— Как в России строят заборы?
— Сначала пишут слово “ХУЙ”,
а потом приколачивают к нему доски.

Русская народная загадка


На сегодняшний день издана добрая дюжина словарей русского мата и несколько десятков словарей русских жаргонов. Сделаны они совершенно безграмотно любителями и дилетантами, не заслуживают особого внимания и не нуждаются в рецензировании. Эти словари удовлетворяли вполне естественную потребность напечатать “непечатное”, употребить “непотребное”. Это “лубочные” издания, рассчитанные на читателей, которые вертят книжку в руках, тычут в неприличное слово пальцем и хихикают. Такие книги имеют более общего с порнографией, нежели с лексикографией.
Однако в последнее время проявилась крайне опасная и пугающая тенденция. Появились словари нелитературной (обсценной, жаргонной) лексики, сделанные профессиональными лингвистами, маститыми учеными, докторами наук, профессорами университетов. Вполне серьезные издательства, обманутые титулованностью авторов, анонсируют эти издания как научные, академические. Книги расходятся большими тиражами. Между тем все эти словари ничем не отличаются от своих “лубочных” собратьев. Очевидно, что это чисто конъюнктурные работы. Лексикография превратилась в халтуру для специалистов из других областей. Эти словари попадают в западные библиотеки, ими пользуются западные русисты, иностранные переводчики, студенты, изучающие русский язык и т. д. Но еще более изысканная традиция — это использование имени какого-нибудь профессора, пусть несуществующего, для привлечения потенциальных покупателей издания.
Последний из такого рода словарей русского мата сделан якобы доктором филологических наук, профессором Т. В. Ахметовой и заявлен в предисловии как “научный толковый словарь матерных слов”. Но высокое имя “словаря”, упоминание “профессорства” автора, рассказы о его кандидатской и докторской диссертации — все это предваряет текст книги исключительно ради придания ей некоей авторитетности. На самом деле за именем “Ахметовой” скрывается издатель П. Ф. Алешкин. Суммарный тираж трех последних допечаток этой книги составил около 50 тысяч экземпляров. При этом книга к научным справочным изданиям никакого отношения не имеет.
Книжка эта состоит из расположенных более или менее по алфавиту всевозможных маркированных нелитературных лексем: экзотических, редких, устаревших, диалектных, социолектных, интердиалектных и вообще любых экспрессивных слов.
Составляя некие списки слов, автор не задумывается и об их системной упорядоченности:
“сука — потаскуха…
сука ебучая — брань.
сука мамина — брань.
сукин кот — мерзавец.
сукин сын — негодник.
сукины дети — брань. <…>
сучий потрах — брань.
сучий сын — сукин сын.
сучий хвост — брань.
сучка — …блядь.
сучье вымя — брань”.
Тут уже дело не только в отсутствии определений значений, грамматики и прочих лексикографических элементах. Перед нами бесконечный список словосочетаний, определяемых через самих себя (сучий сын — сукин сын), через многозначные просторечные лексемы (негодник), через стилистические пометы (брань). В словаре, целиком посвященном русской брани, определять что-либо как брань так же бессмысленно, как ставить возле каждого русского слова помету, что оно — русское. И вообще, перед нами длинный список аналогичных выражений, большая часть которых представляет собой однокоренные синонимы, которые могли бы быть разработаны в одной словарной статье на слово сукин или сучий. Процитированный фрагмент текста больше похож на стихотворение, чем на 11 словарных статей научного словаря.
