Публикация архивов и жизнеописаний “незнаменитых” людей (а в данном случае слово “незабытые” в заглавии книги есть не что иное, как эвфемизм), налагает на публикатора ответственность особого рода. Излишне говорить, что каждая личность, в том числе и незнаменитая, a priori достойна внимания. Однако любое “касание” чужой биографии должно быть оправдано — либо резонами исторического исследования, либо намерениями увековечить память о том или ином человеке. Понятно, что во втором случае круг “референтов” резко сужается — вплоть до поклонников, членов семьи или благодарных потомков. Соответственно особый, мемориальный статус приобретают документы и свидетельства о жизни — здесь уникальное значение имеют и девичий альбом, и случайная записка бытового содержания. В первом же случае личность “незнаменитого” человека является объектом внимания не сама по себе, а в связи с теми или иными приметами времени, с “культурным текстом”, или опосредованно — по связи с различными малыми социумами, из которых складывается общая картина массовых общественных настроений прошедшей эпохи. В этом случае выделение типического не пойдет в ущерб уникальному. И таким образом память даже о самом “скромном” человеке будет продлена.
Рецензируемые книги — итог подвижнического труда Софьи Александровны Нуриджановой, дочери Александра Матвеевича Хордикайнена (1899—1943), инженера-экономиста, краеведа, автора многочисленных статей по вопросам краеведения и экономики Карелии и Кольского полуострова. В семье было четверо детей (сейчас в живых остались трое), родители были арестованы по делу ЦБК (Центрального бюро краеведения) и в 1930—1934 годах отбывали ссылку. Хордикайнены жили в Пушкине, в 1941 году попали в зону оккупации, во время войны были вывезены сначала в Гатчину, затем в Эстонию. Во второй из указанных книг — “Жизнь незабытых людей” — Софья Нуриджанова на основе семейного архива, рассказов родителей и собранных ею устных и письменных свидетельств подробнейшим образом реконструирует историю своей семьи. Главная цель автора — отдание долга родителям: “Может быть, только сейчас желание сохранить память о Маме и об Отце и делает меня почти что историком” (с. 38). Этические и духовные ценности семьи, отчасти наследующие традициям интеллигентских семей предреволюционного времени, дружба родителей с И. М. Гревсом, Н. П. Анциферовым (был крестным отцом дочерей Хордикайнена), В. А. Поссе, Ивановым-Разумником и другими выдающимися людьми старшего поколения характеризуют определенный социальный тип, сформировавшийся в первое десятилетие советской власти. Если Н. П. Анциферов, принадлежавший к предыдущему поколению (он был старше Хордикайнена на десять лет), воплощал тип “последнего русского интеллигента” (по слову Д. С. Лихачева)1, то А. М. Хордикайнен, говоря с такой же долей условности, был уже “первым советским интеллигентом”. Для характеристики быта, атмосферы в доме и особенностей воспитания в семье чрезвычайно интересны, на мой взгляд, не столько обильно цитируемая семейная переписка, сколько собственные воспоминания автора, например главы “Как мы были одеты” (“Все мы, кроме Папы, были одеты плохо, безвкусно. Мы ходили в школу в синих сатиновых костюмчиках, это уже в 6-й класс. Из такого сатина шились <так!> мужские трусы…”, с. 147), “Наши еды, наши яства” (“Осенью, в войну, мы собрали большую ванную <ванну?> желудей. Потом в печке пекли из них колобочки… В доме была дореволюционная мороженица, и как-то делали мороженое…”, с. 151), “Наши игры и увлечения” и особенно “Наша речь до войны” (дело в том, что речь детей Хордикайнен была сформирована несколькими речевыми стихиями, насыщена как просторечными выражениями из лексикона бабушки, так и макаронической смесью французского и немецкого — от мамы и ее подруг, см. с. 153—158).
Чрезвычайно интересны подробности деятельности “Гептахора” — дружеского союза семи молодых девушек (в основном из числа “бестужевок”), увлеченных античностью и идеями Айседоры Дункан вернуть танцу “естественность движений”. Кружок образовался в 1913 году и просуществовал до 1934го (название было дано в 1918 году Ф. Ф. Зелинским). Мать С. А. Нуриджановой, Ю. Ф. Тихомирова (1890—1979), была членом “Гептахора” и долгое время поддерживала отношения со своими подругами после распада кружка. Публикуемый в книге материал является реальным комментарием к воспоминаниям Н. П. Анциферова “Из дум о былом”, а также к ряду других текстов, касающихся этой же темы, в том числе к “автобиографии” Н. Н. Берберовой. Нуриджанова на основе ряда впервые публикуемых документов и свидетельств современников не только критикует поверхностные и фактически неточные формулировки мемуаристов, но и пытается объяснить причину появления подобных суждений (например, “запоздалым соперничеством” и ревностью Анциферова к Зелинскому, с. 46).
