|
|||||||
НОВАЯ РУССКАЯ КНИГА № 3 | |||||||
|
Издание подготовили М. Л. Гаспаров, О. П. Цыбенко, В. Н. Ярхо. М.: Ладомир, 1999. 515 с. Тираж 3000 экз. (Серия "Античная классика") Не в первый раз Россия прощается с классическими (я имею в виду античность) ценностями, но, кажется, в первый раз она это делает без сожаления и комплексов: снова закрываются одна за другой классические гимназии, а в оставшихся родители и дети дружно борются за изгнание никому не нужных "мертвых" языков. Еще недавно классическое образование связывалось в массовом сознании с "Россией, которую мы потеряли". Сегодня кто-то, наконец, понял, что мы потеряли нищую тюрьму народов, а кому-то просто это неинтересно. Интересно - актуальное: в области интеллекта - французская философия, психоанализ, на худой конец - романы Милорада Павича, в мире повседневного - приобретение навыков (деловых, правовых, бытовых, наконец, пардон, гигиенических) цивилизации текущего дня. Как это ни больно признавать филологу-классику, но наша корпорация сама во всем виновата: сперва она похоронила еще вполне живую латынь, требуя от каждого, говорящего на ней, синтаксиса Цицерона и подвергая глумлению всякое отклонение от оного, создав ситуацию, когда по-латыни стало невозможно рассуждать, возможно лишь академически надуваться (не так давно это было дополнено "реконструированным" произношением, когда греко-латинские слова, составившие основу интеллектуальной лексики всех европейских языков, было решено читать так, чтобы их стало решительно невозможно узнать: на-при-мер, "кивилисатия" вместо "цивилизация"), затем она (корпорация "классиков") выступила в союзе с самой "махровой", как раньше было принято выражаться, реакцией, от гогенцоллернского империализма до победоносцевского морозильника. В русских гимназиях "классик" состоял в одной одиозной компании с мракобесом-законоучителем (см. рассказ Чехова "Человек в футляре"). Наконец, классическая филология, оставаясь во многом в лоне позитивизма, умудрилась проигнорировать, за редчайшими исключениями, все новое, что принесло в интеллектуальную жизнь ХХ столетие. Она так и осталась "филологией", не дотянув по-настоящему ни до литературоведения, ни до истории литературы. Но интерес (в том числе переводческий и издатель-ский) к античной литературе, по счастью, не детерми-нирован общественным статусом ее "титульной" науки, и здес-ь мы наблюдаем совсем иную историю, едва ли не самой увлекательной частью которой стало воссоздание по-русски корпуса греческой лирики, важнейший этап которого ознаменован выходом рецензируемого издания. Вообще говоря судьба греческого лирического (в современном смысле этого слова) наследия показательна и поучительна. Оно оказалось самой хрупкой и уязвимой частью античной литературы: его первым перестали переписывать и последним принялись изучать. Смешно сказать: даже в начале ХIX века за подлинного Анакреонта шли позднеантичные ямбические шлягеры про Эротика и Пчелку, про поющего песенки Кузнечика и проч.; до 1843 года никто не позаботился собрать разбросанные по греческой прозе стихотворные цитаты. Непосредственно античность оставила нам усилиями средневековых переписчиков 45 од (эпиникиев) Пиндара - это около 3000 стихотворных строк (то есть объем, равный двум трагедиям); затем около полутора тысяч строк элегий Феогнида и уже упомянутую псевдоанакреонтику, состоящую из 60 стишков общим объемом около 1000 строк. Во второй половине XIX века, в эпоху самого что ни на есть зубодробительного классицизма, когда на изучение латыни и греческого в мужских гимназиях уходило по 50% учебного времени, Пиндара превозносили, но не переводили, Феогнидом откровенно брезговали, а псевдоанакреонтику безудержно тиражировали, так что она вошла в некий культурный тандем с незабвенной "Фриной" Семирадского. Лишь Серебряный век (когда древнегреческий язык как раз изгнали ко всеобщей радости из программ русских гимназий) обратил свое внимание на греческую лирику. Но для этого должны были появиться люди, для которых в античности стали слышны иные звуки и запахи. В 1914 го-ду Вяч. И. Иванов издает полный перевод фрагментов Алкея и Сапфо, в 1915 В. В. Вересаев - Сапфо и Архилоха. Этими тремя авторами дореволюционная библиография и ограничивается. При коммунистах же, в первое двадцатилетие своего правления вообще разогнавших идеологических прислужников самодержавия, наоборот, книги стали выходить одна за другой: в 1922 году Феогнид в переводе Адриана Пиотровского, в 1927 году первая на русском языке представительная антология в переводах Г. Ф. Церетели, в 1929 году - "Эллинские поэты" в переводах В. В. Вересаева, в 1935 - "Лирика древней Эллады" (составитель Я. Э. Голосовкер) и "Греческие эпиграммы" в переводах Л. В. Блуменау, в 1939 - "Греческая литература" (составитель В. О. Нилендер). Собственно корпус переводов, сложившийся в эти годы, и стал костяком всех дальнейших, уже послевоенных, антологий. В 1955 году Я. Э. Голосовкер издал книгу своих переводов "Поэты-лирики древней Эллады и Рима", в 1958 году М. Е. Грабарь-Пассек перевела буколических поэтов, в 1960 году в основном стараниями Ю. Ф. Шульца был вдвое расширен эпиграмматический корпус, 1963 году переиздали "Эллинских поэтов" Вересаева, в 1968 и 1980 годах вышли сборные антологии "Античная лирика" и "Парнас", в последней из них появились свежие переводы М. Л. Гаспарова из Алкея, Е. Г. Рабинович из Коринны, в более узкой по тематике антологии 1987 года "Древнегреческая мелика" Н. Н. Казанский опубликовал реконструкцию од Стесихора. Наконец, появи-лись и переводы нового типа, выполненные сво-бодным стихом (Пиндар и Вакхилид М. Л. Гаспарова в 1980 го-ду и Феогнид А. К. Гаврилова в 1989 году). И уже можно сказать вчера, в 1993 и 1996 годах, Н. А. Чистякова, Ю. А. Голубец и В. В. Зельченко представили на наш суд новые переводы эпиграмм и элегий. "Эллинские поэты" 1999 года - итог столетнего коллективного труда, храм, созидавшийся несколькими поколениями, долгожданная торжественная кода масштабной оратории. Сюда вошла вся греческая поэзия VIII-III вв. до н.