Итак, автор предлагает нам в левой части словаря свое обсценное восприятие благопристойного мира, а справа собственный обсценный язык его описания. Всякие удивительные слова, как видим, находятся не только в левой части словаря, то есть в словнике, но и в его правой части, где в научных толковых словарях обычно располагаются грамматические справки, определения значений, иллюстрации и т. п. Но в словаре П. Ф. Алешкина вообще нет никаких определений значений. В самом деле, если составитель определяет слово “присеколиться” как “прифордыбачить”, “прокосоёбиться” как “промухородиться”, “проконаёбиться” как “проканителиться”, “просраться” как “промотаться”, а “сраная” как “обсранная”, то очевидно, что он не разделяет словарь на какие-либо структурные части. Весь текст словаря представляет собой свободные сочетания самых разных слов. Какой-либо упорядоченности тут не обнаружить при всем желании. Здесь можно усмотреть только желание поразвлечь читателя. Понятно, что читателю подобные словарные статьи ничего не “объясняют”. Но это и хорошо, поскольку адресат “словаря” не должен ничего понимать. Функция такой книжки — не “объяснять”, а удивлять. В такой “словарь” можно включать все, что угодно, никакие критерии отбора материала здесь не подразумеваются. Словарная статья “эрот — бог любви”, соседствует здесь со статьями “эклер — хуй”, “эдельвейс — пизда” и “эмаль — жопа”. И все эти жопы с хуями даны именно так, как мы их процитировали, без всякого научного аппарата, просто списком, без грамматики, определения значений.
На букву “А” в словарь включены следующие лексемы: аборт, абортаж, абортмахер, абортировать, абортница, автограф, авторитет, агрессор, аккумуляторы, акробат, актив, аноним, ансамбль, антихрист, анус, аппарат, армячок и афедрон. Без сомнения, ни одно из приведенных слов не является матерным. В основном это лексика литературного языка. Слово же афедрон даже относится к высокому стилю. На букву “К” в словарь включено восемьдесят слов, большинство из которых являются вполне литературными по форме: кабан, какать, каравай, карусель, кастрировать, качать, кентавр, клизма, клитор и т. п. Конечно, слово какать имеет какие-то неприличные коннотации, но оно есть во всех словарях русского языка, даже в словаре Д. Н. Ушакова. То же можно сказать и о многих других словах, включенных в словарь П. Ф. Алешкина. На букву “К” включено только четыре матерных слова: конаёбиться, косоёбить, косоёбиться и кривохуй. Первый вывод напрашивается сам собой: данный словарь не является “МАТЕРНЫМ”. Собранные автором обсценные материалы составляют лишь незначительную часть работы. Поразительно, но в предисловии к словарю автор утверждает, что в данный словарь включены “…только матерные, похабные, нецензурные слова. Иных вы не встретите!” Забавно, но используемая в словаре помета “замена мата” однозначно указывает на то, что автор сам прекрасно понимает “не-матерность” включаемых им материалов: так-перетак — “замена мата”.
Листая эту книжку, читатель окончательно утрачивает всякое представление о том, что же такое “русский мат”. В самом “словаре” это понятие никак не определяется. Читатель может подумать либо что русский мат вообще не существует, либо что это объект, едва ли не тождественный всему русскому языку. Что же традиционно воспринимается в качестве “русского мата”?
Лирическое отступление о том, что же такое “русский мат”
Слово “мат” употребляется как рядовыми носителями языка, так и исследователями совершенно в различных значениях. Во-первых, “матерным” (или, как еще говорят, “матным”, “матюшным”, “матюжным”) уже много столетий именуют выражение ебать твою мать. Именно в этом смысле говорит о мате Б. А. Успенский (Успенский Б. А. Религиозно﷓мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии: Семантика русского мата в историческом освещении) // Semiotics and the History of Culture: In Honor of Jurij Lotman studies in Russian / UCLA Slavic Studies. Vol. 17. Ohio, 1988. Далее: Успенский). Будучи гипертрофированно вариативным, оно одно генерирует целую область обсценной брани. Так, например, все эвфемистические образования, получаемые в современном языке в результате табу, налагаемого на упоминание “матери”, в обсценном контексте