Отчего у Пименова все время менты, шпионы и разведка? Этот вопрос трудноразрешим. Он сам говорит, что это "мания". Менты, шпионы и разведка позволяют образовать какие-то линии, на которых можно конструировать постоянние для него сюжетные гэги. В принципе, эти сюжетные гэги можно было бы придумать и с любыми другими темами, но данные темы, вероятно, придают им стилистическую характерность? Пока попробуем описать эту характерность, не забыв и про гэги. Герой текстов отличается тем, что он мгновенно принимает решения (таковы все сумасшедшие разведчики). Говорится, что эти решения продиктованы отсутствием разума, рациональности. Это объяснение будет слишком дискурсивным и сведет разговор на привычные темы. Заметим, что герой не охвачен ни безумием, ни поэтическим экстазом, ни бунтарством, ни высокими идеями, он не соответствует никаким модернистским стереотипам, от Рэмбо до людей Кафки. Герою просто не хватает времени обдумывать решения. Он вынужден принимать их мгновенно, поскольку мир вокруг движется мгновенно, но такая необходимость не носит характер принуждения, поскольку герой довольно органично включен в этот мир. Тогда можем ли мы начать говорить о картине безумия этого мира (в дискурсивном смысле)? Некоторые картины, например, преследование женщины в троллейбусе, асфальтовые дворики, переулки, менты, ГБ и прочее несколько отдают перестроечными фильмами. Но перестроечные фильмы (а именно в их виде до нас в последний раз доносились последние отголоски модернистской идеологии ) воспроизводили грязные переулки и ментов придуманной ими советской эпохи как метонимию, образ всеобщего, намекая, что если таковы части, таково и целое. У Пименова эти переулки и дворики невольно соприкасаются с этим дискурсом, от которого его тексты отделяет меньше десяти лет, но они не носят такого метонимического характера. Они существуют разорванно, как принимаемые героем решения. Они ничего не говорят ни о каком целом мире. Этого целого мира не существует. Если этот мир и подан как-то, то только в виде случайности и произвольности выбираемых фрагментов. При анализе такой подачи не следует жаловаться на нее, а следует включить возможность именно такого мира в рассматриваемые условия. Герой не выделяется из него, наподобие первобытного человека. Но если первобытный человек придумывал объяснительные теории, то пименовский герой импровизирует не объяснительные, а инструментальные. Принимаемые им мгновенно решения играют роль локальных теорий, построенных спонтанно, которые не восходят к централизованному набору аксиом, но действуют так же локально (наподобие прообраза ИНТЕРНЕТа, созданного американской спецслужбой децентрализованно, чтобы никакой советский ракетный удар не мог бы разрушить стратегический центр - спросите об этом Ивана Засурского). Максим заезжает за Германом в отделение милиции, и они едут в назначенное место. Там их ждет человек, который протягивает Герману пароль в виде разорванной двадцатипятирублевой купюры. Немного отставший Максим, заметив это, достает из кармана двадцать пять рублей, разрывает пополам, подходит и с улыбкой протягивает человеку. Половинки сходятся! Мгновенность принятия решений должна сочетаться с мгновенностью языка, который реагирует не на "мир" и даже не фиксирует наблюдения, а действует путем множества переключений. Да, теория должна действовать переключениями, точнее, дело теоретизирования должно происходить переключениями с одного основания на другое. Витгенштейн говорит, что сложности реальности может соответствовать только сложность языка, а какое качество языка должно соответствовать фрагментарной реальности? Факт тот, что герой Пименова действует. Его теоретизирование Сумасшедший разведчик противопоставляется всем остальным разведчикам именно в том, что они, а не он, имеют систематизированное знание, или систематизированную методологию принятия решений. * * * Почему постоянные абсурдные перечни - имеющие нумерацию, но лишенные взаимосвязи, смысла, обладающие только собственной поэтической яркостью - до "Мути" от самых ранних текстов, напечатанных в обоих "Радеках" ("С нетерпением сообщаю тебе: Прием, когда произвольность содержания приходит в крайнее противоречие с жесткостью выбранной формы. Его можно метафорически связывать с идеями безумия и т.п., но они никак не помогут. По крайней мере, такой прием (нумерованные перечни абсурдных вещей) представляет собой стилистическую оппозицию внутри повествования, как если бы в классическом сонете вдруг появилась плохая модернистская рифма, типа "пролетарии-пролетая". Она сообщает о крайней гетерогенности повествования и сообщает гетерогенность описываемой реальности ("Как если бы появилась новая мода: вставлять в шикарные оправы из металлов, которые стоят немалых денег, всякий мусор с улицы: камушки, стеклышки, пробки, палочки и т.