмешить – он не покушается на святое, но блуждает в сумеречной зоне неосознаваемых бытовых клише, отлитых из стойкого сплава морального лицемерия, визуальных привычек, культурной традиции и идиотизма.

В проекте "Бытовой сюрреализм" мы имеем дело с концентратом клише, утверждающих красоту в ее самом китчевом изводе. Мы видим невообразимое пиршество китча, который не стесняется быть собой и воплощать свое откровенное до непристойности желание нравиться.

Через запредельную красоту в китче говорит реальность невозможного желания – с которой и работает Илья Чичкан в проекте "Бытовой сюрреализм".

Сюрреализм конструируется как система разрывов, говорит Розалинда Краусс в классической работе "Фотографические условия сюрреализма". Когда Илья Чичкан называет очередной мезальянс с низовой эстетикой "бытовым сюрреализмом", он открывает ошеломительное в своей зрелищности и идиотизме пространство китча как структуру разрывов. Ее невидимая часть находится в головах зрителей, в тени и мороке клишированного восприятия. Это разрывы между восприятием китча и современного искусства, их разная рецепция потребителями того и другого. Это дистанция между наивной эмблематикой блеска, богатства или подвига – и приватизировавшим ее откровенным уродством, это непреодолимые трещины в коллективном эстетическом бессознательном. Эстетское и ироническое восприятие китча (в отличие от прямого и искреннего) конструирует себе воображаемого наивного зрителя, который способен за нас делать то, к чему мы уже не способны – наслаждаться. Своим посредничеством в качестве агента нашего эстетического наслаждения он внедряет в ситуацию зрения очередной структурный разрыв. И нам нравится, как он это делает.

Чичкан не раз доносил в проектах ощущение близости идеологии и психоза. И он определенно неравнодушен к волосатым лицам. Зритель помнит его обезьян в генеральских мундирах. Умные добрые глаза, морщинистые, заросшие шерстью лица, – армия, так сказать, с человеческим лицом. Теперь вот волосатые лица девушек. Его "Бытовой сюрреализм" более всего напоминает галлюциноз, только гомерически смешной – у Чичкана даже страхи и психотическое измерение обыденности превращаются в какую-то волосатую смешную фигню. Меня восхитило замечание немолодой домохозяйки, увидевшей проект в оптике фетишизации гладкого тела и женских практик эпиляции, которые реклама превращает в обсессии. Женщина искренне обиделась на художника. То есть Чичкан проницательно касается фобий, которые вытесняются из обыденного сознания и узнаются как оскорбительные проекции того, что человек обычно прячет от окружающих и самого себя.

Кроме бородатых девушек на шкурах (алаверды Виму Дельвуа), в проекте Ильи Чичкана есть ряд странных поп-культурных объектов, очевидно купленных в переходах. Чичкан утрирует их и без того искусственную пластику, и бессмысленные поделки в руках художника превращаются в эмблемы самих себя, своей искусственности и монструозности. Указание вещи на свою искусственную, сконструированную сущность – жест, открытый авангардом. Но теперь этот жест прочитывается иначе: инверсия авангарда и китча показывает теоретику искусства Клименту Гриндбергу, написавшему "Авангард и китч", средний палец. И конечно, свидетельствует о ригидности современного зрения больше, чем о расширении его границ.

Перформативная активность Чичкана связана с персонажностью идиота, изображающего осмысленную деятельность. Такая стратегия работает как усилитель вкуса, плотности и смыслов реальности, которая начинает обнаруживать свой идиотизм. Сначала мы замечаем его в какой-то внешней деятельности, а потом и в самих себе – это весьма подрывная стратегия по отношению к нашему здравому смыслу. Любовь Чичкана к идиотизму кажется настолько искренней, что вызывает беспокойство – как можно делать искусство с такой проницаемой границей между персонажной стратегией и безраздельным влипанием в стихию клише?

Но за любым, в том числе эстетическим идиотизмом, медиумом которого неизменно оказывается Чичкан, встает серьезная идеологическая репрессия. Обыденное сознание не менее идеологично и идеологическая механика обыденности не менее репрессивна для сознания, чем идеология власти. Собственно говоря, идеология обыденности и есть власть той коллективности, которая определяет эстетические привычки и идиотизм повседневной жизни.