15 июля 2000 года одному из самых знаменитых мыслителей второй половины ХХ века, автору нескольких десятков книг, Жаку Деррида исполнилось 70 лет. Этот год был отмечен в России выходом двух его фундаментальных трудов — «О грамматологии» и «Письмо и различие». Причем последний вышел практически одновременно в двух разных версиях — в своеобразном повторении и различии... повторяется название книги, имя ее автора, цвета обложки и даже название издательства — «Академический проект», только в одном случае проект — московский, в другом — петербургский. Основное различие двух изданий — «собственно» текст, над которым работали разные переводчики.
Опубликованные в 1967 году, книги «О грамматологии» и «Письмо и различие» можно отнести к основополагающим трудам по деконструкции. Фундаментальность издания в петербургской версии подчеркивается напечатанной в виде приложения одной из самых известных статей Деррида — «Различание» из книги «Край философии» (1982).
Деконструкцию в узком смысле слова можно назвать стратегией чтения. Перечитываемые Деррида тексты одновременно служат ему объектом и источником деконструкции. Перед Деррида всегда уже находится текст-палимпсест, который необходимо прочитать как свидетельство, симптом, документ. Напомним, деконструкция — не деструкция, не разрушение, а анализ, перевод, пересобирание перечитываемого. В «О грамматологии» Деррида подвергает деконструкции главным образом тексты Руссо, Соссюра и Леви-Строса. «Письмо и различие» состоит из статей, посвященных чтению Фуко, Жабе, Левинаса, Гуссерля, Арто, Гегеля, Батая, Леви-Строса, Фрейда.
Письмо, как систематически показывает Деррида, отнюдь не находится под полным контролем пишущего. В нем всегда обнаруживаются провалы, пробелы, противоречия... письмо сопротивляется. В статье «Когито и история безумия», например, Деррида показывает, что замысел Фуко предполагает описание истории безумия языком противопоставляемого ему разума, хотя язык описания и описываемого должен быть общим, и безумие — лишь частный случай мышления. «Революция против разума, — пишет Деррида, — может быть осуществлена только в рамках разума», и в ряде своих книг показывает, что его собственный проект, направленный на подрыв основ метафизики присутствия, может быть осуществлен только в пределах этой самой метафизики, по ее краям и с использованием ее «собственного» понятийного аппарата.
В «Грамматологии» и «Письме и различии» по нескольким направлениям осуществляется деконструкция метафизики присутствия. О том, что западную философию поразила болезнь под названием «метафизика присутствия», писал еще Хайдеггер, для которого основным ее симптомом служило поверхностное отношение к явлениям, забвение Бытия сущего. Деррида говорит уже о господствующей в западном мышлении традиции — метафизике присутствия, проявляющейся в самых разных теориях, доктринах, позициях, метафорах. Метафизика присутствия, как отмечает в подробном стостраничном предисловии к своему переводу «О грамматологии» Н. Автономова, — это введенная Деррида «сверхмощная абстракция», описывающая всю традицию западной мысли, которая «предполагает такие характеристики, как полнота, простота, самотождественность, самодостаточность». Метафизика присутствия господствует со времен Платона и Аристотеля до наших дней и отнюдь не ограничивается философией; она проявляется в политике, этике, искусстве. В книге «О грамматологии» — история метафизики, подобно сновидению, симптому, неврозу, психозу, предстает как процесс постоянного вытеснения и искажения. Введенные в обиход Фрейдом психические механизмы защиты, такие как вытеснение, смещение и сгущение, предстают в проекте грамматологии как механизмы защиты одного из оснований метафизики присутствия — логоцентризма, предполагающего следующее тождество... голос=логос=истина=присутствие.
Понятие presence можно перевести на русский язык как присутствие, наличие, настоящее. Н. Автономова предлагает переводить presence как наличие, Д. Кралечкин и В. Лапицкий переводят его как присутствие. Доводы Автономовой сводятся к тому, что, во-первых, «присутствие» имеет казенно-бюрократический оттенок, во-вторых, с «присутствием» сложнее образовывать сложносочиненные слова типа «самоприсутствие», «соприсутствия» и т. д. Однако не менее важным нам представляется и другой аргумент... когда речь идет о деконструкции метафизики, важным оказывается корень слова — скорее суть (essence) присутствия, чем лицо наличия; и, кроме того, именно присутствие (presence), а не наличие образует симметричную оппозицию с отсутствием (absence).
