В середине мая этого года я отправил Леониду Черткову письмо, на которое уже не получил ответа. Спустя два месяца узнал, что Чертков умер. Среди моих коллег-филологов я был одним из немногих, кто поддерживал в последние годы какие-либо контакты с этим человеком.
Я никогда не виделся с Чертковым. Черты литературного отшельника, реликта канувшей в прошлое, но еще не столь далекой эпохи, старателя чужого текста, с этим текстом в ретроспективе почти сроднившегося, сочетались в нем с трудным характером — нелюдимого, нездорового душевно человека, сознательно порвавшего связи со своими соотечественниками и отошедшего от литературной деятельности. Ни одной публикации с середины восьмидесятых годов, отрывочные, иногда анекдотического свойства рассказы бывших друзей и знакомых Черткова, в том числе и посещавших его в Кельне, отсутствие информации о нем в немецких адресных книгах и справочных службах — все это к концу девяностых годов, когда я предпринял попытки разыскать Черткова, заставляло вообще усомниться в возможности какого бы ни было контакта.
Неожиданно Чертков объявился сам. В 1997-м или в начале 1998 года в газете «Русская мысль» появилось объявление о том, что автор рассылает всем желающим свой сборник стихотворений «Смальта». Цена — всего лишь 5 немецких марок. Указан кельнский адрес, домашний адрес Черткова.
Я получил «Смальту». После этого было несколько писем. Чертков писал на открытках. Мне кажется, эти открыточки — атрибуты лапидарного стиля, свойственного именно Черткову, —- я видел подобного рода его послания к различным адресатам, написанные еще в шестидесятых годах.
Оказалось, что Чертков следит за современными литературоведческими публикациями, просматривает российские журналы. Я предложил ему опубликовать новеллу Константина Вагинова «Конец первой любви», единственную известную машинопись которой в свое время он увез в Германию. С этим начинанием, однако, ничего не вышло: несмотря на неоднократно повторяемые обещания, Чертков так и не прислал этот текст. Не успел или не хот-ел — ссылался на разные одолевающие его проблемы. Зная о моих источниковедческих штудиях (во многом я шел по его следам), Чертков иногда делился со мной советами: например, рекомендовал просмотреть английский журнал «Calender of Modern Letters» за 1920-е годы, где, по его мнению, могли быть материалы о Вагинове. По его просьбе я послал в Кельн последнюю поэтическую книгу Сергея Стратановского, книжку моих юношеских стихотворений и, помимо этого, поблагодарил за присланную «Смальту». 27 августа 1998 года Чертков отвечал мне: «Благодарю Вас за отзыв и за книжку Стратановского и Вашу, хотя, к сожалению, его новые стихи (как и Лены Шварц) — мне кажется — нового этапа не представляют. Что касается Ваших стихов, то я думаю, Вы еще не расписались. Вообще, время сейчас, как мне кажется, мало поэтическое, невзирая на потоки новых и старых публикаций. Отсюда и моя выборка — из очень большого количества написанного, которое меня не удовлетворило. Поэтому я предпочел дать более прочувствованные кусочки. Наша договоренность остается в силе. Я не то чтобы думаю — прислать Вам рассказ <Вагинова> или нет — я сознательно не хочу сейчас перерывать бумаги».
Двадцать стихотворений «Смальты» — всего по несколько строчек каждое — вот те более прочувствованные кусочки, фрагменты текста, который следует считать уже написанным. Но любой из этих фрагментов в своей хрупкой недосказанности теперь отчетливей напоминает о жизни, еще не бывшей.