Появление увесистого тома сочинений классика европейского искусствознания в новом, любовно сделанном переводе, снабженном обильными и добротными комментариями, не может не вызвать удивления у всякого, кто в постперестроечную пору следил за развитием российского книжного рынка. Кое-что прояснится, если знать, что длительная, необычайно трудоемкая работа над томом была завершена к середине восьмидесятых, а его объемная рукопись, становясь все менее и менее привлекательной для издателей, не один год мытарствовала в тщетной жажде полиграфического воплощения. Игорь Евгеньевич Бабанов (1936—1994; см. о нем некрологическую заметку А. Ю. Арьева в № 10 «Звезды» за 1996) памятен русскому читателю в первую очередь благодаря переводам с немецкого (двухтомная переписка Шиллера с Гете, 1988; «История итальянского искусства в эпоху Возрождения» Макса Дворжака, 1978) и подготовке антологии «Книгопечатание как искусство» (1987).
Что был Бабанову Винкельман? Что за весть замыслил он, уединившись на годы в кабинетной тиши и погрузившись в тексты, казалось бы, уже отжившие свое и не раз переложенные с немецкого на русский? Отчасти мотивация русского искусствоведа станет ясна, если вспомнить, что любительский перевод эпохальной «Истории искусства древности» (1764), опубликованный в Ревеле в 1890 году и исполненный С. Шаровой и Г. Янчевецким для учеников одной из тамошних гимназий, был положен в основу наиболее авторитетного до сей поры издания этого труда, выпущенного А. А. Сидоровым и С. И. Радцигом в Москве в 1933 году. Составленные ими приложения «Винкельман и современный уровень знаний», «Винкельман и его материалы», «Винкельман и восточное древнее искусство» не могли компенсировать отсутствие систематического комментария, на что пеняли тогдашние рецензенты, еще более раздраженные стилистической неудовлетворительностью перевода. В 1935-м в Москве появились «Избранные произведения и письма» Винкельмана в переводе А. А. Алявдиной под редакцией Б. Пшибышевского (именно этот томик был репринтирован «Ладомиром» в 1996-м), куда вошла четвертая глава «Истории искусства древности», шесть малых сочинений, часть писем и вдохновенный очерк Гете «Наброски к характеристике Винкельмана».
Тогда же советская эстетика мучительно «усыновляла» Винкельмана (статьи М. А. Лифшица, В. Р. Гриба и др.), который ей внезапно оказался созвучен... в Винкельмановом алкании идеальной красоты и мечтаниях о гармонической личности усматривалось предвосхищение одного из основных идеологических клише о воспитании нового человека. Замечу попутно, что вопрос о влиянии Винкельмана на Маркса, как, впрочем, и проблема интереса к его наследию как красных, так и коричневых интерпретаторов, заслуживает пристального внимания. Менее по-следовательны были либеральные участники тяжбы о Винкельмане... для одних он предтеча нацизма, впервые настроивший германскую свирель на опасную песнь об аполлинийском и дионисийском, для других — один из наиболее ярких представителей нового гуманизма, для третьих — почетная фигура, включаемая в собственную генеалогию (например, для Тимура Новикова с его неоакадемизмом).
Подготовленный И. Е. Бабановым том включает новый, стилистически выверенный перевод «Истории искусства древности» (цитаты из античных авторов специально для этого издания переложил с древних языков М. Л. Гаспаров), семь малых сочинений (из них впервые по-русски опубликованы «Заметки об архитектуре древних»), статью Бабанова «Очерк жизни и творчества Винкельмана», его комментарии и обширные приложения... «Обзор наиболее значительных собраний древностей в Европе XVIII века», «Синхронистическая таблица VI—I вв. до н. э.», «Перечень римских императоров», «Таблица перевода дат греческого и римского летоисчисления», указатель имен. Увы, вмонтированный в конце блок иллюстраций оставляет желать лучшего... всемирно известные статуи воспроизведены с качеством посредственной ксерокопии.
Что касается передачи понятий, то я, пожалуй, лишь раз оспорил бы предложенный Бабановым вариант перевода... на с. 115 излагается важнейшая для Винкельмана концепция «идеальной красоты», противопоставляемая им «красоте индивидуальной»; это понятие употребляется и в других сочинениях немецкого историка, к нему постоянно идут отсылки, почему приходится пожалеть о замене слова «красота», наличествующего в оригинале, на выражение «прекрасная форма», сужающее мысль Винкельмана (ср.... «Прекрасная форма может создаваться либо индивидуально etc.»; «Die Bildung der Schцnheit ist entweder Individuel etc.»).
