По Арбату биксы лазят - Ох, ребята, ого-го! Лазят так, что аж вылазят Явленья мозга моего!
Лазят ох, такие биксы, Что аж только ча-ча-ча! Биксы иксы липсы клипсы - Так лишь и крякнешь сгоряча.
Биксы биксы росомахи Биксы просто ой да эй! Сплошь как обнаженны махи - Но в много раз еще сильней!
Стихотворение сочинено летом 1992 года, в нем описан город Москва и некоторые из его прелестей. В нем упоминается Арбат - на самом деле это Новый Арбат, то есть Калининский проспект. Знаю-знаю! И про "вставную каменную челюсть". И про "безобразную просеку в живом теле Москвы". А мне - нравится! И вообще всем провинциалам - нравится. И, приезжая в Москву, по делам или за покупками, гулять они идут - именно на него. Отдохнуть душой от изобилия московской экзотики. Потому что на Калининском они как дома - он та же самая улица Ленина или Мусы Джалиля в их собственных Альметьевсках и Нижневартовсках, только данная, как требовал социалистический реализм, в оптимистическом преломлении: больше и чище. (Потому на нем, кстати и такое именно уж совсем чрезвычайное изобилие упомянутых "бикс" - это провинциалки, вышедшие прогуляться по столице, и для этого особо расфуфырившиеся.) Вот поэтому несколько историй (три) о Калининском проспекте, и при этом все три истории еще и, увы, об алкоголе: Уж так сложилась жизнь, Прошла она так как-то, Ее суровые такие были факты, что без алкоголя - никак.
1. В 1970-е годы автор этих строк был юношей, проживающим в Тюменской области. Он там проживал сумрачной осенью, очень длинной и черной зимой, и потом еще короткой весной, учась в школе. А летом он был отправляем на юг, а дорога на юг лежала через столицу нашей родины город-герой Москву. И автор этих строк, тогда сумрачный юноша психопатического склада личности, всегда старался задержаться на несколько дней в Москве, чтобы мрачно слоняться по ней, изо всех сил завидуя тем, кто здесь имеет незаслуженное счастье осуществлять постоянное проживание. Среди прочих чудес и диковин, имевшихся в Москве в неисчислимых количествах, имелась и такая: в гастрономе "Новоарбатский", что на Калининском проспекте, в его винном отделе стоял французский коньяк "Самус" и стоил - 40 рублей бутылка. - Эх, - мрачно думал автор, - вырасту, выиграю 15 тысяч в спортлото, - обязательно куплю такого попробовать! Годы шли, автор вырос, но 15 000 в Спортлото так и не выиграл - собственно, он в него никогда, в общем, и не играл. Так что самуса ему отведать так и не довелось, тем более что к началу 1980-х он пропал и из "Новоарбатского". (Теперь, конечно, появился снова, и сколько угодно, но является по-прежнему - - -, так что - - -. Правда, довелось мне отведать другого напитка этого рода, "Курвуазье", но об этом - отдельная история.)
