| | 19 октября в 18.00 в Галерее Марата Гельмана состоялось открытие выставки живописи Александра Джикии "Новые работы".
Выставка пострадала во время разгрома галереи 21 октября.
Восстановленнная экспозиция открылась вновь 9 ноября 2006.
***
Да-да, это не ошибка. Александр Джикия, создатель оригинальной графической техники – фломастер на кальке, – которая с конца 1980-х годов стала "визитной карточкой" художника, выставляет цикл из 24 живописных произведений, созданных в течение последнего месяца.
Графика Джикии, обычно выполненная в форме рисунка с подписью, ассоциируется с целым пластом художественной жизни – московских "квартирных выставок" 1980-х-1990-х годов, выставочных проектов молодых художников и поэтов в Австрии и Германии. О том, насколько созданные Джикией за период с 1982 по 2004 год три тысячи рисунков ознаменовали собой целую эпоху нашей жизни, можно судить по недавно вышедшей 540 страничной монографии художника "Полный каталог" (издатель – архитектурное агентство "АБ Студия").
Живопись Джикии обладает неожиданным качеством – монументальностью. Он не отказывается от формы рисунка с надписью, более того, даже вводит особый графический элемент – строчку цифр. Однако использование живописных средств – холста и акриловых красок открывает новые возможности. Мерцающе-матовый фон, четкая, почти математически-выверенная композиция, сдержанный драматизм цвета вызывает в памяти образ фресковой живописи.
Первая выставка работ Джикии в галерее Марата Гельмана называлась "Начало света" и была открыта в 1993 году, как раз в день объявленного какими-то прорицателями наступления апокалипсиса. Теперь, спустя более десяти лет, отзвуки той прежней истории, возможно, повлияли на выбор сюжетов. Одна из первых картин серии – "Падающие ангелы"; одна из последних – "Пигмалион". Библейские сюжеты, греческие мифы, сказки или анекдотические истории – все это материал, из которого художник создал две дюжины картин-притч, дающих возможность ощутить существование неких странных, но неизменных законов бытия.
Анна Чудецкая
Временный Вечный Двигатель или Джикия, как персонаж рисунков Джикии
Вот как я впервые увидел рисунки Джикии, а в последствии и его самого. Осенью, где-то в самом начале 90-х я отправился на молодежную выставку в Манеж. Конечно, до этого я уже посещал художественные выставки в Манеже и прекрасно знал, что это такое. Я посещал их с детства, с 60-х и всегда испытывал одно и тоже чувство – чувство полнейшей безысходности. Кажется, в те времена ничто не могло ввергнуть меня в столь глубокую творческую депрессию, как художественная выставка в Манеже. Дело тут было совсем не в качестве самих работ, скорее, в удивительном сочетании их количества с архитектурой этого здания и атмосферой города вокруг него. Было во всем этом что-то удивительно застывшее, какая-то давящая пелена, которую не в силах были прорвать ни произведения, ни зрители. Живопись, графика, скульптура, декоративно-прикладное искусство. Больше всего это напоминало подводные съемки. Медленно, в безмолвии мы проплывали мимо бесконечной вереницы затонувших объектов. Живопись, графика, скульптура, декоративно-прикладное искусство. Чувство бессмысленности существования вообще, и занятий изобразительным искусством в частности охватываю довольно быстро, и оставалось еще некоторое время после выхода из Манежа.
На эту выставку я пошел, потому, что сам в ней участвовал: надо было вступать в МОСХ и т.д. Быстро убедившись, что мои пару картинок не забыли повесить, я двинулся в глубь лабиринта.