Наиболее уязвимой частью книги являются, на мой взгляд, пространные цитаты из семейной и дружеской переписки, относящейся ко второй половине 1940-х годов — в основном касающиеся коллизий жизни самой Нуриджановой. “Я привела письма А. Д. <Моргунова> этих месяцев, потому что они много значили не только для меня, но и для Мамы”, — комментирует публикатор (с. 243). Столь же утомительны и излишни приведенные в тексте стихи отца автора книги, А. М. Хордикайнена (с. 74—94). Такие стихи в то время, да и в любое другое время, писали многие. Публикатор, к счастью, прекрасно понимает это, но зачем-то снабжает стихи странными комментариями, очевидно, желая перещеголять автора количеством банальностей (“О, это онемевшее сердце… Но какое счастье, что можно было довериться бумаге…”, с. 77 и т. п.). С позиций этики трудно критиковать подобные решения автора книги. У меня не возникает никакого сомнения, что для своей семьи С. А. Нуриджанова сделала огромное дело. Я отдаю дань уважения ее усилиям по увековечению памяти своих родителей. Если цель автора была только в этом, то вполне объяснимо и даже вполне оправдано стремление вместить в книгу как можно большее количество материалов семейного архива, в котором каждый лист, каждая фотография имеют значение реликвии. Но как рецензент, не находящийся в родственных отношениях с семьей Хордикайнен, я вынужден рассматривать этот труд под другим углом зрения (см. начало моей рецензии).
Обе книги снабжены труднообъяснимым с точки зрения традиционной издательской практики примечанием: “Издается в редакции С. А. Нуриджановой”. Я не могу интерпретировать это иначе, как признание в том, что редактора вообще не было. Ведь автор мог сколько угодно много редактировать свой текст, зачем же на это специально указывать? А между тем участие в судьбе книги профессионального редактора помогло бы избежать досадной стилистической небрежности (“высказала поразительно глубокое суждение”, с. 158; “так работала подкорка”, с. 206 и т. п.), а также некоторой непоследовательности при составлении примечаний. Например, вместо указания годов жизни и рода деятельности мимолетно упомянутого в тексте Зигмунда Фрейда, следовало бы, на мой взгляд, прокомментировать гораздо более значимые упоминания художника-эмигранта Олега Александровича Цингера (1910—1998)2, литератора и филолога, приятеля И. Северянина Бориса Васильевича Правдина (1887—1960)3, указать год смерти Г. А. Бялого (1987) и т. п. Думаю, что примечания обогатило бы и указание на то, что Нат. Ив. Колюбакина являлась родной теткой Даниила Хармса и что биографические сведения о ней имеются в соответствующей литературе о последнем4.
Отрадно, однако, что текст снабжен указателем имен.
Вторая книга, подготовленная С. А. Нуриджановой, — дневник ее сестры Юлии Александровны Кривулиной (урожденной Хордикайнен, р. 1928), который она вела с 29 апреля 1940 года по 9 мая 1945 года. То есть это дневник девочки 12—17 лет, который она начала незадолго до войны и продолжала точно вплоть до ее последнего дня. Это и дневник обычной девочки, но это и одно из редких свидетельств о войне, переданное подростком. 17 сентября 1941 года город Пушкин, где жила семья Хордикайнен, оказался в оккупации. В дневнике зафиксированы мельчайшие бытовые подробности жизни семьи в этот период, отношения русского населения с немцами, отъезд “фольксдойчей” в Германию (в частности, описан отъезд Разумника Васильевича Иванова с женой Варварой Николаевной), “празднование двухлетнего освобождения от большевизма” и многое другое. Дневник вообще лишен оценочных суждений политического или идеологического характера и поражает своей бесхитростной детской интонацией. Вот, например, эпизод отношений двух сестер, Люси и Зоси (Софьи): “В первый же день нас, меня и Зосю, послали к немцам убирать землянки. Мне надо было черпать воду, что было довольно трудно. Надо отдать справедливость: Зося очень хорошенькая. Я часто ловлю себя на том, что с разинутым ртом любуюсь на нее. И немцы всегда смотрели на нее с восхищением. И тогда сначала взяли Зосю, а потом меня. Во время моей работы забежала Зося и сказала, что немец ее очень хороший. Софи была очень мила. Как только она ушла, слезы были готовы течь у меня. Я думала, что, казалось бы, небольшое различие между нами <я на 20 минут старше сестры. — Прим. С. А. Нуриджановой>, а какая большая разница в обращении. Воду ей таскать не надо, она очень мило беседует с немцами в то время, как на меня и не смотрят. Меня спрашивают, где моя сестра. Разве это не несчастье?” (с. 26).
Текст дневника удачно дополняют комментарии Нуриджановой, тактично сопутствующие основному тексту и содержащие ее собственные воспоминания, наблюдения и оценки.
На страницах одной из книг С. А. Нуриджанова приводит слова Н. П. Анциферова о том, что историческая личность интересовала его не как “фактор, творящий историю”, а как “симптом своего времени, как фрагмент эпохи, по которому постигается целое”5. Думаю, что главное достоинство рецензируемых трудов состоит в том, что автор стремился в меру своих сил следовать именно этому принципу.
1 См. предисловие А. И. Добкина в книге: Анциферов Н. П. Из дум о былом: Воспоминания. М., 1992. С.4.
2 Подробный очерк о нем см.: Лейкинд О. Л., Махров К. В., Северюхин Д. Я. Художники Русского Зарубежья: 1917—1939. СПб., 1999. С. 599—600.
3 См. о нем, например: Шумаков Ю. Игорь Северянин в Эстонии // Северянин И. Стихотворения и поэмы: 1918—1941. М., 1990. С. 434—435.
4 См, например, комментарии А. Б. Устинова и А. А. Кобринского к публикации: Дневниковые записи Даниила Хармса // Минувшее: Исторический альманах. [Вып.] 11. М.; СПб., 1992. С. 538.
5 Анциферов Н. П. Из дум о былом. С. 155.
АЛЕКСЕЙ ДМИТРЕНКО
