След кровавый стелется по сырой траве... в моду входят 30-е годы и люди 30-х годов, пережившие кровавые события Первой мировой войны и подготовившие Вторую. В минувшем году петербургские издательства опубликовали сразу три книги виднейшего немецкого философа и писателя Эрнста Юнгера (1895-1998), в 30-е годы проявлявшего себя в качестве активного идеолога фашизма. "Амфора" без комментариев переиздала его роман "Гелиополис", опубликованный по-русски еще в 1992 году. "Владимир Даль" впервые перевел нашумевшие в свое время военные дневники 25-летнего Юнгера "В стальных грозах". Но главным событием в этом ряду возрождающегося в нашей стране западного тоталитарного мышления стал для меня первый перевод на русский язык философского труда "Der Arbeiter" (1932), долгое время не перепечатывавшегося в разделывавшейся с нацистским прошлым Германии. "Рабочий", о котором в гитлеровской Германии писались диссертации, оказал большое влияние на последующее развитие мировой философии, произведя, в частности, сильнейшее впечатление на Мартина Хайдеггера. Отголоски нетерминологичной, беллетризованной мысли Юнгера звучат не только в статье шварцвальдского философа к 60-летию его коллеги (Heidegger, Martin. "Uber "Die Linie"". Freundschaftliche Begegnungen... Festschrift fur Ernst Junger zum 60. Geburtstag. Ed. Armin Mohler. Frankfurt a. M.... Vittorio Klostermann, 1955. S. 9-45), но и в знаменитых работах Хайдеггера о технике. Такой хайдеггеровский термин как die Gefahr (опасность), артикулируемый в связке с "техникой", генетически восходит к "опасности", вычитанной из "Рабочего"... "…Опасность всегда налицо; подобно стихии, она вечно пытается прорвать плотины, которыми окружает себя порядок, и по законам скрытой, но неподкупной математики становится более грозной и смертоносной в той мере, в какой порядку удается исключить ее из себя. Ибо опасность не только хочет быть причастной к любому порядку, но и является матерью той высшей безопасности, которая никогда не будет уделом бюргера" (с. 108).
Юнгер - тоталитарный мыслитель, проповедующий негативную антропологию, но доводящий отрицание человеческого до такой степени, что оно разрушает природное вообще и заводит по ту сторону бытия, как в притче о бесах, вошедших в стадо свиней и бросившихся вместе ними с обрыва на тот свет. С одним отличием... стадо Юнгера не погибает, а переходит в иное состояние, благодаря явлению гештальта... "…Учение о том, что умирающий покидает свое тело, ошибочно и чуждо нам, скорее, его гештальт вступает в новый порядок…" (с. 89). Буквальный перевод с немецкого слова "гештальт" дает значение "образ"; традицию терминологического употребления "гештальта" открыл Курт Левин, однако Юнгер далек от следования научным традициям... он пишет не штудию, а библию. Его гештальт - это и икона, которая способна запечатлеть лик святости, причастный к миру правящего потустороннего, но это и "зримая структура", "остов", восстающий в индустриальном мире подобно гальванизированному трупу. Божественное творение замещается у Юнгера трудовым процессом так, что на базе человека формируется новое существо... "Процесс, в ходе которого новый гештальт, гештальт рабочего, воплощается в особом человечестве, в связи с освоением мира выступает как появление нового принципа, имя которому - работа" (с. 151). Работа и есть деятельность тех антихристианских бесов, что гонят стадо к обрыву, дабы создать из его смерти новую жизнь... "В захваченных огненным вихрем сбитых самолетах, в затопленных отсеках затонувших подводных лодок идет работа, которая, собственно, уже пересекла черту жизни" (с. 179). Жизнь как таковая исчезает, а вместе с ней умирает и смерть, превращаясь в инструмент в руках нового ваятеля, соперничающего с богом... "…Жизнь пожирает самое себя, как это происходит внутри кокона, где имаго питается соками гусеницы. Дело состоит в том, чтобы стать на такую точку зрения, с которой области утраченного представлялись бы грудой щебня, сколотого с каменной глыбы в процессе создания статуи" (с. 190).
"Рабочий", выступающий носителем фундаментальной героической субстанции и определяющий новое существование, предвосхитил современную биореволюцию, но сделав ставку не на прагматическое, свойственное последней, а на романтическое, совпадающее по Юнгеру со стихийным, то есть с трудом. Генетические трансформации рассчитаны на бюргеров, желающих продления жизни и увеличения комфорта, между тем Юнгер, призывая к формированию новой расы, описывает вожделенную им vita nuova так, что vita activa становится центральным явлением vita beata. Красивая жизнь "Рабочего" инфернальна... эталоном красоты на остове юнгеровского гештальта проступает кровь... "…кровь - это топливо, приводящее в движение колеса и дымящееся на их осях" (с. 103); "В великой близости смерти, крови и земли дух приобретает более жесткие черты и более глубокую окраску" (с. 118). Эта патологическая любовь к крови (делающая Юнгера одним из предшественников теоретика насилия, Рене Жирара) вполне осознается философом еще на раннем этапе его деятельности в дневнике "В стальных грозах", где их юный автор определяет созерцание крови как мистическое переживание, переводящее разум в пограничное состояние... "Улица краснела лужами крови, продырявленные каски и ремни лежали вокруг. Тяжелая железная дверь портала была искромсана и изрешечена осколками, тумба была обрызгана кровью. Я чувствовал, что глаза мои как магнитом притягивает к этому зрелищу; глубокая перемена совершалась во мне". "Blut und Boden" - две главные составляющие нацистского мифа, в формирование которого Юнгер внес свой посильный вклад. Но, как и гениальный политфилософ Карл Шмитт, как мало побывший на посту ректора фрайбургского университета онтолог Хайдеггер, Юнгер не смог вступить в брак с функционерами гитлеровской партии. Были ли названные лица латентными гомосексуалистами, отвергнутыми теми, кто предпочитал побеждать мужчин в схватках под Киевом и в Арденнах? Потерпела ли Ханна Арендт свой жизненный крах из-за того, что столкнулась с человеком, который искал того, кто мог его изнасиловать? Что означают почти любовные письма Хайдеггера к Карлу Ясперсу, в которых первый признается второму в том, что хотел бы быть вместе с ним Шеллингом и Гегелем наступившей эпохи? В содружестве воинов Юнгера проглядывает тот же смысл, что и в сексуальном единстве с массой главы СА Рема, казненного Гитлером, и в мужеложестве Ежова, убитого Сталиным.