также могут восприниматься как “матерные” (запрет указует на объект, создает фигуру умолчания): “ёб твою Господи прости”, “ебать твою через семь пар портных портянок”, “ебать ту Люсю”, “ёб твою ять”, “ебать-колотить”, просто “ебать!” К “матерной” брани в данном значении этого понятия могут быть отнесены также выражения, порожденные запретом на употребление в выражении (“…твою мать”) обсценных глаголов ебать, ебсти, ебти, ебить, ебуть, етить, еть, когда обсценная лексика оказывается в целом табуирована: “мать-перемать”, “мать твою налево”, “мать твою через тульский самовар”, просто “мать!” Естественно, к “матерщине” вплотную примыкают выражения, образующиеся в результате двойного табу сразу двух частей выражения (и слова ебать и слова мать): “етитский бог”, “японский городовой”, “ёкарный бабай”, “ёк-королёк”, “йогурт-пармалат”, “ядрёный корень”, “ядрёны пассатижи”, “ёж твою ять”, “блядь твою влево”, “хлябь твою твердь”, “любить-колотить”, “ёлки-палки”, “ё-мое”, “ё-ка-лэ-мэ-нэ”, “ёкалыманджары”, “пес твою раздери”, просто “ё!” и мн. др. Все это не может не размывать границ понятия “матерной” брани. Кстати, в письменных текстах распространено также графическое эвфемизирование. Ср. у И. Бродского: “И тут я содрогнулся: Йети!” (Бродский И. А. Путешествие в Стамбул // Бродский И. А. Форма времени. Минск, 1992. Т. 2. С. 379). Более сложный случай: “Континентальная шушера от этого млеет, потому что — полемика, уё-моё…” (Бродский И. А. Посвящается позвоночнику // Бродский И. А. Форма времени. Т. 2. С. 353). Последний пример может быть интерпретирован и как результат вторичного эвфемизирования, и как результат вторичного дисфемизирования, нечто “застрявшее” между “ё-мое” и “хуё-моё”.
В ситуации слабой табуированности “матерщины” всевозможные эвфемистические образования могут актуализировать свою экспрессивность, воспринимаясь порой как еще более изощренные риторические варианты “матерного” выражения. Хорошо иллюстрирует это предположение пример, уже использованный в другом контексте Б. А. Успенским: “Когда Л. Н. Толстой служил в артиллерии (в крымскую кампанию), он стремился „извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: “Ну к чему такие слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, просто, значит, бессмыслицу говоришь, ну скажи, например, елки тебе палки, эх ты, едондер пуп, эх ты, ерфиндер” и т. п. Солдаты поняли это по-своему: „Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уж матерщинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь“” (Успенский, с. 210).
Другие обсценные выражения, например блядин сын тоже иногда воспринимаются как синонимичные основному матерному клише, как “матерные”: “Соотнесение матерной брани с матерью собеседника возникает…, когда матерная формула превращается в прямое ругательство… и когда, соответственно, выражение типа блядин сын начинает восприниматься как матерщина…” (Успенский, с. 246).
И наконец, в собственно “матерном” выражении ебать твою мать экспрессивный акцент может переноситься на слово ебать, и оно уже тоже воспринимается как “матерное слово”. Распространенная характеристика “матерного” выражения как “трехэтажного” (то есть состоящего из трех элементов) в переносном смыселе употребляется применительно к любому нагромождению брани в речи и также указывает на возможность существования еще одной точки зрения на понятие “мат”. В этом последнем значении под “матом” понимается некое экспрессивное ядро обсценной лексики (и прежде всего — лексемы с корнем *еб-, *бляд-, *пизд- и *хуj-). Подобный подход далеко не нов, что следует уже хотя бы из самого заглавия самого раннего из известных нам обсценных словарей — рукописного “Словаря Еблематико-энциклопедического татарских матерных слов и фраз, вошедших по необходимости в русский язык и употребляемых во всех слоях общества, составили известные профессора. Г…….ъ Б…..ъ” (об этом словаре подробнее см. в нашем обзоре словарей мата, опубликованном в № 2 “НРК”). С определенной точки зрения, экспрессивность собственно “матерщины” может интерпретироваться как производная от обсценного контекста, и наоборот, в силу своей вариативности “матерная” идиоматика может восприниматься как порождающая обсценность в целом.
