Горячечное дыхание пушкинского юбилейного года будет еще некоторое время ощущаться в повседневном быту литературоведческой нау-ки. Это относится, в частности, к периодическому появлению на книжных прилавках пушкиноведческой литературы, "опоздавшей" к юбилею. Так и "Онегинской энциклопедии" несомненно было уготовано в ряду пушкинской юбилейной печати почетное место. Теперь же ей придется его самостоятельно от-воев-ывать в современном ин-телл-ектуальном пространстве, равной в ряду себе подобных. Ибо "Онегинская энциклопедия" представляет собой из-дание плоть от плоти последнего филологического десятилетия, с его страстью к энцикло-педической форме, дающей иллюзию объективного и самодостаточного знания, и к гло-бальным исследовательским проектам.
Перед нами первый опыт энциклопедии, посвященной конкретному произведению, - до настоящего момента область филологической практики, считавшаяся уделом комментария. Уже хотя бы поэтому издательское предприятие Н. И. Михайловой достойно самого пристального внимания. Правда, сами авторы энциклопедии с похвальной скромностью видят в своей работе просто "новый тип комментария „Евгения Онегина"", расположенный по словарному, алфавитному, принципу, отличающийся большей широтой охвата материала и "установкой на монографичность" в отдельных статьях, но в целом преемственный по отношению к уже существующим комментариям пушкинского романа в стихах (Н. Л. Бродского, Ю. М. Лотмана, В. В. Набокова и др.). Однако мы позволим себе в этом усомниться.
В основу "Онегинской энциклопедии", как это следует из открывающего ее редакционного пояснения, положено несколько "словников", слитых в общем алфавите. Первый представляет собой словарь имен собственных, упомянутых в "Евгении Онегине". Сюда входят также мифологические имена, географические названия и имена литературных героев, поэтому рядом с вполне исторически-ми, скажем, Байроном, Баратынским, Кавериным или Адамом Смитом (впрочем, стоящим почему-то на букву "А") можно встретить Акульку (как сообщает энциклопедия любознательному читателю - "уменьшительная форма простонародного имени Акулина"), Андрюшку ("имя кучера"), "Ду-ню" ("уменьшительная форма имени дочери одного из провинциальных помещиков" - имеются в виду строки "Зовут соседа к самовару, / А Дуня разливает чай") и т. д. и т. п.
Второй словарь, по замыслу составителей энциклопедии, должен был включать реалии, ушедшие из нашего быта и требующие пояснения. На деле же, кажется, главным и едва ли не единственным принципом здесь было присутствие того или иного слова в тексте "Евгения Онегина", независимо от того, требует ли оно пояснений для современного читателя и имеет ли какую-либо специфику употребления в пушкинском романе. Поэтому "Онегинская энциклопедия" заботливо сообщает (разумеется, цитируя для исторического колорита словарь Даля или Академии Российской), что "кухня" - это "помещение, предназначенное для приготовления пищи", а "аптека" - "дом или поко-й, в котором всякие лекарства содержат, хранят, приготовляют и продают", что "кушак" - это "пояс", "курок" - "часть замка, в которую кремень вставливается", "жаркое" - "жареное кушанье, обычно мясное", а "клевета" - "распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство лица или подрывающих его репутацию" (в данном случае почему-то со ссылкой не на словари, а на Уголовный кодекс Российской Федерации), и т. д. В энциклопедию вошли и требующие объяснения словосочетания, например: "бобровый воротник", "белянка черноокая" (что в отрыве от контекста, заметим, больше всего напоминает обозначение биологического вида), "гусь тяжелый", "геттингенская душа", "клопы да блохи". В последнем случае особенно трогательно выглядит желание авторов дать исторические пояснения. Поскольку же у Пушкина значительное число слов основного словарного фонда русского языка никак не маркировано, ни исторически, ни стилистически, то и соответствующие энциклопедические статьи приобретают характер независимой от текста пушкинского произведения исторической справки, впрочем, зачастую весьма интересной и содержательной. Энциклопедия даже может заслужить особую благодарность домашних хозяек за обилие исключительно подробных кулинарных экскурсов и рецептов. Главное для читателя - вовремя отвлечься от текста "Евгения Онегина", к которому изданная книга имеет минимальное отношение. В принципе, это совершенно самостоятельная "энциклопедия русской жизни" - интересный исторический справочник, просто составленный по несколько необычному принципу. Однако словарный запас Пушкина даже в одном "Евгении Онегине" довольно широк, - потому и книга получилась информативной и объемной. Кроме того, можно оценивать творение Н. И. Михайловой и ее авторского коллектива не только как исторический справочник, но и как попытку самостоятельного творчества в модном жанре современной интеллектуальной беллетристики - наш национальный вариант "хазарского словаря" или же своего рода "комментарий к утраченной рукописи".
