home
Начались великие будни, художники начали считать недели, загибать пальцы.
Это, конечно, достойно, но это позор.
Новые тупые были последними, кто праздновал неудачу все эти оставшиеся дни. На карте художеств это обозначалось примерно так: стрела, кто-то на острие, многие, сжимая ноги, висят на теле стрелы, и - тупые, которые ловят стрелу за хвост: не улетай, куда ж тебе лететь! Стрела безнадежно улетела в цель, оставив свои перья. Но в этой тине, в этих перьях мы не унывали. В этом и было наше культурное значение.
Мы были тем, что Хайдеггер называет в зайн унд цайт настроенностью. Не устроенностью времени, но настроенностью бытия. Мы были в настроении. Экзистенциал нашего настроения не был тошнотой, страхом или заботой. Мы не были озабочены магистрализацией путей. Мы были праздны и праздничны. Праздность, как великая ценность и добродетель. Мы были центром отдохновения от трудов. Мы разрушали работу! Орфеи, которые оглядываются назад и разрушают призраки... Флягин бил бесценные банки. Детские шедевры были пущены по рукам... Муравей пиликин нам говорил: надо работать, созидать. Какое настроение может быть у муравья, у белки, собирающей эти бесконечные грибы в дупло! Нет настроения, есть бесконечная озабоченность и трусость перед забвением. И, конечно, озлобленность. Рабы труда взращивают зло.
За время празднеств мы выпили пять бочек пива и совершили 30 художественных акций полных юмора и импотенций.
Возможно, только благодаря этому не произошло перепроизводства в сфере вещей. Кто-то должен охранять пустоту, отдыхать, быть беспечным, эротичным, нести на себе превосходство беззаботности, быть одухотворенным.
Без этого профилактического проветривания все плоды ваших усилий могут оказаться сколь бездыханны, столь и бездуховны, и, в конечном счете, что называется,