Итак, мы условно можем понимать под “матом” целый пласт экспрессивной обсценной лексики. Рядовые носители языка при проведенных опросах среди матерных слов называют следующие (указаны только непроизводные): 1) ебать; 2) блядь; 3) хуй; 4) пизда; 5) муде; 6) манда; 7) елда; 8) сиповка; 9) секель; 10) поц; 11) молофья; 12) дрочить; 13) залупа; 14) минжа; 15) пидор; 16) курва; 17) сперма; 18) гондон; 19) менстра; 20) хер; 21) куна; 22) срать; 23) ссать; 24) бздеть; 25) пердеть; 26) дристать; 27) говно; 28) жопа; 29) целка; 30) королёвка (королек); 31) трахать; 32) харить; 33) минет; 34) жрать; 35) блевать и некоторые другие. Однако чаще всего в качестве “матерных” называются первые 7 лексем и/или их производные. При этом само выражение ебать твою мать в качестве “матерного” называется редко. Как показывают опросы, современный носитель языка понимает под “матом” всю обсценную лексику (а не фразеологию). При таком явно расширенном понимании понятие “мата” практически совпадает с понятием “обсценной лексики”. Однако состав обсценной лексики неоднороден, она образует как минимум две “автономные” группы. Первая, которую можно было бы условно определить как собственно “мат”, — это, конечно же, лексика, связанная с сексуальной деятельностью человека. Вторая — с другой, не менее важной функцией телесного низа — дефекацией (№ 22—28). Их языковая “автономность” проявляется, к примеру, в способности образовывать местословные синонимические ряды, обозначающие одни и те же понятия: хуй/ссака — ‘пенис’, ебальник/пердильник и ебало/пердило — ‘лицо; рот’, измудиться/изговниться — ‘утратить свои положительные качества и актуализировать отрицательные’, вхуячить/впердолить/запиздячить/запердячить и захуячить — ‘совершить сексуальный контакт’, охуеть/обосраться — ‘испытать чувство, какое вызывает в человеке новая и неожиданная информация, воспринимаемая как несоответствующая действительности’; ‘испытать приятное чувство, какое вызывает в человеке что-л. положительное, приятное для него’; ‘испытать неприятное чувство, оказавшись в ситуации, воспринимаемой человеком в качестве опасной’; ‘испытать неприятное чувство, какое бывает, когда человек выполнял трудную работу до тех пор, пока не израсходовал все силы и не утратил способность дальше выполнять эту работу’; хуеплёт/пердоплёт — ‘человек, так часто и подолгу совершающий акт устного общения, что окружающие воспринимают это отрицательно’, мудило/пердило — ‘неприятный человек’, выблядок/высирок — ‘неприятный человек’, хуячить/пердячить ‘совершать сексуальный контакт’; ‘наносить удары кому-л.’; ‘перемещаться в пространстве’, пиздоглот/говножор — ‘неприятный человек’ и мн. др.
В самом деле, эти две группы слов обладают разной степенью экспрессии, разной системой табу, имеют разную стилистическую окраску. В словаре они должны сопровождаться разными стилистическими пометами, что, в свою очередь, требует их терминологического разделения. Последнюю группу лексем (№ 22—28) вместе со всеми их производными можно было бы условно определить как обсценную лексику в широком понимании и сопровождать в словарях пометой “обс.”. Этот термин вполне традиционен. “Матом” условно (но вполне традиционно для разговорной речи) можно именовать наиболее экспрессивное ядро непристойной лексики (№ 1—12). Действительно, “матерной” лексикой рядовой носитель языка сейчас обычно именует наиболее непристойную лексику, связанную с сексуальной деятельностью. Мы здесь и далее будем условно пользоваться выражениями “мат”, “матерная лексика” и “матерная фразеология” именно в указанном значении. В то же время за пределы объекта “матерная лексика” должны быть выведены все литературные и разговорные синонимы-эвфемизмы (сохраняющие свои основные, литературные значения), даже такие экспрессивные, как слово яйца). Конечно, граница в данном случае чрезвычайно зыбка и условна, но существование в литературном языке сочетаний типа залупить яйцо (т. е. “очистить яйцо от скорлупы”) однозначно