2. Осенью 1992 и зимой и весной 1993-го года упомянутый выше М.Немиров, то есть автор этих строк, обитал уже более трех лет в Москве, проживая сначала на Речном Вокзале, потом в Отрадном, потом в Сокольниках, а затем и - в Серебряном переулке, где снимал комнату в коммуналке. Серебряный переулок - это перемычка в три дома между Калининским проспектом и Арбатом. Вышеупомянутый "Новоарбатский" гастроном, который в самом начале Калининского, сей шикарный храм продуктового изобилия, в 1992-м году был таким на все 250 процентов: повсюду еще были более-менее полупустые полки и прилавки, а здесь уже все ломилось от яств, блистая, в свете миллиона сияющих ламп и сверкающих чистотой и хрустальной прозрачностью витрин, заграничными суперупаковками, и хрустя их целлофаном, и прельщая, и восхищая, и поражая. Цены, конечно, были (и есть) в "Новоарбатском" соответствующие, а уж по тем временам и вообще приводящие робкого советского человека в трепет, но, присмотревшись повнимательней, среди всего со многими нулями, можно было отыскать и какие-нибудь пельмени "Русские" по цене, нули на которой вполне были посильны кошельку автора, и какую-нибудь нехитрую рыбу типа наваги, обладавшую аналогичным свойством, и все прочее тому подобное. Поэтому я ежедневно посещал его, "Новоарбатский", чтобы купить еды. А еще я его посещал потому, что в отделе, в котором наливают, - а такой отдел есть в "Новоарбатском", - в нем, среди всевозможных виски, бренди, мартини и прочих напитков безобразной дороговизны, был еще и польского производства ром под названием "Туземский", цена которого была столь удивительно такова, что выпить здесь пять раз по сто грамм этого "Туземского" обходилось чуть ли не вдвое дешевле, чем купить здесь же бутылку простой советской "Столичной". А открывался "Новоарбатский", между прочим, в восемь утра. И именно с самых восьми в кафетерии - начинали наливать! И поэтому со всего Арбата к его открытию сползались измученные нарзаном, трясущиеся от сырого осеннего холода и от сами понимаете еще чего бедолаги, и выстраивались в очередь, и получали по свои пятьдесят граммов в пластиковом стаканчике, и отходили с ним от стойки к расставленным рядами столикам (сверкающим белизной и чистотой!), и опрокидывали эти 50 решительным жестом, и потом стояли, погруженные в выслушивание происходящего во внутреннем космосе:
И вот унялась дрожь в руках - - наверх! наверх! и вот уже уходит страх - - наверх! - наверх!
Глупые барды думают, это Высоцкий сочинил про альпинистов. Но мы-то знаем, про что это на самом деле!
И я был среди них.
И я был среди приходящих сюда ежеутренне.
Образ моей жизни был тогда перевернут наоборот, ночи напролет я сидел за печатной машинкой, а в восемь утра я приходил в "Новоарбатский" с сознанием выполненного писательского долга. И я, как и все, брал эти пятьдесят грамм "Туземского", но я не опрокидывал эти пятьдесят тут же, а выходил с пластиковым стаканчиком на улицу, садился у дверей гастронома на корточки, закуривал, и только после этого опрокидывал. А потом сидел в этом сизом осеннем сумраке, курил, думал, ел бутерброд (но не купленный в "Новоарбатском, а принесенный с собой, ибо тратить деньги на бутерброды из кафетерия я полагал безобразным и совершенно никак не оправданным расточительством), а потом шел брать еще пятьдесят, и опять выходил покурить, и опять, и этим я занимался примерно часа полтора-два, сидя на корточках туманной осенью в начале Калининского проспекта, широкого настолько, что другая сторона теряется в тумане, и постепенно теряясь в этом тумане как бы и сам, и - - - И - - -
После чего я шел домой спать.
И я спал.
А то, что передо мной имелось, то как раз и описано в стихотворении, которое в начале данного сообщения, и которое как раз именно во время этих сидений мной и было сочинено.
3. В конце апреля 1993-го года жизнь сложилась так, что я был вынужден съехать из комнаты в Серебряном переулке, и начались дальнейшие скитания: Станкевича ул., Пятого года ул., Красносельская ул., после чего обосновался в 1994 году на Бутырском хуторе. И то и дело приезжали ко мне в гости разные люди из Тюмени и других краев, и: -- Развлекай нас! - требовали они. - Ты теперь столичный житель, - говорили они, - давай, веди нас, показывай, что тут у вас есть этакого! Это приводило меня сильно в смущение и затруднение: являясь работником бумаги и пишущей машинки (теперь - клавиатуры компьютера), которая и приковывает меня к себе в течение в среднем 12 часов в сутки, единственный источник сведений о том, что же в городе Москве имеется этакого, я имею тот же самый, что и эти люди в Тюмени - телевизор, который я в придачу смотрю не чаще двух раз в месяц, когда с похмелья не в силах осмысленно тыкать в клавиши указанной клавиатуры. Но потом я придумал. И всем гостям я стал отвечать: - Этакого? Поехали! И я их вез в описанный "Новоарбатский", и мы выпивали по 50, и выходили и сидели на корточках, куря и зыря, и повторяли еще по пятьдесят, и ни один из гостей ни разу не оставался неудовлетворенным экскурсией, и все долго меня благодарили за показ столь необычного и увлекательного этакого, и с завистью восклицали: - Да, хорошо вам тут живется, в Москве! А я отвечал: - Что вы хотите: столица полумира!
