|
|||||||
НОВАЯ РУССКАЯ КНИГА № 3 | |||||||
|
Вступ. ст. В. Н. Топорова. Сост. Л. Л. Пильд СПб.: Искусство-СПБ, 1999. 727 с. Тираж 5000 экз. Выход в свет первого тома трудов Зары Гри-горьевны Минц является очень большим событием в первую очередь для ее учеников, сама многочисленность которых позволяет говорить о достаточно репрезентативном научном филологическом сообществе. Трудно удержаться от суперлативов в оценке этого события, и конечно в первую очередь в адрес составителя - Леа Пильд, доказавшей свою верность и благодарность Учителю таким наиболее логичным и достойным способом. Это ощущение встречи с Учителем доминирует над всеми прочими эмоциями и размышлениями в связи с появлением впервые собранных в книгу трудов. И конечно радость за тех, кто впервые получит возможность такой встречи. Другим впечатлением является некое потрясение объемом и значительностью научного Труда З. Г., что ускользало ранее в разрозненности статей, в периодичности изданий. Именно понятие Труды мне представляется ключевым, определяющим для научной деятельности З. Г. вообще. Такова щедрость нашего Учителя - уже после своего ухода она дает нам возможность восполнить пропущенные лекции. Ведь мы были в общем самыми обычными учениками-разгильдяями (впрочем, может быть, некоторые исправились, сами став учителями). Ведь если учителей еще можно выбрать, то учеников уж точно не выбирают: придут, полуслепые, и сядут под дверью - дальше вопрос гуманности хозяина двери. Гуманизм З. Г. был воистину неисчерпаем. Это, впрочем, не означало слепой любви с ее стороны. Я помню, как она мне как-то раз грустно сказала: "Каждое последующее поколение наших учеников выкидывает из науки какую-нибудь существенную для нас составляющую. Поколение лет на пять старше вас выкинуло мораль, а вы - труд". Я не знаю, что имелось в виду под моралью (спросить тогда постеснялась) - по всей видимости, самый факт того, что я даже сейчас не представляю, что такое мораль в науке, говорит за то, что ее выкинули до меня. Но что такое Труд или Труды, было очевидно из того, как работала сама З. Г. С моей точки зрения, это было абсолютно, запредельно превыше человеческих сил. Только малая толика этого большого Труда зафиксировалась в собственных печатных работах З. Г. Все работы ее учеников писались, по сути дела, в соавторстве с нею, не в том смысле, что она давила на мысль или пыталась ее перетянуть в свою сторону, а именно в уважительно-равноправном соавторстве - все поля курсовиков (каждого курсовика с первой до последней страницы) были испещрены ее замечаниями. Любая мысль рождала в ней четыре-пять. Она вообще любила всё считать на мысли: "Здесь у вас в работе есть три мысли…" Мысль сама по себе была для нее величайшей ценностью. И это очень чувствуется в ее статьях. Но в еще большей степени ощущается цельность и по-следовательность мысли - или - закрепленность мысли за материалом, то есть ответственность за ее появление. Возможно, это и есть мораль - ответственность за каждое высказанное положение в научном тексте. Стилистически, или научно-стилистически, это можно определить как научный позитивизм самой высокой пробы, что не так уж часто встречается в таком последовательном виде в филологических работах, но на чем все время настаивала З. Г. в руководстве учениками и чему следовала в своих статьях. Так, демонстрация эффектных мотивных инверсий (как, например, "золото" "кренделя булочной" - "Символ у Александра Блока", с. 345) подготавливается и подкрепляется детальнейшим анализом и прослеживанием четких структурных закономерностей построения всего лирического цикла у Блока. Прием мотивных аналогий широко используется ныне многими исследователями, не дающими себе, однако, труда подтвердить правомерность подобных аналогий в применении к конкретному автору или тексту. В ее работах практически полностью отсутствуют логические лакуны. При этом, если все же таковые лакуны обнаруживались ее учениками, она воспринимала