говорит нам о невозможности включения подобных лексем в словарь русского мата, несмотря на наличие у таких слов не только литературных, но и обсценных значений. С матом нельзя смешивать и арготизмы. Одних только воровских арготизмов со значением “проститутка” в русском языке десятки: алюра, амара, баруха, бедка, бикса, бланкетка, лакшовка, лярва, мара, маресса, маруха, профура, профуратка, профурсетка, псира, тына, флика, фоска, фура, хабара, хавыра, хавырка, хлына, хмара, хуна, шалава, шкирла, шкица, шмара, шмоха и т. д. Все-таки под матерной лексикой принято подразумевать общеупотребительную лексику (точнее, общеизвестную — большинство людей ею обычно не пользуются, но знают). Наконец, чтобы провести границу между матерной лексикой и остальными обсценными словами, семантически близкими к мату, нельзя упускать из виду исключительную речевую частотность и словообразовательную активность первых. Записи показывают, что первые пять-семь слов (№ 1—7) образуют несколько тысяч производных, в то время как все остальные обсценные лексемы вместе взятые — лишь несколько сотен производных. Благодаря своей “местоименности” и “местоглагольности” матерная лексика оказывается способной заменять не только любое слово, но даже выполнять “местоязыковую” функцию в целом, как бы примеряя маску социолекта (жаргона). Факт употребления мата в функции интерпрофессионального квазижаргона общеизвестен. Его можно с небольшой натяжкой проиллюстрировать следующим примером: “— Ну-ка, въебачь сюда эту хуёвину! А теперь ёбни сверху и закрепи её на хуй! — говорил русский бригадир строителей Петеру, что в переводе на любой нормальный язык должно было означать: „Ну-ка, вставь сюда эту деталь! А теперь ударь её сверху и плотно закрепи!““ (Кунин В. В. Русские на Мариенплац: Рождественский роман в 26 частях. СПб., 1994). Мат представляет собой уникальный материал для языковых игр, занимая при этом совершенно особое место в структуре языка в целом. Мат пародичен, поскольку способен порождать чуть ли не бесконечное количество дисфемизмов, “обсценитизируя” любое литературное слово: “На столике у них маслице да фуяслице, плащи на крючках покачиваются, чемоданчики в чехольчиках. Едут мимо жизни, семафоры зеленые” (А. Солженицын. “Один день Ивана Денисовича”). Фуяслице (традиционная эвфемистическая замена “х” на “ф”) не только может выступать в роли дисфемизма по отношению к “маслицу”, но в данном случае вообще означает все продукты питания, находящиеся на “столике” (своеобразное “etc”). Мат в своей жаргонной ипостаси способен охватывать весь предметный мир вполне благопристойного быта. В таком контексте любое выражение, например “пуп земли”, приобретает известную эвфемистичность. Эту особенность мата очень тонко подметил еще И. Бродский: “…Матерились так часто, что обыкновенное слово, вроде „самолет“, прозвучало бы в их речи для прохожего как нечто исключительно похабное…” (Бродский И. А. Меньше чем единица // Бродский И. А. Форма времени. Т. 2. C. 322). То же свойство языка очень красиво определено М. Л. Гаспаровым: “Автор доводит текст до такого градуса, что простое слово большой ощущается как жуткая непристойность” (Гаспаров М. Л. Классическая филология и цензура нравов // Лит. обозр. 1991. № 11. С. 4). С этой точки зрения литературный язык может восприниматься чуть ли не как составная часть обсценного жаргона — как его “подтекст” или, наоборот, как некое грандиозное эвфемистическое образование. Нейтральные слова загружаются обсценными значениями. При подготовке словаря русских эвфемизмов нам удалось зафиксировать одних только эвфемизмов со значением “пенис” более семисот.
Итак, краткий словарь русского мата может включать в себя различные слова, но прежде всего производные от основ: бляд- (бля-), еб- (е-, яб-, я-), елд- (юлд-, ялд-), манд-, муд-, пизд-, ху[j]-. Но как бы ни определяли понятие “мата”, 90% материалов, включенных П. Ф. Алешкиным в его словарь, никакого отношения к мату, как видим, не имеют.

