НОВАЯ РУССКАЯ КНИГА № 4

Алексей Шипенко

Жизнь Арсения
Роман

СПб.: ИНАПРЕСС, 2000. 352 с. Тираж 1000 экз. (Серия "Цветы зла")

Роман Алексея Шипенко "Жизнь Арсения" относится к той рас-пространенной в наши дни категории русской литературы, которая впервые получает свое признание в Германии. Таким образом, преж-де чем быть изданным в ИНА-ПРЕСС, "Жизнь Арсения" появилась в 1998 году на немецком языке в издательстве "Зуркамп". Очевидно, что в лице Шипенко немецкое издательство на этот раз пыталось оказать протекцию автору так называемой "психоделической" прозы. В чем особенность этой прозы в варианте Шипенко?
Название романа "Жизнь Арсения", отсылая к названию известного текста Ивана Бунина "Жизнь Арсеньева", немедленно порождает у читателя ожидания, что текст Шипенко является "романом воспитания", в котором главная нить повествования плетется с точки зрения одного героя. Эта читательская иллюзия поддерживается на первых страницах романа, на которых главным действующим лицом оказывается мальчик по имени Арсений, обретающийся в Севастополе 1966 года, но уже во второй части (20-я страница) происходит обман ожидания: действие перемещается в Нью-Йорк 1993 года, а знамя точки зрения вручается писателю-алкоголику по имени Джек. Арсений исчезает, чтобы снова время от времени появляться в психоделических снах героини по имени Мэрион, сновидящей из Нью-Йорка Севастополь 1966 года. Чтобы как-то расправиться с традицией "романа воспитания", на 272-й странице появляется старец, получивший после пострига имя Арсений.
Если название романа настраивает читателя на лад русской классической литературы, то первое предложение задает тон "психоделической" прозы: "1966 год (запрещение ЛСД), Севастополь, СССР". Сопоставив текст с данными на обложке (Шипенко - 1961 г. рожд.), можно решить, что роман, в котором в 1966 году начинает действовать пятилетний ребенок, автобиографичен и зеркально отражает бунинский, но вместо становления писателя тематизирует становление писателя-наркомана. Однако тема наркотиков, как и тема русской классической литературы, прерывается, не получая развития: если Джек из Нью-Йорка продуцирует видения измененного сознания, то этот галлюциноз возникает в результате алкогольного опьянения.
Трудно судить, боялся ли Шипенко порицаний за пропаганду наркотиков, или надеялся расширить рамки психоделической прозы, показав галлюциноз разного типа. Печальный факт заключается в том, что стилистически роман оказался однородным, профессионально сделанным текстом, в котором традиции "заумной" психоделики слегка приспущены с небес на землю, но не в такой степени, как у Пелевина, чтобы получить доступ к совсем уж массовому читателю. Шипенко не скрывает вторичности своего романа по отношению к уже существующей традиции русской психоделики: в автор-ском заключении он признается, что "Жизнь Арсения" представляет из себя "коллективный труд" и имеет бесконечное продолжение, а также заявляет, что "ничего „болезненного" и „депрессивного" на страницах своих букв я публиковать не собираюсь". Девятая, и по-след-няя, часть романа прерывается на полуслове. Все эти манифестации недвусмысленно свидетельствуют о том, что Шипенко хотел бы состязаться с бесконечным коллективным трудом Инспекции "Медицинская герменевтика", давно присвоившей себе роль тотального антидепрессанта. Однако "Мифогенная любовь каст" "МГ" - роман, хоть стилистически и не "вылизанный", но гораздо более "стильный" во всех смыслах, выходящий за рамки собственно "психоделического" канона глубоким осознанием собственной природы вообще и природы "психоделического" в частности.
