- Да-а, а вот Генцы мясо едят, -
бабушка входит, держа в полотенце
сковороду, на которой шкворчат,
сделанные из очисток картофеля
драники, их со слезами готовили,
их почему-то не кушают Генцы,
хоть в них вся польза, а в мясе весь яд.
К Генцам у бабушки зависти нет,
пусть их владели всем домом, при этом
шили корсеты. Генцев корсет
шёл и для Малого, и для Большого,
пол-Лепешинской и Люба Орлова
(это когда уже для Моссовета)
Генцами скушивалось в обед.
Кошка задумалась в рыхлом снегу.
Бабушка снова в слезах: - Каково им!
Жалко, - я вам передать не могу!
Генца Володю особенно жалко,
вот ведь, во всём виновата овчарка, -
выла в бомбёжку, предательским воем
слала условные знаки врагу.
Двор "Артистического" кафе.
Ящики из-под слоёных пирожных.
Папе лет восемь, свинец в рукаве.
Если кто первым залез в эти ящики,
он же все крошки возьмет настоящие,
он же получит под дых и по роже,
вряд ли по яйцам, - по голове.
Бабушка плачет о папе навзрыд,
переполняя слезами корыто.
Мыло настругано, пена шипит.
Что он читал, когда кушал? По-моему,
"Лезвие бритвы". Всё будет по Моэму, -
папа клянется над книгой раскрытой
и над тарелкой с клеймом "Общепит".
Бабушкин плач обо всем и о всех.
Но вот чего нам не стоит касаться
(я-то коснусь, невзирая, что грех),
это что бабушкина кулинария
чем несъедобнее, тем легендарнее:
скудные слезы фальшивого зайца
льются сквозь миру невидимый мех.
Кожа для шейки... курятину в плов, -
бабушка, с курицы кожу снимая,
думает не о количестве ртов,
но лишь о том, как обеду свариться бы.
Просто у бабушки есть свои принципы,
с коими связана сцена немая,
перед которой несколько слов.
Жареный лук... два стакана муки...
перемешать, только не в сковородке...
сделать из кожи куриной чулки...
шейки на ощупь должны быть чуть жидкими...
все зашивается белыми нитками.
Кажутся нитками на подбородке -
в коже оставшиеся волоски.
- Нет, потроха мы оставим в тазу.
- Что, могут выпасть? - Бывает... но редко.
- Что, вам удобно так, шить навесу?
- Шов должен быть, как в пельмене бороздка.
Важно, чтоб не подвела заморозка.
Возле подъезда стоит табуретка.
- Где табуретка? - Обе внизу.
Если что нужно, свяжитесь со мной.
Ой, да ну что вы, нет легче работы.
В общем, достаточно справки одной
это для агента, мы же горючее
купим и окорочка на горячее,
так что закуски - колбаски там, шпроты, -
то есть как рыбной, так и мясной.
Сам я все вымою, даже не мой.
Кто же сливает из противня жижу!
Бабушке я объяснил всё самой
В форме доступной, но чуточку резкой,
мол, обойдемся без кухни еврейской.
Вышел на кухню, и что же я вижу...
Здесь описание сцены немой.
Кожи-то нет на курином бедре.
Бабушка, снявши ее, хорошенько
вытопит всё, что осталось в мездре,
медленней соображая от горя.
Дедушка нынче свезен в крематорий.
Раньше из кожи готовили шейку.
Серую шейку на смертном одре.
То, что на бабушку стал я орать,
в Страшном суде мне припомнят отдельно.
Даже смягчившись, небесная рать
будет всю вечность смотреть с укоризной.
Бабушка уж не хлопочет над тризной.
Бабушка в спальню уходит, как велено, -
ляжет в постель, но не скрипнет кровать.
Бабушка плачет и обо мне,
но дух ее прочен, как могендовид.
То она всхлипнет, точно во сне,
а то, словно суриковская боярыня,
вскинет двуперстие, выдохнет яростно:
- Каждый из многого приготовит!! -
и отворачивается к стене.