Продолжение истории о пенках, словарях, плагиате и Петре Алешкине
На этом мы закончим лирическое отступление, посвященное понятию “мат”, и вернемся к трудам П. Ф. Алешкина. Слова и словосочетания эдельвейс, эклер, эмаль, эсэс, эрекция, эрогенная зона, эрос, эротизм, эротомания, этаж: ругаться в три этажа, этакая мать, эшка, эякуляция (это все имеющиеся в словаре слова на букву “э”) вряд ли кем-либо, кроме П. Ф. Алешкина, могут быть восприняты как матерные. Если же в словаре и есть “матерные” слова, то они лишены определений значений, грамматических справок и вообще каких-либо иных признаков лексикографирования. Поэтому их нельзя считать лексикографической экспликацией мата. К ним можно отнестись только как к речевому акту самого П. Ф. Алешкина.
Но это еще не все. Книга эта вообще не является ТОЛКОВЫМ СЛОВАРЕМ, поскольку в самом деле не содержит никаких толкований значений слов. Приведем примеры. Семантику большинства наиболее многозначных и сложных по смыслу выражений П. Ф. Алешкин определяет словами “брань” и “ругательство”: едрёна корень — ‘ругательство’, едри твою мать — ‘брань’, иди к коту под хвост — ‘брань’, иди к ядреной бабушке — ‘брань’, к едрёной матери — ‘брань’, едри его в качалку — ‘брань’, распронаебит твою бога мать — ‘начало многоэтажной брани’, ебёнть — ‘сорное слово’. Но читателю и так понятно, что перед ним словарь матерной брани! Указания на “сорность”, “бранность” и “матерность”, которые встречаются чуть ли не на каждой странице, не могут заменять определений значений! Это стилистические пометы. Но зачем они здесь, если весь словарь, как гласит его название, посвящен бранной лексике? И где толкования значений?
В других случаях вместо определения значения определяется жанр языкового клише: мы ебали — не пропали, и ебем — не пропадем — “поговорка”; счастье — не хуй, в руки не возьмешь — “поговорка”; дела, как в Польше — у кого хуй больше, тот и пан — “поговорка” (к тому же неверно: это не поговорки, а пословицы); работа не хуй — постоит — “поговорка”; папа любит чай горячий, мама любит хуй стоячий — “поговорка” (это не поговорки, а афоризмы). Никаких толкований семантики здесь тоже нет. Мы не можем считать частью словаря набор случайных языковых клише, расположенных в хаотическом (не алфавитном) порядке и лишенных каких-либо комментариев или “толкований”.
Некоторые слова определяются друг через друга. Предположим, вы иностранец и не знаете, что значит слово менструация. Вы открываете словарь П. Ф. Алешкина и читаете: менструация — “месячные”. А что такое месячные? На следующей странице дано определение: месячные — “менструация”. Круг замкнулся. А если у вас еще остались вопросы, то в следующей словарной статье ясно сказано: месяца — “месячные”. Слово пиздец определяется через слово “конец”, а слово конец — через слово “хуй” Не владеющий материалом читатель может подумать, что “пиздец” — это “хуй”. Вообще, хочется заметить, что значение слова нельзя передавать через однокоренной синоним: минетка — “минет”, плоскозадая — “с плоской задницей”, ебачь — “ёбарь”… В других случаях слова и выражения буквально определяется через самих себя: ети — “еть”, сучий сын — “сукин сын”. Словарь становится зеркальным отражением собственного абсурда.
Автор комментирует самые разные стороны текста, даже его прагматику, но не дает определений значений: ноги из жопы выдернуть — “угроза”. В некоторых случаях вообще невозможно понять, что перед нами, прагматический комментарий или часть самого языкового клише: “намазать жопу скипидаром — чтоб крутился побыстрей”? В самом деле, вторая половина фразы — комментарий П. Ф. Алешкина или часть самого выражения?
