ЭПИЗОДЫ ИЗ ИСТОРИИ «ВТОРОЙ КУЛЬТУРЫ»

Есть работы по библиографии — и неинтересные…
(из разговора)

Небольшая книжечка мемуаров Дмитрия Северюхина заслуживает самого пристального внимания. Во-первых, это книга во многом — «про библиографию» (см. эпиграф). «Конец Цитаты» Михаила Безродного, писанный на неметчине, начинается фразой «Больше всего… не хватает Публичной библиотеки». Книга Северюхина могла бы начаться антитезой — «Больше всего хватает…». Это книга счастливого читателя «Публички», попавшего в число «тех ее вечных обитателей, которых только завершающий вечерний звонок может вывести из своеобразного интеллектуального транса, оторвав от драгоценного вороха разложенных на столе книг и записей». Это и книга плодовитого библиографа, создателя (совместно с Олегом Лейкиндом) фундаментальных трудов: справочника «Золотой век художественных объединений в России и в СССР (1820—1932)» (СПб., 1992), биографического словаря «Художники русской эмиграции (1917—1941)» (СПб., 1994), а при участии парижанина Кирилла Махрова — еще и словаря «Художники Русского Зарубежья (1917—1939)» (СПб., 1999). Их биобиблиографические труды общим объемом 1704 страницы справочного текста получили высокую оценку специалистов и активно ими задействуются. Собственно, эпизодом презентации последнего из названных трудов Д. С. мемуар и завершается. Она прошла в Чайном домике Летнего сада «как праздник в хорошей дружеской компании», когда участники «с удовольствием предавались воспоминаниям о прелестях и странностях прошедшего двадцатилетия». Импульс этого вечера и подвйг Д. С., как истинного homo faber biblio-graphicus, записать свои воспоминания и издать их в виде книжечки для узкого круга. В продажу поступило лишь несколько экземпляров, раскупленных в мгновение ока.
Перед нами непривычный вид мемуара — «про сегодня» или как бы еще длящееся вчера, актуальное по своим последствиям для всех его участников. Темпоральность — в некоем past continuos. Событийный ряд обрывается в декабре 1999 года, под текстом стоит дата «январь 2000», в печать книга подписана в конце апреля 2000-го. А уже 6 июня в Летнем саду, в день рождения Пушкина и издателя книги Михаила Рейзина, состоялась ее презентация. В тот день «народ» шел «на Останина». Но сюрпризом, сверх останинского «Пунктира», стал именно «Вечер в Летнем саду».
Большинство действующих лиц — благополучно живы и здравствуют в России и за ее пределами; а число упомянутых в книге явно превышает число ее экземпляров. Имена персонажей овеяны легендами. Среди них — Александр Кобак и Александр Горнон, Сергей Курехин и Борис Гребенщиков, Юрий Колкер и Олег Лейкинд, Дмитрий Волчек и Андрей Геннадиев, Виктор Антонов и Арсений Рогинский, и многие другие. Образ Бориса Останина — клю-чевой, да и изваян он с особенной теплотой. Историки книги найдут здесь любопытные подробности о деятельности многих издательств (Чернышева, «Нотабене», «Атенеум» и других) и о системе взаимоотношений в издательском мире девяностых. Историки быта — хорошо прописанный образ советского «молодого специалиста» технаря («ко времени нашего знакомства О* работал инженером-наладчиком связи систем в какой-то закрытой организации… в конце 1971 года его отчислили за „деятельность, порочащую звание советского студента“…»). Складывается впечатление, что Д. С. писал свой «Вечер в Летнем саду» прежде всего для будущих ученых, как источник. Например, для истории «Публички»: ярко передана особая аура, позволяющая с полувзгляда опознавать «своего» («при первом же знакомстве с Д* я узнал в нем человека, с которым на протяжении многих лет почти ежедневно сталкивался в коридорах Публичной библиотеки…»). Ad verbum цитируются друзья («Главное в работе истопника — не стать истопником» — Кобак) и стихи («Слух обо мне заглох в подвалах на Шпалерной…» — Колкер). Ad voluntatem автора мы вновь попадаем на памятный джазовый концерт Чекасина-Курехина-Гребенщикова, на выставки ТЭИИ, на спектакли Виктора Харитонова… Притягательность книги Д. С. — в напоминании, легким царапаньем коготка по сердцу, о том, о чем, казалось, давно забыл. Другая ее черта — обращенность не к «городу и миру», но прежде — к «друзьям и месту». Тщательно прописана квартирография — места обитания автора и его друзей. «Литературные памятные места Петербурга-Петрограда-Ленинграда» ранее не упоминали далекие Гражданку и Сосновку. Те, чье детство прошло в центре города, в доме с двумя-тремя памятными досками, переехав на окраину, обычно чувствуют себя слегка осиротевшими. Подлинной реабилитацией и одушевлением новостроек можно счесть появление благодаря книге Д. С. на карте «литпаммест» нашего города проспектов Науки и Тореза, озера Долгого, улиц Жака Дюкло, Орбели и многих других.