Не одно поколение русских читателей с благодарностью воздаст должное обширным комментариям Бабанова (с. 489—633) к «Истории искусства древности» (столь подробными примечаниями не снабжено ни одно западное издание)... краткие библиографические отсылки Винкельмана к изданиям своего времени унифицированы так, чтобы можно было без труда найти источник любой цитаты; помимо реального комментария даются также сведения о происхождении общих тезисов немецкого историка искусства.
Свою задачу Бабанов видел в том, чтобы перебросить мост от Винкельмана к современному русскому читателю, дав стилистически адекватный перевод его блестящим в языковом отношении текстам (в этом он недвусмысленно присоединился к Гете и Жермене де Сталь, призывавшим ценить Винкельмана в первую очередь как писателя). Если же абстрагироваться от этой удачно достигнутой цели, то окажется, что в книге нет даже намека на историю восприятия идей Винкельмана в России до появления пресловутого ревельского издания 1890 года. Книга об их рецепции, наиболее важными очагами которой был львовско-державинский, а затем оленинский кружки, еще не написана, в силу чего ссылка на нее была невозможна, а специальные разыскания отвлекли бы Бабанова от его главной задачи.
Укажу поэтому на некоторые, наиболее существенные факты, перечисление которых было бы уместно в рецензируемом издании... первый перевод статьи Винкельмана «О грации в произведениях искусства» был опубликован в 1792 году в московском журнале «Чтение для вкуса, разума и чувствований»; Винкельмановы описания Аполлона Бельведерского и Лаокоона неоднократно появлялись на страницах периодики начала XIX века — именно на них впоследствии ориентировалась русская лирика, воспевая пластические шедевры; петербургский «Журнал изящных искусств» печатал в 1823—1825 годах обширные выдержки из «Истории искусства древности»; чеканная формула «благородная простота, спокойное величие» надолго определила вкусы русской художественной критики и т. п.
Основной текст «Очерка жизни и творчества Винкельмана» писался Бабановым еще в подкоммунистические годы, чем, пожалуй, объясняется крайнее немногословие при упоминании скандальных обстоятельств смерти великого человека в 1768 году... «По дороге ему пришлось задержаться в Триесте в ожидании корабля, идущего в Венецию. Здесь он погиб 8 июня от руки случайного соседа по гостинице — по-видимому, при попытке ограбления» (с. 487). Здесь же сделано примечание... «Убийца Винкельмана, судя по протоколам следствия и суда, был психически больным человеком». Действительно, триестские служители Фемиды сделали все, чтобы замять дело и возможно скорее четвертовать убийцу Винкельмана, чем и объясняется неудовлетворительность сохранившихся протоколов следствия. И все же некоторую информацию они дают.
Франческо Арканджели, тридцативосьмилетний детина с криминальным прошлым, был в высшей степени далек по своим внешним данным от идеала юношеской красоты, воспетого немецким историком искусства в своих сочинениях. Невежество Арканджели сочеталось с преданностью католицизму, и он заподозрил Винкельмана в ведовстве, увидев того читающим книгу, напечатанную загадочным шрифтом (это была «Одиссея» Гомера по-гречески). Набожный уголовник не увидел преступления в том, чтобы отправить к праотцам каббалиста и завладеть его имуществом…
Гомосексуальность немецкого ученого, о которой он не раз открыто писал в своих письмах друзьям, не была секретом ни для современников, ни для тех, кто до сих пор не перестает строить домыслы, писать романы и поэмы о его гибели в зените славы. Весьма прозрачны были и причины совместного проживания двух мужчин в триестской гостинице, предшествовавшего трагической развязке. Замечу, кстати, что то, как и с какой огласовкой в советской науке намекалось на гомоэротические отношения, могло бы стать самостоятельной академической темой. Ю. М. Лотман, например, писал в комментарии к «Евгению Онегину» о «противоестественных наклонностях», привитых Ф. Ф. Вигелю его французским гувернером, а А. М. Панченко, издавая русских силлабиков в «Библиотеке поэта» (Л., 1970), посчитал все же необходимым отметить, что «Лжедмитрий и Иван Хворостинин находились в тех же отношениях, что Иван Грозный с Федором Басмановым».
На этом неакадемическом отступлении хотелось бы закончить рецензию об этом в высшей степени академическом и солидном труде, способном доставить немало приятных минут любому читателю, независимо от его принадлежности к какому-либо меньшинству или большинству.

КОНСТАНТИН ЛАППО-ДАНИЛЕВСКИЙ