это не с радостью, конечно, но с явным уважением: "Здорово Вы меня поймали". Конечно, мне очень трудно критически подойти к этим работам. Это то, на чем мы росли. В связи с этим вспоминается другой эпизод нашего общения, когда мы редактировали статьи Юрия Михайловича1 для собрания его сочинений в таллинском издательстве "Александра". Я пришла с какими-то своими замечаниями в кабинет ЮрМиха. И он спросил, приведя меня в немалое смущение: "Скажите, Лена, это все не совсем бред?" При этом в руках я держала чуть ли не корректуры "Темы карт и карточной игры". Мне оставалось только ответить: "Вы знаете, Ваши работы для нас как „Мойдодыр". Мне трудно судить". Работы З. Г. по Блоку сделали его фигурой такой же сложной для исследователя, как Пушкин. Уж слишком высоко была поднята исследовательская планка. И, кроме того, собственно традиция изучения русского символизма и Блока в частности существовала в Советском Союзе в значительной степени научными и гражданскими усилиями З. Г. Неудивительно, что очень немногие из ее учеников посвятили себя именно Блоку, но и закономерно, что работы именно ее учеников сейчас составляют самый значительный научный корпус по изучению русской литературы периода вокруг Серебряного века. Критика работ З. Г. означала бы некий утопический, или, скорее, анти-утопический конструкт: в каком бы состоянии пребывало изучение Серебряного века без ее исследований. Повторюсь, что уровень обоснованности и доказательности научных утверждений в них так высок, что, оставаясь в пределах научно-позитивистского метода, их практически невозможно опровергнуть. При этом чтение этих работ по-своему очень увлекательно - для тех, кто умеет следить за мыслью. Ими можно пользоваться, с ними можно работать. Конечно, материалы частотного словаря сейчас должны были бы иметь электронный вид, но величие Пирамид не уменьшается от того, что колесо тогда еще не изобрели. Единственное, что пропадает при таком строгом следовании жанру объективного метода, - это контакт с живой, ироничной, играющей личностью. Пожалуй, публикация этих Трудов скорее все же усилила мое острое чувство утраты реальной Зары, путающей в лекции цитаты (при удивительной памяти на них), прочитавшей как-то раз подряд одну и ту же лекцию по ошибке, рвущей какие-то бумажки на ленточки во время лекции, жующей тайком от ЮрМиха торт, при этом приговаривая собаке (маленькой тумбочке на ножках): "И тебе, Керри, нель-зя", - и главное - смеющейся. У нее было поразительное чувство юмора - ни одно сколько-нибудь остроумное наблюдение не проходило для нее незамеченным. И когда мы писали статью по ассиметрии полушарий, она приказывала: "Лена, откройте-ка эту книжку этих психоневротиков - поднаберемся умных слов". А потом, при зачитывании текста статьи ЮрМиху, дойдя до слова "энантиоморфный", она многозначительно замолкала, а ЮрМих в преувеличенном восторге хлопал ладонью по подлокотнику: "Ну знаете ли!.." Мне не хватает в дополнение к классической строгой красоте, которая определяет облик печатных трудов, пушистой, округлой, лукавой уютности всего ее облика. Это все-таки была веселая наука. И когда я думаю о Трудах и Днях Зары, я представляю себе скорее не книгу, а сад-огород - "зарариум", как это было названо на одном из посвящений-капустников. Или, если хотите, Вертоград, хотя огород, по-моему, все же точнее. Плохо вспаханная графом пашня ("Граф! - пылища!..") и Вишневый сад упи-раются в Шахматовскую с фасада усадьбу. Сбоку ЮрМих пристроил горящий-несгорающий, так сказать "неопалимый", сарай с надписью "Символизм". А с задворков это чистый Тургенев, и Леа Пильд2 тянет веревку для просушки белья от угла дома к качелям, "чертовым", понятное дело. Перед фасадом за неизбежной клумбой с цветами Зла - тщательно возделанные брюсовские грядки, где петрушка тщится предстать криптомерией. Грядки в поте лица вскапывает Света Кульюс3, а урожай сносит в потемневший амбар. Из амбара вид - прямиком на Воробьевы