Московский социолог Юрий Качанов написал новую кни-гу обоснований социологического знания. Автор беспокоится, что "большинству социологов" его "построения могут показаться „спекулятивной заумью" или, хуже того, нелепостью" (с. 185). И это оправд-анное беспокойство. Трактат Качанова - это метафизика, а не социология. Рискну сказать, что для социолога - будь то "прикладник" или теоретик - это не событие. Не событие его науки, по крайней мере.
Не полагает ли Качанов, что для занятий наукой необходимо какое-то философское обоснование? И в особенности для занятий социологией? Или он думает, что философские и научные (например, социологические) вопросы настолько переплетены, что стремление к их взаимному ограничению лишено всякого смысла? А может, он считает свое исследование нефилософским? Наиболее вероятно второе: "Обнаруживая когнитивную структуру „присутствия"1 социология „обнажает прием", показывает организацию социологической теории, ее происхождение из исторически конкретных социальных установлений. Даже если мы сможем увидеть в arche социальной науки неразличимое прежде политическое и вместе с тем метафизическое начало - онтологизированные практические схемы, оно все же само по себе не устранится. Метафизическое основание неотделимо от политической мобилизации. <…> "последним основанием" со-циологической теории выступает изо-морфная ей социальная позиция, и конкуренция между теориями подобна конкуренции между соотносимыми с ними позициями" (с. 24-25). Последняя формулировка прямо указывает на метафизическую и полити-ческую природу социологических тео-рий, "изоморфных" соответствующим социальным позициям.
О связи метафизики и политики по-ка помолчим. Указание на то, что социологические вопросы и способы их рассмотрения "растут" из социального контекста, в котором действует социолог, возражений не вызывает. Сомнительно другое - то, что ученый всегда действует подобно философу-творцу "системы" или политику. А если он просто критически развивает суждения с позиций "здравого смысла", нисколько не заботясь о "последовательности" строителей метафизических систем?2 Ведь метафизика поддерживает с эмпирикой отношения, качественно отличные от науки - будь то наука естественная или социальная3. В то же время этика ученого - это этика незаинтересованности: он стремится к "объективному" знанию в обыденном смысле (т. е. как дело обстоит "на самом деле") и потому, как верно замечает Качанов, сосредоточен на прояснении субъектно-объектного отношения. Причем по-следнее следует понимать не в метафизическом ключе, а практически, с точки зрения средств учета фактора наблюдателя. Утверждать, что такова и естественная этика философа, было бы в большинстве случаев ошибочно, и корни этого - все в том же различии науки и философии в их отношениях с эмпирикой. Разумеется, ученые могут выступать и в качестве философов, а представители социальных наук особенно часто позволяют себе философские высказывания и споры (уровень которых сравнительно с "профессиональными" часто невысок), - но их философии не имеют непосредственного отношения к эмпирическому анализу. Более того, социальная наука может обращаться к философскому анализу - в той мере, в какой он несомненно основан на все том же обыденном мышлении и связан с опытом, - но она порывает как с любыми претензиями на окончательную стабилизацию соответствующего концептуального аппарата и универсализацию анализа в смысле естественных наук, так и - тем более - на его тотализацию в смысле метафизики. Можно сказать, что в социологическом тексте происходит "подмена" философских понятий, - они иначе используются (неважно - отдает себе в этом отчет социолог или нет). Ведь предмет синтетических социальных наук (социология, история, культурная антропология) носит откровенно исторический характер: в отличие от "специальных" социальных наук (лингвистика, экономика, демография…) здесь об этом невозможно "забыть". Как и ученые-естествоиспытатели, социологи могут придерживаться любых философских убеждений и все ж-е оставаться "хорошими учеными". Залогом то-му - незаинтересованность, владение техниками социологического исследования и логическая культура.