4. Во второй половине 1990-х уровень суровости жизни стал потихоньку нарастать и нарастать, и скитания возобновились (то, се, проспект Маршала Жукова, улица Свободы), и гости ко мне уже не приезжали, и жил я совсем диким анахоретом, прикованный, как галерник к веслу, к клавиатуре компьютера, которая (клавиатура) отпускала меня от себя лишь к ближайшему ларьку, когда уж окончательно становилось ясно, что пользы от моего сидения перед ней уже никакой не выжать. Но вот один раз я вдруг заимел некоторую сумму денег, и, решив позволить себе разгул, отправился в Город, по книжным магазинам. После "Дома книги" на Калининском я зашел в "Новоарбатский" гастроном - по старой привычке. Настроение у меня было вполне подавленное: живя упомянутым анахоретом в Северном Тушине, я был всем, что наличествует в московской центральной части - толпы народа, гром, грохот, холод на улицах, духота и толчея в магазинах, да еще в придачу и тяжеленные сумки с книгами, которых я понакупил, чрезмерное изобилие всего, но при этом этого всего - безобразная дороговизна, - сначала ошеломлен, а потом изнурен. И я зашел в "Новоарбатский", посмотреть, как там что теперь. Дешевого рома там уже и в помине не было, но был закуток, где продавали пиво "Холстейн" в разлив. - Отведаю! - решил я. К стойке стояла очередь, человек шесть. Я стал, постоял. Осталось уже человека три, как тут вдруг такое меня уныние взяло, и такое ----, и такое ----, что стало мне совсем невмоготу, и я плюнул и решил, что пора домой, в норку. И я вышел из Новоарбатского, и направился к метро, продираясь сквозь толпу, но мысль, что нужно выпить пива, уже сидела в моей голове, поэтому у метро я купил у лоточника банку "Баварии" за сумасшедшие деньги, ибо Калининский проспект есть такое место, где у лоточников все стоит вдвое дороже обычного, и оно было в придачу замерзшее до такой степени, что внутри гремели льдинки, и на ужасном холоде, сырости, ветру (мороз двадцати градусов и при этом сырость и слякоть вплоть до луж - московское изобретение последних лет: каким-то они, гады, химикатом посыпают улицы, думая, что так лучше) я стоял, и мерз, и с омерзением вытрясал в рот пиво "Бавария", отчего мерз еще сильней, и не понимал: ну почему, почему я стою тут, в холоде и мраке, пью мороженное пиво за бешеные деньги, тогда как мог ведь тут же, рядом, в тепле и при свете пить за те же деньги пиво, являющиеся вкусным, и со всем комфортом! - Ну почему, почему все всегда именно так? - в очередной и в который уже раз думал я, и вполне был уже готов восклицать что-то типа того, что, мол, Русь, дай ответа! Но было понятно, что Русь не даст ответа, нечего и восклицать.
5. Кончилось все это тем, что утомила меня вся эта Москва до крайности окончательно, даже такая условная Москва, какой является Северное Тушино, и стал я свое пребывание в ней описывать цитатой из Гесиода:
Близ Геликона он поселился в долине безрадостной Аскле - Тягостной летом, плохою зимой, никогда не приятной...
а потом и вовсе уехал в близлежащий подмосковный город, название которого на всякий случай не укажу. Зато когда теперь, спустя три года, отойдя и придя в себя, попадаю в Москву, в центральную ее часть, на Тверскую или тот же Калининский, то она снова приводит меня в восторг, трепет, и во все остальное, что и должна вызывать у провинциала Столица Полумира. Мораль: Москва хороша, чтобы в нее приезжать на пару дней. А жить в ней постоянно - пускай дураки живут, все готовые претерпеть, лишь бы носить гордое имя москвича и столичного жителя. Я лучше останусь с позорным именем подмосквича. Так я полагаю сегодня, 24 ноября 1999, в среду, в 9.22 утра, являясь слегка подташниваемым от слишком крепкого чая со слишком крепкими папиросами - может быть, именно этим и объясняется несколько мизантропический характер предыдущих трех абзацев.