горы. Есть и соловьевские фонтаны-шутихи на клочке нетронутой пустыни. Ведут туда Радужные ворота. И лабиринты Вечного возвращения. Когда я пришла покопаться там в звездной пыли разложившейся материи, уже Володя Паперный4 подвязывал ростки Белого к малороссийскому плетню, а вдали - в пространствах , где туман прободает шпиц колокольни, - маячила спина Нади Пустыгиной5. Там раскинулся городок Глупов, он же - Скотопригоньевск, он же - Окуров, он же - Лихов, он же - Градов. Болото тоже есть - как без него, только с одного берега это река, а с другого вовсе - пруд. Река - Лета, а пруд - просто Пруд. Там Саня Данилевский6 удит что-то в мутной воде, а Глеб Морев в тулупе и с коловоротом под мышкой дожидается сезона, признавая только подледный клев. Женя Горный7 из ведра поливает фаллический истукан, чтобы не пересох. Аркаша Блюмбаум8 зачерпывает следующее. Галя Пономарева9 тоже получила свою делянку - классическую в форме архимедовых штанов - пруд-то еще и Лицейский. Там полно грибов - "подахматовиков". Кабак, он же ресторан, конечно тоже есть, с кренделем на вывеске (места маловато). И фонарь, и аптека, ясен пень. Поговаривают, что видали здесь Мишу Безродного10, он нацарапал на заднике балагана птичку. Из окна балагана выпал Саша Карев11, но окно оказалось бумажным. Чуть подальше - федоровский погост, обрывающийся с одного края Котлованом. С погоста периодически стартуют ракеты - расселяют мертвецов по звездам, а на другом краю Сережа Доценко12 выгородил себе капище для Николая Мирликийского. Рядышком и башня, с которой Гена Обатнин13 за кормчими звездами наблюдает, а у подножия Эльдар Каримов14 чертит пентограммы. Тут уж и берег морской в кимерийских сумерках. Ира Шевеленко15 здесь рвет морские цветы. А по вечерам все собираются у скалы, увенчанной странным памятником - только лошадь и змея, и поют протяжные северянинские поэзы, или еще грянут на мотив "Из-за острова на стрежень…" - "Чуждый чарам черный челн". Запевает, как всегда, Лена Мирецкая16, а козлоногие фавны, болотные чертенята и недотыкомки путаются в ногах и подтягивают тоненькими голосами. Конечно, это детский сад, то есть Сад нашего детства. Я ходила в этот детский сад, поэтому не могу описывать его взглядом критически-посторонним: "А тут у вас забор покосился…" Мне все в нем мило, и все в нем милы. Кого забыла - простите, сами себя впишите и выгородите делянку. Где там росла яблоня, с которой съешь яблочко - и все узнаешь, я так и не нашла, но меня все равно оттуда почему-то попросили… 1 Лотмана (здесь и далее - прим. ред.). 2 Леа Пильд - преподаватель кафедры русской литературы Тартуского университета. 3 Светлана Кульюс - преподаватель кафедры русской литературы Таллинского педагогического университета. 4 Владимир Паперный - старший преподаватель Хайфского университета. 5 Надежда Пустыгина - зав. кафедрой русской литературы Нарвского колледжа Тартуского университета. 6 Александр Данилевский - преподаватель кафедры русской литературы Тартуского университета. 7 Евгений Горный - заведующий Отделом Сетевой Культуры "Русского Журнала" (www.russ.ru), Москва. 8 Аркадий Блюмбаум - докторант кафедры славистики Хельсинкского университета. 9 Галина Пономарева - научный сотрудник отделения русской литературы Тартуского университета. 10 Михаил Безродный - автор книги "Конец цитаты" (1996), лауреат Малой премии Букера 1998 года, живет в Мюнхене. 11 Александр Карев - студент 2-го курса Тартуского университета, погиб в 1980 году. 12 Сергей Доценко - преподаватель кафедры русской литературы Таллинского педагогического университета. 13 Геннадий Обатнин - научный сотрудник Пушкинского Дома, докторант кафедры славистики Хельсинкского университета. 14 Эльдар Каримов - учитель средней школы с. Калласте (Причудье). 15 Ирина Шевеленко - Visiting Professor, University of Wisconsin-Madison (США), 2000/01 гг. 16 Елена Мирецкая - преподаватель школьного учебного центра, Обнинск. ЕЛЕНА ГРИГОРЬЕВА Тарту |
|||||||
|
