УВАЖАЕМАЯ РЕДАКЦИЯ!

В № 3 «Новой Русской Книги» опубликована статья Михаила Трофименкова «Дело Акунина» — статья содержательная и интересная. Однако там, где автор, отвлекаясь от собственно литературной темы, касается реальных «детективов» отечественной истории, он делает несколько заявлений, с которыми трудно не вступить в спор.
Я имею в виду прежде всего следующий, соглашусь, эффектный пассаж: «Фактор провокации во многом опре-деляет развитие новейшей истории России. На каждом историческом переломе возникает морда провокатора, маленького человека, одного движения которого… (даже не заказанного, а от души провокатора идущего) достаточно, чтобы история пошла так, как она пошла: Гапон, Азеф, Богров, Блюмкин, Николаев, Басаев».
Слово «провокатор» часто употребляется в России в чрезвычайно широком значении. Тем не менее изначально это слово имеет простой и четкий смысл: провокатор — это человек, совершающий определенные действия, чтобы вызвать противоположную сторону на ответные меры или дать ей повод для ответных мер. Типичное описание провокации — действия дядюшки Пио из «Моста короля Людовика Святого» Уайлдера: «Правительство посылало его в горы поднимать нерешительные восстания, с тем чтобы правительство могло явиться туда и их решительно разгромить». Если исторический деятель — ни «по заказу», ни «от души» — не имел таких намерений, назвать его провокатором нельзя. Убийство Урицкого Каннегисером стало поводом для ужесточения красного террора, но это не входило в цели Каннегисера, поэтому он не провокатор. Точно так же не являются провокаторами Желябов и Перовская, хотя события 1 марта 1881 года резко изменили правительственную политику.
Если М. Трофименков понимает термин «провокатор» так же, как и я, то, ставя имя Шамиля Басаева в определенный ряд, ряд заведомых провокаторов, он высказывает определенное (и имеющее своих сторонников) суждение о мотивах совершенных этим лицом или приписываемых ему деяний — рейда в Буденновск, вторжения в Дагестан, взрывов в Москве и пр. Но что же это за ряд и что за исторические фигуры в него входят?
Георгий Гапон был не провокатором, а профсоюзным деятелем, получавшим пособие от полиции и никогда не скрывавшим этого от своих друзей-революционеров. Ни он, ни другие инициаторы демонстрации 9 января не стремились спровоцировать власти на применение силы: более того, они пытались предотвратить столкновение демонстрантов с полицией. Никто из злейших недоброжелателей Гапона не обвинял его в противоположном. Как только у председателя «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Петербурга» действительно возникли мысли о провокации, он был убит и никак повлиять на ход истории не успел.
Относительно убийства Столыпина есть различные версии, но вероятнее всего общепринятая: эсер Дмитрий Богров, уличенный товарищами по партии в сотрудничестве с охранкой (что далеко не равносильно провокации), чтобы «оправдаться», совершает в одиночку громкий тер-акт. Кстати, влияние убийства Столыпина на историю России сильно преувеличивается: правительство графа Коковцева продолжило прежнюю политику.
История с убийством Мирбаха Блюмкиным довольно темная, но термин «провокация» здесь также мало применим.
Что до Леонида Николаева, вопрос о том, кем же был этот человек — провокатором или просто обманутым мужем, так до сих пор и не решен историками.
И лишь Азефа можно, с некоторыми оговорками, назвать провокатором. Хотя в данном случае точнее был бы термин «двойной агент».
Все эти уточнения, как мне кажется, не случайны. М. Тро-фименков здесь демонстрирует определенный способ мышления, вообще присущий русской интеллигенции, как консервативной, так и либеральной. Суть этого способа в том, что историческая мифологема оказывается важнее фактов. Важен не факт провокаторства Гапона, а легенда о «попе-провокаторе». Из мифологем выстраивается внешне убедительная конструкция, а в нее вписывается предполагаемый факт, который, таким образом, как бы попадает в ранг фактов доказанных. Надо ли говорить, насколько это далеко от западного логического, правового мышления.
М. Трофименков обнажает «швы» этого мировосприятия в следующей фразе, прямо относящейся к нынешней политической реальности: «Неважно, подсылал ли Борис Годунов киллеров к царевичу Димитрию, но постыдная тайна „кровавого мальчика“ свела его в могилу. И неважно, кто взрывал дома в Москве, но постыдная тайна „сентябрьских взрывов“ будет родовым проклятием царствования, начинающегося на наших глазах…» Простите — так убивал Борис Годунов царевича или нет? А если не убивал, то в чем постыдная тайна? И чья это тайна — его или тех, кто ложно обвинил его в убийстве?
Нет, прав М. Эпштейн: Россия — родина постмодернизма. Страну, в которой только и могла зародиться великая поговорка: «то ли он украл, то ли у него украли», — не понять приземленным позитивистским умом. Казалось бы, если взрывы организовал Путин, его надо подвергнуть импичменту и судить. Если же это сделал Бен-Ладен, с ним следует бороться, а перед Путиным (вне зависимости от нашего отношения к нему как к политику) извиниться за клевету. Либо одно, либо другое. Отец Доди Аль Файеда обвинил британские спецслужбы в убийстве своего сына и принцессы Дианы. Является ли это пятном на царствовании Елизаветы II? Да, если обвинения обоснованы. Нет — если они облыжны. Есть простые факты, исключающие какую бы то ни было амбивалентность: Волга впадает в Каспийское море, Берия, при всех его недостатках, не был английским шпионом, маца готовится без использования христианской крови, «Протоколы Сионских мудрецов» — подделка, но и «Циркуляр Плеве» — тоже.
Но в России была такая юридическая формула: «оставить в подозрении». Погодин, споря с Пушкиным, предлагал не считать Годунова убийцей Димитрия, но «оставить его в подозрении». Власть, «оставленная в подозрении», не осужденная и не оправданная, — это иногда очень выгодно, поскольку является идеальным оправданием для релятивистской общественной морали. В особенности это замечательная почва для появления самозванцев.