Здесь следовало бы напомнить, что галлюциноз как конституирующий элемент массового текста второй половины двадцатого века вошел в моду не вчера. На моей памяти, лет десять назад тинейджеры вовсю строчили графоманские тексты, описывающие эффект расширения созания после приема психотропных препаратов. Немаловажными претекстами в таких случаях служила англоязычная поэзия: у ребятишек помладше - "Pink Floyd", у лиц всех возрастов - Джим Моррисон. Общая черта всех этих продуктов массового психоделического твор-чества, равно как и психоделического творчества для масс, - резкая маркированность визуального элемента. В прозе это выражалось в гипертрофии описательных конструкций: юноша, обдумывая житье, пытался выразить на письме не то, что происходит, а то, что он "видит". Так что "Мифогенная любовь каст" - это вовсе не "проза художников", а просто высший образец классической психоделической прозы конца двадцатого века, осознавшей себя как новый эпос, в котором событийная канва уступает место визионерству.
Видимо, для того чтобы процесс чтения не связывался с "болезненностью" и "депрессией", Алексей Шипенко не позволяет своему повествованию сбиться на созерцание. Его "психоделическая" проза работает на уровне игры с сюжетом и по сути своей не психоделична, обманывая читательские ожидания, как и в случае с русской литературной традицией. Динамичное повествование Шипенко напоминает освоившего "фэнтези" и "крутую" молодежную стилистику Довлатова. На уровне содержания это проявляется в том, что герои без конца потребляют алкоголь, в частности водку, и на сленге питерских наркоманов их следовало бы назвать "синяками" (презрительное обозначение алкоголиков). Таким образом, проза Шипенко во многих своих проявлениях остается в традиции прозы 60-х годов.
Единственное, что отличает роман от этой традиции, - отсутствие общей структуры и хаотичность в употреблении цитат из мировой литературы. Роман построен по принципу "сел и написал", поэтому рекуррентные мотивы, встречаясь довольно часто, слегка остраняют читателя своей суггестивной бессмыслицей. Например, на протяжении всего романа можно проследить эпопею с ухом. Вначале читатель встречается с ухом Арсения, которое треплет пьяный капитан второго ранга. На странице 120 читателя вынуждают вспомнить Ставрогина, который в "Бесах" неожиданно ухватил зубами ухо собеседника: "Мужики ставят гроб на козлы. Прощание. Первой подхо-дит женщина с булкой на голове, плачет, падает на грудь покойницы. Вступает баянист второй группы. Старушки утешают и отводят женщину в сторону. Женщина вырывается и снова кидается к гробу. Вступают струнные треть-ей группы и, после некоторого замешательства, - оркестр № 4 (труба и бубен). Четыре оркестра играют одно и то же, но с отставанием, в соответствии с началом церемоний. Мальчик шагает к гробу, берет покойницу за ухо, начинает тянуть. Длится это секунд десять, пока его не оттаскивает продавщица". "Депрессивность" поэтики Достоевского весьма сомнительно преодолевается Шипенко на следующей странице, когда выясняется, что ребенок тянул за ухо покойницу для того, чтобы восстановить симметрию (другое ухо у нее уже было оттянуто): все-таки в сцене с покойницей заявлена гораздо более сильная степень человеческого отчуждения, нежели у Достоевского, несмотря на вкрапление постмодернист-ски переработанного мотива воскрешения отцов (ребенок-скульптор-творец), ибо соприкасаются не "лики", а лик и рука. На странице 152 тема уха завершается феминист-ским галлюцинаторным пассажем: "Голова Джека лежит на тарелке, предусмотрительно обнажив шею. Юдифь мажет горчицей левое ухо Олоферна. Ребека вздымает правую бровь. Она начинает догадываться, что соседствующие за столом люди находятся в родственных почти отношениях: невеста перчит ушную раковину жениха и вталкивает в себя глоток кислой „Ретцины". Непрожеванный нипель падает в желудок. Невеста точит друг о друга ножи. В анатомический театр входят некрофилы и каннибалы".
Фрагментарность и телеграфный стиль галлюциноза заставляют вспомнить еще один образчик "кислотной" прозы, а именно используемый у "радикалов", публиковавшихся в издательстве "Гилея". Роман Шипенко, несомненно, сделанный на более высоком уровне профессионального мастерства и таланта, чем романы Пименова, Цветкова и Гастелло, занял, к сожалению, промежуточную позицию в литературном поле.
НАДЕЖДА ГРИГОРЬЕВА

НОВАЯ РУССКАЯ КНИГА
СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА


www.reklama.ru. The Banner Network.

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1