К некоторым словам автор дает развернутые определения. Но мы затрудняемся найти здесь хоть какой-нибудь намек на упорядоченность. Автор просто путается в словах: высрать — “выделить из живота говно” (что значит выделить и из какой части живота?); поджопить — “сделать своим подлокотником” (что значит подлокотником?); подмандывать — “поддерживать хуету” (вообще непонятно, поскольку слово хуета само нуждается в определении); презерватив — “резиновый мешочек, который надевают на хуй перед еблей…” (почему мешочек, а не пакетик, футлярчик или чехольчик?); король — “знаменитый в своей среде гомосексуалист-кентавр” (что значит “кентавр”?); всекелить — “втереть лаской” (что “втереть”, кому и куда?). К несчастью, все это не шутка, а пример лингвистического маразма.
Как видно из приведенных примеров, в книге отсутствуют какие-либо принципы подачи материала. Как следствие, многие выражения даны в словаре по нескольку раз, например выражение едри твою мать есть в словаре в двух местах — на “мать” и на “едри”. Какая разница между идиомами кинуть палку, палку кинуть и палку бросить? Почему значения всех трех вариантов одного и того же выражения определяются по-разному? Почему слова хуякать, хуярить и хуячить даны в отдельных статьях, а похуякать, похуярить и похуячить — в одной статье?
В книге полностью нарушен алфавитный принцип подачи фразеологии. Она дана просто-напросто в хаотическом порядке. Даже лексика не всегда дана в правильном алфавитном порядке: распиздить, распиздеть, распиздиться.
Автор совершенно не владеет материалом, не знает точного значения слов. Иногда одно и то же слово на разных страницах определяется по-разному: менжа — “жопа”, а минжа — “пизда”. Другие слова снабжаются явно неточными определениями: прибор — “муде”.
К сожалению, часть определений составитель некритически заимствовал из чужих словарей, хотя в аннотации к книге издатели смело утверждают, что это “первый в мире толковый словарь русского мата”. Так, например, в работе А. Флегона “За пределами русских словарей” ебля с пляской определяется как 1. ‘огромное веселье’. 2. ‘беспорядок, шум, кавардак’. У П. Ф. Алешкина то же выражение определяется как ‘большое веселье, когда стоит шум, кавардак’. У Флегона сочетание слов заебать до смерти определяется так: ‘оставить женщину мертвой после… совокупления’. У П. Ф. Алешкина: ‘оставить женщину мертвой после ебли’. Непонятно, зачем профессиональный литератор заимствует безграмотные определения из неавторитетных словарей. Не говоря уж о том, что в данном значении это сочетание не является фразеологическим и вообще не нуждается в отдельном определении. Из словаря А. Флегона П. Ф. Алешкин заимствовал совершенно некритически множество слов. Именно через словарь Флегона сюда, к примеру, в плагиативном порядке попали авторские неологизмы из повести А. И. Солженицына “Один день Ивана Денисовича”: хуемник, хуяслице, хуймется и многие другие, причем А. Флегон легко и непринужденно заменил “ф” на “х” (у Солженицына, соответственно, фуемник, фуяслице, фуимется). В таком виде все эти слова и стали кочевать из словаря в словарь, поскольку плагиат на сегодняшний день — основной способ составления словарей жаргона, сленга и просторечия в России. А слово хуймется как употребляется у Солженицына в третьем лице прошедшего времени, так и попало к Флегону, а оттуда к П. Ф. Алешкину. Но Флегону простительно, он, во-первых, не филолог, а во-вторых, для него русский язык не родной. Не зная значения слово хуемник, П. Ф. Алешкин в затруднении определил его просто и легко — ‘брань’. Между тем этот неологизм употреблен Солженицыным в значении ‘подъемник’. Примеры можно было бы умножить.