п."). В общем, может ли реальность быть негетерогенной? Надо прекратить разговоры, спровоцированные господствующей идеологией постмодернизма, и начать говорить о реальности. Первым шагом и первым достоверным определением здесь будет, что она гетерогенна и разнообразна, она обладает Vielseitigkeit. Это литература постоянно пыталась сделать себя негетерогенной через единство стиля. Так, например, венок сонетов как самая сложная из известных поэтических форм несет в себе прямые указания на время и место, которые при создании венка неминуемо придется имитировать. Поэтому такое создание будет нести в себе характер стилизации. Эта стилизация потребует продемонстрировать или поупражнять способность плести словесные кружева, что может даже стать самоцелью (Брюсов, как известно, насобачился в юности сочинять тексты в любой традиционной форме). Но не обязательно стилизация займет все содержание сонета, равно как и самая сложная форма интересна тем, что вдруг все же позволит внести в нее какую-то новую вариативность? Вопрос в том, каким станет соотношение между чужим и оригинальным. Многочисленные пародии были построены на неувязке между чужим и своим. Таким путем пытается иногда действовать Филип Минлос. Пименовский "Венок, венок сонетов" решает этот вопрос именно на контрасте, как пародия. Резкость контраста между выполнением формального задания и неструктурированным потоком речи (характерном для прозы) даже утрированна. Я не люблю этот "Венок", но он наилучшим образом открывает проблему: литературному языку присуща гетерогенность, как она присуща и сознанию (постоянно теоретизирующему на разных основаниях). Это раньше такая гетерогенность могла быть представлена только наглядно, в изобразительном искусстве (Швиттерс, Раушенберг, Захаров-Росс). "Часть Красоты принадлежит и всегда будет принадлежать Контрразведке." * * * Разведка занята получением информации, но информация недостоверна и ограниченна. Проза более всего недостоверна, поскольку берет на себя рассказ о реальности от имени некоего автора. Какая фальшь в словах "Дмитрий подумал, что..."! Нет никакой информации и нет ничего понятного и доступного, нет никаких возможностей для каких-либо классификаций и генерализаций. Наверное, потому и шпионы, и менты. Никакое описание более или менее литературной реальности невозможно без преступных и безобразных наивностей, типа "Дмитрий подумал, что....". Если Умберто Эко и его друзья предлагали заняться стилизацией, то для нас этот путь уже давно неприемлем. Стилизация одномерна, в то время как поставленные перед литературой проблемы разнообразны; решение этих проблем возможно не на пути их редукции и возвращения к непроблематичному, а только путем опережения и проблематизации самих этих проблем. Поэтому неудивительно, что какой-нибудь Курицын без долгих раздумий найдет у Пименова "иронию" и "стилизацию". То, что ему нужно, он найдет и в "Повести временных лет". Как "ирония" и "стилизация" проблематизировали классический дискурс, так же сумасшедший разведчик насмерть проблематизировал их самих. * * * Конечно же, для этой литературной реальности никак не релевантны термины типа "жанр". Филология вообще должна в недоумении отступить перед этой литературой, выросшей за пределами выполнения филологических ритуалов. Замечательно, что именно московские филологические круги, так трепетно любящие одновременно Рейна и Пригова, никогда не подозревали о существовании пименовской (равно как и бренеровской) литературы. "Только шпион может быть поэтом в такой обстановке!" Пименов ненавидит Бренера. Почему? * * * Но очевидно, что самое яркое и интересное в литературе происходит ЗДЕСЬ !! Литература никак не входит в современное культурное сознание. Проза и стихи сочиняются какими-то авторами журнала "Арион", обсуждаются какими-то пожилыми людьми в редакции "Независимой", где-то, в абсолютной культурной провинции, существует "элита" литераторов (Алешковский, Курицын, Немзер, Гандлевский, редакция НЛО), которые пьют водку на вручениях премий. Я уже давно перестал вообще читать литературу. Я оставил надежду, что когда-нибудь одолею даже классиков столетия. И если все в прошлом году читали Пелевина, то это тем более не означает никакого успеха литературы как дискурса. Но все может измениться. Публики и тусовки всегда достаточно много, будущее решается не ими. Кто мог заподозрить в 1918-м, что героями учебников станут несколько двадцатилетних эмигрантов из кабаре "Вольтер"? |