Говоря о «присутствии», мы уже начали разговор о понятийном аппарате Деррида, аппарате, который должен, согласно деконструктивной стратегии, постоянно самоуничтожаться. Аппарат этот не должен конституироваться как отточенный, гладко работающий «понятийный аппарат». Любое понятие в нем лишь навязывается «дискурсом эпохи» и возникает, чтобы исчезнуть. Поскольку слова и понятия приобретают смысл лишь в сцеплениях различий, то обосновать выбор терминов можно лишь в каком-то конкретном месте, посредством определенной исторической стратегии. Выбор понятия предполагает принятие позиции, а это уже метафизический жест. Позиция, положение [position; Setzung], для Деррида, несет на себе печать «спекулятивной гегелевской диалектики». В деконструкции (и родственном ей психоанализе) положение — это всегда уже положение другого, расположение в отношении другого представления; положение оказывается всегда уже рас-положением и пред-положением. Деррида говорит о самостирающихся понятиях, о не-понятиях, неатономизируемых пучках значений, метках текста. Вопрос перевода этих самых меток в случае Деррида и оказывается одним из наиболее важных и сложных. Метка одного языка при переводе на другой язык всегда уже оказывается себе подобной и от себя отличной. Marque — это метка и не метка одновременно. И дело не только в полисемии, но и в тех ассоциативных лучах, которые рассеиваются «вокруг» этих меток вне семантического присутствия. Более того, «сами» метки «одного» языка, как показывает дискурс Деррида, оказываются между собой в отношениях перевода... «одно» «понятие» оказывается в состоянии перехода в «понятие» «другое», оказывается в состоянии, говоря психоаналитически-деконструктивным языком, в состоянии смещения, всегда уже оказывается в чужом хозяйстве, в экономике другого.
Обратим внимание на то, что сама метка economie уже вызывает разночтения. В переводе Кралечкина — «экономия», в переводе под редакцией Лапицкого — «экономика». На наш взгляд, понятие экономика — более широкое и в большей мере адекватно метке Деррида, поскольку речь идет не только о сбережении, бережливости, но и о хозяйствовании, устройстве, организации, строении.
В «Письме и различии» и особенно в «О грамматологии» одной из принципиальных для Деррида становится экономика письма и речи. В хозяйстве метафизики присутствия письмо постоянно подвергалось вытеснению. У Руссо дискредитации письма призвано служить понятие supplement, которое Автономова и Лапицкий переводят как восполнение, а Кралечкин как добавление. Деконструктивная задача заключается в том, чтобы «отделить у Руссо его описания от его деклараций». Для этого Деррида раскрывает ресурсы supplement... во-первых, оно означает «добавление». Причем то, что добавляется, само по себе представляется самодостаточным, и добавляется оно к тому, что также выглядит само по себе самодостаточным. Во-вторых, восполнение — то, что замещает («добавление» Кралечкина не схватывает этого значения). Восполняющее появляется, чтобы вытеснить, занять место восполняемого. Восполнение подразумевает восполнение отсутствующего, оно «способно представлять или изображать нечто лишь потому, что присутствие изначально отсутствует». Восполнение указывает на то, что нечто, казавшееся целостным, самодостаточным, таковым не является. У Руссо восполняющую функцию выполняют письмо и мастурбация. Письмо для него лишь репрезентация речи; а мастурбация — замещение желанного полового акта и дополнение к нему. Логика восполнения разрушает метафизические бинарные оппозиции... вместо «А противоположно Б» получается «Б дополняет А и замещает А». А и Б не противопоставлены и не тождественны. Причем не тождественны сами себе. Они — свое собственное различание.