Масляная живопись, керамика, гобелены, офорты, опять живопись. Знакомое чувство безысходности уже начинало накатывать мощной волной. Я вошел в очередной отсек, и тут увидел картинки Джикии. То есть, с начала я не знал, чьи это картинки. Я просто увидел штук десять маленьких листочков кальки с черно-белыми рисунками. Они висели на стене справа от входа. Я полюбил их с первого взгляда и навсегда. Трудно объяснить, чем именно они меня так поразили. Я долго стоял и смотрел на них. Одна называлась "Охота на акул", названия других я уже не помню. Я явственно представил себе симпатичнейшего человека, который со страшным кайфом рисует эти картинки и посмеивается. В них была удивительная чистота – никаких вредных примесей. Видно было, что сделаны они исключительно для собственного удовольствия – ни для чего другого. Я помню, что подумал тогда: эти несколько клочков кальки стоят того, чтобы сходить на выставку в Манеж. Я очень отчетливо увидел, как на моих собственных весах эти листочки перевешивают тонны остального искусства на выставке. Видимо, это и было то, что меня больше всего удивило и обрадовало. Наконец я пошел дальше, но, прежде чем уйти из Манежа, вернулся в тот отсек, чтобы проверить – не почудилось ли мне все это. Нет, все так и было. Потом я приходил в Манеж еще раза два, чтобы посмотреть на картинки Джикии. Они нравились мне все больше. Личность художника столь явственно проступала в каждой линии, что мне уже казалось – я очень хорошо и давно его знаю. Это был тот редкий случай, когда произведение искусства вызывает желание познакомиться и подружиться с автором. Я довольно быстро обнаружил общих друзей, но прошел год или два, прежде чем я, наконец, встретил Джикию. Произошло это опять в Манеже. Открывалась его собственная выставка (в том же здании, но в небольшой галерее на верху). Это была весна, веселый солнечный денек. Я пришел туда и увидел целую кучу чудеснейших рисунков. Они отличались от тех, увиденных раньше, но, конечно, это был настоящий Джикия, и они понравились мне еще больше, чем те. Помню, как я удивился, увидев на многих картинках свой портрет. Это был точно я, но каким образом я туда попал? Тут я увидел Джикию и он был абсолютно таким, каким я представлял его с самого начала. Это было поразительно, но он не мог оказаться другим. Из тех рисунков мне особенно ярко запомнился один: небо, множество ласточек, каждая летит в свою сторону и перед каждой – ее собственная мошка. Как он назывался – не помню. Когда через много лет мы с Джикией говорили о той выставке, он не смог вспомнить этот рисунок.
Что я хорошо помню – это, как я шел тогда из Манежа и видел все окружающее глазами Джикии. От этого невозможно было избавится, да и не хотелось. На каждом шагу мне попадалось нечто, достойное, как мне казалось, его пера. Я прямо-таки видел, как бы он это нарисовал, иногда даже какие то названия лезли в голову. Если раньше я и подозревал, что жизнь целиком состоит из таких вот нелепых, дурацких и трогательных ситуаций, то теперь я знаю точно: весь мир – это большая картинка Джикии, которая постоянно дробиться на бесконечное число маленьких картинок Джикии и т. д., и т. д.
Творчество Джикии – редчайший пример полного и истинного слияния художника и его произведений. Это следует понимать буквально. Глядя на его рисунки, я не могу понять, что происходит: изображает ли он себя на бумаге с умопомрачительной точностью, или, с той же точностью, копирует в жизни некоего обаятельного носатого персонажа, не понятно откуда возникшего на бумаге. И то, и другое или ни то, ни другое – просто, это одно существо, что-то вроде кентавра, частью живое, частью нарисованное им самим. Среди сотен картинок Джикии, которые я помню и люблю, есть одна, сливающаяся с ним наиболее полно: "Придерживая вещички, перебираюсь на новое место". Кажется, так она называется. Голый Джикия, сжимая в охапке десяток геометрических тел, двигается, куда то своей неповторимой походкой. На мой взгляд, нарисуй он только это, его гениальность была бы неоспорима. Сколько раз я видел эту фигуру на улицах странного американского городка, где мы несколько лет жили по соседству. Он давно уехал от туда, перебрался на новое место, я то же, но, когда я, бывая там, на каждом углу мне мерещится фигура с вещичками. И еще одна картинка, возникающая в голове при мысли о Джикии: "Я перевожу маленьких детей и у меня нет денег даже на билет". В одной этой фразе – вся его жизнь. И картонная коробка, наполненная крохотными детскими фигурками, и контролер, входящий в дверь вагона...
Я часто думал, что можно было бы издать названия его рисунков в качестве отдельного поэтического сборника и получилась бы замечательная книжка, но потом я подумал, что неплохо было бы проиллюстрировать эту книжку его картинками, однако, это был бы уже не чисто поэтический сборник, хотя, бывают ведь поэтические сборники с иллюстрациями... Так или иначе, искусство Джикии – это, прежде всего, поэзия, это – искусство рассказывания снов без их толкования. Еще во всем этом огромное количество скрытой архитектуры. Она выпирает отовсюду, но очень не заметно, так, что никого не смущает своим присутствием. Кажется, я начинаю сбиваться на искусствоведческий текст, а хотел только вспомнить Манеж и тот весенний денек...
Джикия и его картинки – это важная часть моей жизни. Они всегда маячат где-то в голове и никогда не наскучат. Любое упоминание о нем, любая мысль о нем, не говоря уже о нем самом, приближающемся своей чудесной походкой, вызывают у меня неуправляемую улыбку. Джикия – гениальный плотник, геометр, архитектор, рисовальщик и поэт, человек, который в целом мире ненавидит только две вещи: клей и гвозди. Одно из лучших воспоминаний моей жизни – беседы с ним под звездами за стаканом вина. Его же собственная жизнь, как мне кажется – это постоянный процесс изображения себя на бумаге, плавно переходящий в процесс изображения в жизни себя, изображенного на бумаге, и обратно, и так далее, и так далее, и так далее...
Александр Бродский
|