Что же касается отношений науки и политики, то здесь истина сталкивается с "магией" (если воспользоваться релевантным пассажем П. Валери). Незаинтересованность и политика несовместимы. Политика не имеет ничего общего с созерцательностью. Политик навязывает ценности. Наука, в особенности социальная наука, безусловно "открыта" для политики, но для разной политики, для политики, производной от различных ценностей. Можно возразить, что этика незаинтересованности тоже предполагает свою политику - по крайней мере внутри научной институции. Согласен, но не более того - здесь и речи нет об общем руководстве! Ученый - совсем не обязательно философ-рационалист: играя другие роли, он может придерживаться других ценностей4.
Впрочем, автор книги сам выступает за автономию социологии, говоря об остановке "механизма политического представительства в социальной науке" (с. 217). Ему просто кажется, что для этого необходимо включить в любой социологический анализ "социологию социологии". Эта идея, практически реализованная П. Бурдьё, представляется весьма сомнительной. Не в том смысле, что социология социологии как раздел социологии науки невозможна, а в том, что любой социологический анализ должен сопровождаться своего рода анализом второй степени. Разве в результате этой операции исследование станет более "объективным"? Ведь анализ второй степени принадлежит тому же ученому в том же контексте. Он не может быть внесоциален. Нам говорят, что важна сама флуктуация. Для чего? Как демонстрация этической позиции? Но разве количество здесь что-то решает? Или мы опять сталкиваемся с метафизическими претензиями? В случае Качанова и его "социо-логии" это не вызывает сомнений. Причем в инспирированной М. Хайдеггером метафизике характерный для континентальной традиции "туман" мистики, теологии и поэзии крайне запутывает суть дела - зачастую весьма банальную. Нам говор-ят о том, что социология сама является социально-историческим феноменом и, в силу своего предмета, долж-на постоянно об этом "помнить", т. е. практически демонстрировать в акте деконструкции собственной парадигматики. Но ни эта констатация очевидного, ни предмет социальных наук не "требуют" ничего подобного; требование же Качанова имеет сугубо метафизическую природу, проистекая из постхайдеггеровского кризиса континентальной метафизики. На мой взгляд, ситуация просто "вынуждает" нас к "окончательной" эмансипации социальных наук от философии в том смысле, что философская позиция не должна определять нашу оценку работы социального ученого - неважно, теоретик он или "прикладник", а философские дебаты, в том числе и пресловутая дискуссия о субъекте, здесь должны быть маргинализированы. Нужно исходить из того, что "на самом деле" можно наблюдать и научно концептуализировать.
В заключение скажу об одной претензии автора, которую нельзя обойти молчанием. Помимо метафизических размышлений Качанов анализирует ситуацию в современной российской социологии, обращая суровый критический взгляд то на хранителей и толкователей "высокой традиции", то на "наивных" социологов экономики, которые "не задаются вопросом об онтологическом смысле присутствия „предпринимателей"" (с. 210)5. Как правило, эта укорененная в традиции школы Бурдьё критика остра и уместна, но этим ее смысл не исчерпывается. Книга претендует на роль манифеста новой социологии: "В российской социологии все еще начинается", - патетически возглашает автор (с. 221). Но на эту роль "Начало социологии" не годится: все сколько-нибудь пло-дотворные для социальных наук теоретические языки являл-и себя в анализе конкретных социальных реалий. Псевдометафизику же постигла незавидная участь: "…„регулятивная система" вместо того, чтобы обозначать явление социальной действительности, обозначает самого Дж. Спен-сера" (с. 214). Думается, что то же самое ожидает и "присутствие".

1 Собственно качановский термин, призванный указать на отличие его "новой" науки от старой "социологии".
2 Если, конечно, не отождествлять обыденное мышление с метафизикой. Таковое допущение было бы очевидно абсурдно, поскольку устра-няло бы всякое различие между философствованием и другими формами мышления, тем самым упраздняя философию как таковую.
3 Отличия между наукой и философией в их отношении к эмпирике, с одной стороны, и между естественными и социальными науками, с другой, обстоятельно проанализированы французским социологом Ж.-К. Пассроном в книге "Социологическое мышление" (Nathan, 1991, p. 357-402).
4 Упоминание "философа-рационалиста" имплицитно предполагает, что философия - это не просто рассуждения за кафедрой, а искус-ство повседневного существования. Это не констатация, а позиция.