Именно как различание переводят Автономова и Лапицкий, возможно, самую знаменитую отметку деконструкции — differance, которая не только «буквально не является ни словом, ни понятием», но и вообще «превосходит порядок понимания в целом». Кралечкин «справляется» с этим «понятием», замещая его словами, «входящими в состав» differance, такими как различение, откладывание, отложение. Словарное слово различение [difference] от неографизма различание [differаnce] отличает «всего» одна буква, причем очевидная глазу, но незаметная на слух... differance произносится так же, как difference. Различие между различением и различанием неслышимо. Неслышимая буква «а» в differаnce делает его ошибочным, т. е. неправильно написанным словом; впрочем, даже и не словом и не понятием, как постоянно подчеркивает Деррида. Различание, не являясь неким понятием-господином, «оказывается захваченным работой, совершаемой в цепи других «понятий», других «слов»«, других текстовых конфигураций. Различание делает акцент на различии различия, на различии как противоположности присутствию тождества. Различание запускает игру различий в экономике бинарных оппозиций. Оно различает различие между письмом и речью, поскольку его можно написать или прочитать, но нельзя услышать. Эта оппозиция между речью и письмом оказывается связанной с фундаментальной для философии оппозицией чувственного и умопостигаемого. Именно различание и оказывает сопротивление этому противопоставлению. Более того, буква «а» из различания появляется от глагола несовершенного вида и приближает нас к длящемуся, активному действию различения. Различание неопределенно в отношении активности и пассивности и тем самым оно призвано деконструировать и это метафизическое основание.
Различание возникает у Деррида в пробеле между текстами Хайдеггера и Фрейда. С одной стороны, оно отсылает к онтико-онтологическому различию между бытием и сущим. Различание дифференцирует организующие метафизику присутствия оппозиции, такие, например, как чувственное/умопостигаемое, интуиция/означение, природа/культура. Более того, производным (и производящим) различания становится и «само» различение, поскольку нет различий вне экономики, а различание, для Деррида, — наиболее общая ее «структура». Дифференцирование же возможно лишь благодаря запаздыванию, представительству, отсрочке, откладыванию, обходному пути, задержке, т. е. тому, что Фрейд обозначил применительно к психическим процессам как механизм последействия [Nachtraeglichkeit].
Принципиально важным в различании оказывается сведение пространственного распространения и временной отсрочки. Эти два «момента» сходятся в слове espacement, которое переводится на русский язык как размещение, расстановка, распределение в пространстве и как промежуток, интервал во времени. Автономова переводит его как разбивка, Лапицкий как разнесение, Кралечкин как опространствование. В последнем случае утрачивается как «нормативность» espacement, слова из обыденной речи, так и его временной аспект. Становление пространства — это интервал, обнаруживающий открытость промежутка, «это пространственное—становление-времени, это разновидность времени в пространстве. В рамках этой структуры нельзя противопоставлять друг другу или различать пространство и время».
Итак, как мы видим, перевод всегда уже представляет собой двойную связь [double bind]... он невозможен и неизбежен. Как подчеркивает Деррида, связь между различными языками не должна доходить до абсолютной непереводимости; перевод необходим, и следует изобрести такой опыт перевода, который позволил бы переход из языка в язык без нивелировки и стирания сингулярности идиомы. Именно другое переживание языка, другое переживание другого, необходимо воспроизвести в переводе. Напомним, что Деррида предлагает и само слово деконструкция воспринимать как перевод хайдеггеровской Destruktion, как работу восполняющего перевода.
Благодаря переводу мы знакомимся с трудами Деррида. Благодаря переводам число его голосов становится еще большим. Именно на переводчиках лежит ответственность за мысль Деррида и ее звучание в русском языке. Звучание и образ каждого выбранного слова, не говоря уже об их последовательности, синтаксисе, пунктуации и даже их расположении на странице, отклоняют мысль в то или иное направление. Напомним, в случае Деррида к тому же совершенно невозможно «литературный» аспект его письма отделить от аспекта «философского». Очевидно, что в своем желании «аутентичного прочтения» французская публика оказывается в преимущественном положении. Очевидно и то, что англоязычный мир последовательно и согласованно работал над переводами книг Деррида, пока он не стал, согласно социологическим исследованиям, самым знаменитым философом в Америке. Однако это не означает, что там Деррида читают «по-настоящему», вне «иллюзии понимания». Сами эти представления, очевидно, принадлежат метафизике присутствия. Так что нам следует сосредоточиться на ресурсах деконструкции в своем другом языке, во всегда уже другом языке.

ВИКТОР МАЗИН