И, наконец, книга Д. С. — весомый голос в защиту целого поколения — генерации родившихся между 1954-м и 1974 годами, зачатых уже без Сталина, но окончивших школу еще до голода начала 1990-х. В последнее время именно это поколение стало объектом активного очернительства. Ревизуя недавнее прош-лое, вероятно, переживающие кризис среднего возраста «деятели культуры» продуцируют штамп о поколении тупых и обманутых жителей унылой реальности застойного времени, бездеятельных, пассивных типусов, то ли дегенератов, то ли паразитов на теле человечества. Модные веяния подобного толка идут из Москвы (чего стоит хотя бы последний телепроект Никиты Михалкова с ежегодным до-просом дочери). Книга петербуржца «с корнями» Северюхина стоит в неявной контре к собравшему много призов и неоднократно прокрученному за последний год по центральным каналам документальному фильму Виталия Манского «Частные хроники». Москвич-провинциал Манский со товарищи предъявил свою версию обобщенного образа поколения родившихся в 1960-м, заявив, что их цель — показать «голую», «полную» или «чистую» правду. Но авторы «Частных хроник», показав бытово-личную сторону жизни героя (включая проблемы полового созревания в лоне пионерской и комсомольской организаций) не включили в событийный ряд фильма ничего, так или иначе затрагивающего духовную сторону жизни. В результате фильм оставляет ощущение обкраденности, как будто тебе вместе с целым поколением поставлена низкая оценка «за жизнь». В этом контексте прочтенные «хроники частной жизни Северюхина», как послание автора о содержании жизни, о главном в ней (то есть о главных событиях — о встречах с людьми и книгами), становятся гиперреальным мемуаром о смысле жизни поколения.
Единственное, что вызывает недоумение, — принципиальный для Автора тезис (вынесен на отворот обложки и в подзаголовок) о «Второй культуре»: «За фасадом официально разрешенной „Главной культуры“, находившей воплощение во внешне благополучном однообразии и скуке социалистического реализма, скрывался иной духовный мир, кипели другие страсти, творилась „Вторая культура“, не умещавшаяся в рамках повсеместно господствующих… неподвластная и неподконтрольная государству. В сырых подвалах, на чердаках, в дворницких и котельных, в этом легендарном петербургском подполье сочинялись… зарождались… писались…». Получившаяся книга — во много раз глубже этой сентенции. Она — о Культуре без границ, о таланте осуществить себя в любых бытовых обстоятельствах, не подчиняясь им, а подчиняя их себе. Как раз годы «однообразия и скуки» с гарантированным куском хлеба дали автору и сотням научных работников госучреждений возможность плодотворных филологических и библиографических штудий.
Возможно, многие прототипы персонажей Д. С. недовольны своими портретами, как мы не любим и свои фотографии. (Один из них, получая от автора книгу, грустно засмеялся: «А не конец ли это нашей дружбе?») Со стороны же элегичный «Вечер в Летнем…» приятно поражает полным отсутствием злопыхательства и оценочности. Со времен окончательного диагноза Петрушевской «свой круг» был и остается «своим» — со специфическим институтом «молочных сестер» и «братьев», варения в одном котле, плавных перетеканий из брака в брак и своеобразной кастовости… Книга Д. С. — не об этом. Автор дарит нам сплошной позитив, при этом не выглядящий как украшательство. Просто его мир делится на «наших» и «не наших», причем «не нашим-» места на листах не остается. И, как для маленьких детдомовцев — героев повестей Фриды Вигдоровой, все друзья и знакомые у Д. С. — «красивые и хорошие». А это — свойство подлинной любви. Изданная лет через -дцать эта книжка стала бы интересна лишь узкому кругу исследователей и осыпалась бы пеплом над могилами ушедших. Ныне — встретилась со своими героями, стала фактом их жизни, вступила с ними в диалог. Часто жалеешь, что «было невозможно сказать, пока ты жив, о том, как я люблю». Дмитрий Северюхин говорит друзьям «люблю и помню» через года и океаны.
С любовью и основательностью книга исполнена и полиграфически. На обложке — прекрасное сепированное фото Бориса Михалевкина, внутри — трудами Ирины Смирновой — ни одной опечатки, ни одной ошибки в макетировании. Тщательность графической подачи текста, внимание к расположению каждой букашки-буковки — приятная черта Издательства имени Новикова. (Ходят слухи, что другая новиковская верстальщица при работе над книгой, автор коей пожелал отобразить все буквы «ё», составила алгоритм и «Словарь слов русского языка с буквой „Ё“»…)
В одном из июльских номеров «АиФ» напечатано фото, на котором, еле различима на фоне Чайного домика, — крохотным мазком — почти незримо — присутствует книжка Д. С. «Вечер в Летнем саду». Как осенний листик, сохранивший в себе память о летней жизни клена (под его сенью вы читали стихи другу или целовались с девушкой, когда деревья были маленькими, а вы — юными), или древа Игдрасиль, или той якобы «второй» культуры, которая все же — как и свежесть осетрины — бывает только первая и единственная.

Юлия Жукова