Кровь оказывается единственной биосубстанцией, которая релевантна в царстве гештальта. Да и сам гештальт изображается философом как нечто магическое, восходящее к образам из волшебных сказок про колдунов и вампиров. Жертва - то есть человек в его человечности, как сказал бы Рене Жирар, - вынуждена обороняться от, образно говоря, "нечистых сил" гештальта при помощи магического "круга" духовного и материального мира, ибо "…Гештальт рабочего окружает себя зоной уничтожения, не будучи сам подвержен его воздействию" (с. 136). Привязанность рабочего к земле, в которой покоится прах его отцов, также отвечает типу западноевропейского вампира, но только тип этот усовершенствован Юнгером до стремления к тотальному господству... "Цель, на которую направлены все эти усилия, состоит в планетарном господстве как высшем символе нового гештальта. Только здесь содержится критерий той высшей безопасности, которая охватывает все военные и мирные фазы работы" (с. 420). "Состав земли не знает грязи",- еще одна формула обсуждаемой эпохи, пастернаковская, нашинская. Или, коли хотите... "И дышат почва и судьба…" Чем не Юнгер? "Судьба" была одним из важнейших понятий в научно-антропологическом легитимировании коричневой политики.
Новая порода людей не имеет пола... "один из идеалов этого мира оказывается достигнутым тогда, когда индивид сможет сам отказаться от своей половой принадлежности, то есть определить или изменить ее посредством простой регистрации" (с. 189). Рисуемый Юнгером (вслед за Куртом Вейнингером и его многочисленными подражателями иэ эпохи символизма) гермафродит, питающийся кровью, облекается философом в подобающий костюм - рабочую униформу или солдатскую, которая является ее разновидностью. Романтический мир рабочих оказывается сильнейшим образом театрализован... "модная" фигура в царстве нового гештальта обязана носить маску, как аристократ на маскараде, в то же время заглушая информацию о своей истинной половой принадлежности... "Она (маска. - Н. Г.) в разном виде появляется в тех местах, где проступает специальный характер работы, - в виде противогазной маски, которой стремятся обеспечить все население, в виде маски, предохраняющей лицо во время спортивных состязаний или при высоких скоростях,… в виде защитной маски для работы в помещениях, где существует опасность излучения, взрыва или наркотического отравления. Стоит предположить, что на долю маски выпадут еще совершенно иные задачи, чем можно сегодня догадаться, - скажем, в связи с развитием фотографии, которое может возвести ее в ранг оружия для политических атак" (с. 191). Однако театр рабочих имеет свою брутальную специфику.
Война в музее - вот форма, в которой видит Юнгер пути современного искусства. Но война не метафорическая, а буквальная, с обилием жертв и крови. "Мы живем в мире, который, с одной стороны, во всем подобен мастерской, а с другой - музею" (с. 298), и музей должен быть разрушен нашествием стихийных сил работы, поскольку "Музейная деятельность представляет собой не что иное, как один из последних оазисов бюргерской безопасности. Она обеспечивает якобы самую доступную лазейку, в которую можно ускользнуть от принятия политических решений". Способ разрушения музея - тотальная мобилизация. Даже функциональное существование родов искусства Юнгер рассматривает с позиций военной силы - так, фотография оказывается мощным средством уничтожения индивида, и во времена, когда живопись еще только начинала сдавать свои позиции, "световой луч встречал на своем пути намного более плотный индивидуальный характер, чем это возможно сегодня" (с. 199). В 1950-е годы, когда немецкая мысль сдалась на милость победителей, расхуячивших Дрезден и другие города, где вызрела философия, покорившая всю Европу, о маске стал писать Роже Кайуа... французы оживились и создали постмодернизм, когда их вечные соперники по ту сторону Рейна потеряли интеллектуальный порыв, заместившийся устройством быта с помощью сильной национальной валюты.
До сих пор трактовка труда Юнгером не оценена по достоинству. И те, кто критикует марксизм с его стремлением к потреблению, и те, кто ужасается перспективам индустриальной цивилизации, кажутся поверхностными в своей отрицательной оценке трудовых достижений человечества. Мысли Юнгера удалось проникнуть в такие глубины явления работы, которые делают ясным, что вовсе не труд сделал из обезьяны человека, как думал Энгельс, но что, напротив, он способствовал разрушению человеческого и построению мыслящего организма иного, нежели homo sapiens. Перечитывая Юнгера, понимаешь, что истоки клонирования восходят к нацизму, к его биопониманию человека; биореволюция и ее достижения уже провоцируют и все сильнее будут побуждать в дальнейшем переосмысливать философию труда, опираясь именно на мыслителей 30-х годов. Возможно, именно они и являют наш НЗ, главное культурное достояние, которое мы перенимаем из прошлого.

НАДЕЖДА ГРИГОРЬЕВА