К сожалению, "рукопись", т. е. в данном случае сам пушкинский роман в стихах, для авторов энциклопедии оказался утрачен. Хотя вроде бы удалось и найти место для творческой истории "Евгения Онегина" (ее надо вычитывать главным образом в статьях об отдельных главах - "Глава первая", "Глава вторая" и т. д.), и включить в общий словник словарь мотивов, "в котором предпринята попытка раскрыть некоторые философские, нравственные и эстетические категории, существенные для понимания пушкинского текста". Отчасти подвел "словарный" принцип расположения материала, особенно при плохой согласованности статей друг с другом. Так, безу-словно интересные наблюдения, относящиеся к стиху "Под небом Африки моей", читатель должен искать в статье "Авзония", тогда как про Африку в нужном месте ему рассказывают, что это "часть света". И этот пример далеко не единственный.
С собственно пушкинским, "онегинским" материалом дело в издании обстоит хуже всего, поскольку эта в своем роде уникальная "персональная" литературная энциклопедия с филологической точки зрения, к сожалению, имеет одну отличительную особенность - научную беспомощность, причем зачастую напыщенную и себя не осознающую. Внимательно почитав в течение некоторого времени энциклопедию, перестаешь удивляться, когда вдруг автор словарной статьи, прервав свои до того вполне приемлемые и традиционные рассуждения о взаимоотношении образа автора в "Евгении Онегине" и действительной личности Пушкина, о проницаемости границы романного и действительного пространства и т. д., обрушивает на героев пушкинского романа инвективы, достойные урока литературы в средней школе: "…их печальная участь - в немалой степени результат собственных заблуждений и ошибок, узости и односторонности взгляда на мир, ограниченности жизненной позиции. Беда в том, что они (как показано в романе) не умеют видеть жизнь и людей такими, каковы они на самом деле…" (с. 16). Или когда сталкиваешься с попыткой индивидуальной лингвистической трактовки - см., например, предложенную на с. 121 смысловую дифференциацию слов "счастье" и "блаженство": "под счастьем было принято понимать удачливость на поприще общественной или государственной деятельности, <…> а под блаженством - наслаждения личной жизни, любви…"; а на с. 566 производное от "кусты сирен" название кустарника - "сирена". Или когда интертекстуальные связи Пушкина с Байроном иллюстрируются наличием в произведениях и того и другого поэта слов roast-beef и beef-steak, а также, например, упоминаемым в "Онегине" "Академическим словарем", якобы корреспондирующим с Walker's Lexicon у Байрона. Или демонстрацией читателю "подспудной демонологической темы романа": Онегин - Сатана, что, по мнению авторов, вполне соответствует ли-тературной традиции пушкинского времени (Метьюрин, Мур, Байрон), разрабатывающей мотив любви демона к земной девушке (см. статью "Бес", с. 110). Примеров можно приводит множество и множество. "Онегинская энциклопедия" несомненно станет одним из бестселлеров текущего года в области занимательной филологии. Нельзя не отметить и навязчивого желания авторов в каждой пушкинской строке увидеть "двойное дно" и пояснить на страницах энциклопедии ее скрытый смысл. Похоже Пушкин действительно словечка не сказал в простоте; а "Евгений Онегин" превратился в тяжеловесный текст, перегруженный метафорическими, аллегорическими смыслами, глубоко скрытыми и труднообъяснимыми намеками, но начисто лишенный и пушкинской легкости, и пушкинского артистизма, и мягкой иронии, и лириче-ской глубины.
Впрочем, за читательскую судьбу "Евгения Онегина" волноваться, разумеется, смешно. Пушкинскому роману не страшны никакие энциклопедии. Пожелаем же и "Онегинской энциклопедии" найти своего читателя и присоединимся к ее составителям, сопроводившим свою книгу напутствием (правда, и здесь с ошибкой в написании латинской цитаты): "Vade, sed incultus" - "Иди, хотя и неприбранная…".
ЕКАТЕРИНА ЛАРИОНОВА