э., за исключением Гомера, Пиндара с Вакхилидом, буколистов во главе с Феокритом и эпиграмматистов. Здесь много нового: фрагменты Гесиода и кикликов в переводе О. П. Цыбенко, Каллимаха - О. В. Смыки, Сапфо - М. Л. Гаспарова, подлинного Анакреонта - В. Н. Яр-хо и др. Впервые в русском издании мы сталкиваемся с общепринятой нумерацией фрагментов, отражающей авторитетные издания на языке оригинала. Но как всякий слишком долго возводившийся храм, эта книга, увы, лишена единства стиля. То где-то торчит приспособленная колонна римского времени, то сверкнет модерном заново вставленный витраж. Во всем чувствуется усталость. Усталость "большого стиля", совершенно не идущего к обстоятельствам начала XXI века. Дейст-вительно, зачем было нужно это соединение несоеди-нимого и по жанрам (малые эпики, гимнографы, тут же сольные и хоровые мелики, но без эпиграмматистов и буколистов) и по времени (архаика и ранний эллинизм), и по уровню перевода (nomina sunt odiosa). Составители по-возможности пытались освободиться от слишком больших вольностей переводов Вяч. И. Иванова, Пиотровского и Голосовкера, но сделанные в той же "эквиритмической" технике "более точные" переводы, как правило, всего лишь прозаичнее и приземленнее. Действительное приближение к подлиннику требует иной техники от переводчика, но прежде всего иной степени абстрагирования от поэтических привычек у читателя. Вот, скажем, как это выглядит на примере Сапфо (PLF 96): пер. Вяч. И. Иванова (1914) В час, когда день угас, не одна ль струит На соленое море блеск, На цветистую степь луна сиянье? Весь в росе, благовонный дымится луг; Розы пышно раскрылись; льют Сладкий запах анис и медуница. Ей же нет, бедной, мира! Всю ночь она В доме бродит… Аттиды нет! И томит ее плен разлуки сирой. Громко нас кличет… Чуткая ловит ночь И доносит из-за моря, С плеском волн, непонятных жалоб отзвук. пер. В. В. Вересаева (1915) Превосходит все звезды, струит она Свет на море соленое, На цветущие нивы и поляны. Все росою прекрасною залито Пышно розы красуются, Нежный кервель и донник с чистым цветом. И нередко, бродя, свою кроткую Вспоминаешь Аттиду ты, И тоска тебе тяжко сердце давит… Все тут ясно: Вячеслав Иванов со свойственной поэту отвагой присочинил одну строфу от себя. По-гречески там читаются лишь отдельные морфемы, среди которых гениальной "чуткой ночи", увы, нет. Но так было принято делать и в изданиях на языке оригинала. Это была эпоха так называемой конъектуральной критики. Свои стихи на тему сохранившихся в папирусе морфем, а зачастую и отдельных букв, писали все интерпретаторы Сапфо: и Отто Крузиус, и Эрнст Диль, и Теодор Рейнак, и даже Бруно Снелль (то есть вплоть до 1960-х годов). Но вот и в "более строгом" переводе Вересаева в последней строке пришлось вставить утраченное в подлиннике слово. Я уж не говорю о таких вещах, как "диафрагма" подлинника вместо "сердце" перевода. Огорчает и отсутствие в антологии новых петербургских переводов; оно своей тотальностью не может не восприниматься как дискриминация. А тем не менее в 1995 году (да еще и с объемным комментарием) вышли "Гомеровы гимны" Е. Г. Рабинович, в 1996 - "Древнегреческая элегия" под редакцией Н. А. Чистяковой с первым полным (включая мальчиколюбивую вторую часть) переводом Феогнида Ю. А. Голубца, более полным, чем в рецензируемом издании, преводом "Причин" Каллимаха его же и множества мелких стихотворений в переводе В. В. Зельченко и самой Н. А. Чистяковой. Но все эти замечания, все это растущее по мере почти ежедневного общения с книгой раздражение свидетельствуют лишь об одном: это не столько ропот неприятия, сколько рокот времени, в котором слышится окончание одной эпохи и начало новой, когда всё нужно будет переделать заново, исходя из того, что актуально для читателя, исходя из диапазона его приемлемости. А "Эллинские поэты" превратятся, да что там, со дня своего выхода уже превратились в "главную" книгу греческой поэзии, по отношению к которой все самые изящные издания, все самые гениальные поэтические переложения воспринимаются не более чем addenda. Разрастается доблесть, Как дерево, мечущее зеленые ветви, Возносясь во влажный эфир Меж мудрыми и праведными мужами. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О Мегас, Вернуть твою душу в мир - Не по силам мне: Тщетным надеждам - безумный исход. Но мне дано Безмерный воздвигнуть Песенный столп. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я счастлив Испустить хвалу, достойную подвига. Пиндар. 8-я Немейская ода. Пер. М. Л. Гаспарова. СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ |
|||||||
|