Значительная часть слов и выражений в книге П. Ф. Алешкина сопровождаются весьма экзотическими матерными определениями значений, что позволило включить в словарь мата вполне литературную лексику: балда — “большой хуй”, балун — “хуй”, блин — “блядь”, член — “хуй”, пенис — “…хуй”, палка — “хуй”, аппарат — “хуй”, авторитет — “хуй”, антихрист — “хуй”, банан — “хуй”, бормашина — “хуй”, бюджет — “пизда”, валторна — “…жопа”, вентиль — “хуй”, генератор — “хуй”, гитара — “пизда”, дерьмо — “говно”, дудка — “жопа”, дуло — “хуй”, дуля — “хуй”, дупло — “жопа”, дурак — “хуй”, жерло — “жопа”, бункер — “пизда”, градусник — “хуй”, жить — “ебаться”, любить — “ебать”, любодейство — “ебля”, нахал — “хуй”, обладание — “ебля”, прелюбодеяние — “ебля”, оральный секс — “ебля в рот”. Но позвольте, в русском языке любое существительное, обозначающее предмет продолговатой формы, может быть использовано как эвфемизм для обозначения мужских гениталий. В самом деле, если в словаре есть слово банан, то почему нет слова огурец? Любое существительное, обозначающее некую емкость или сосуд, может быть использовано как эвфемизм для обозначения женских гениталий и так далее. Идя по этому пути, можно включить в словарь мата весь литературный язык.
Значения других слов передаются Петром Алешкиным через сентенции, содержащие матерное слово: девственница — “девушка, ни разу не ебавшаяся с мужчинами”. В некоторых случаях значения простых слов передаются через сложные фразеологизмы: заездить — “довести до гроба еблей”, смандёхивать <…> — “вешать лапшу на уши”. Фразеология многозначна, она сама нуждается в определениях и не может быть задействовани в метаязыке определения заначений.
Иногда вполне приличные слова снабжаются субъективной и порой весьма непристойной авторской оценкой: извращенец — “тот, кто предпочитает ебать в рот или в жопу”; кобель — “мужчина, который любит ебаться с несовершеннолетними девочками”, обсосать — “сделать минет нескольким мужчинам”, поставить на четыре кости — “выебать мужчину”, парить — “ебать мужчину”. Можно предположить, что для кого-то из читателей оральный секс не является извращением, кто-то делает минет не нескольким мужчинам, а одному, и наконец, очевидно, что “ебать” можно не только мужчину, но и женщину, да и вообще, как гласит русская пословица, — “все, что шевелится”.
Словарь содержит бесконечное количество логико-грамматических ляпсусов. Так, например, автор не понимает, что значения глаголов и глагольных идиом не могут передаваться через существительные (лежать — “о невозбужденном хуе”; бросаться на хуй — “желание поебаться”; стать раком — “на четвереньки”), прилагательных — через существительные (ослиный — “хуй большого размера”), причастий — через существительные (надроченный — “возбужденный хуй”), существительных — через глагольные сочетания (скотоложество — “ебаться с животными”; через сраку — “раком ебать…”, по большой нужде — “посрать”); наречий через глагольные сочетания (на стояка — “выебать стоя”); существительных с глаголом — через наречие (хуй принес — “неожиданно”). Иногда просто невозможно понять, что через что определяется: на полшестого — “не стоит хуй”. Как можно объединять в одной словарной статье, в одном гнезде два совершенно разных слова, с разными корнями, разными значениями, не сопровождая их при этом какими-либо специальными комментариями: солоп, сопливый — “хуй”.
В словаре полностью отсутствует научный аппарат. Нет ни списка источников, ни списка использованных словарей, ни каких-либо помет, ни грамматических справок, ни статей, посвященных структуре словаря или определению понятия “мат”. Зато по необъяснимой логике такие определения есть в тексте самого словаря: замысловатый мат — ‘длинное ругательство’, мат — ‘неприличная брань’, матерный — ‘похабный’, нецензурное слово — ‘мат’. Таким образом, П. Ф. Алешкин не только не отличает язык-объект от метаязыка его описания, введя матерные слова в определения значений лексем, но даже не может отделить сам словарь от его научного аппарата, введя определение понятия “мат” внутрь самого словаря “мата”.
Большинство словарных статей не снабжены примерами и состоят просто из двух-трех слов: отпиздяшиться — “отчалить”. Но в тех случаях, когда иллюстрации появляются, они не соответствуют определению значения: так, к статье вакханка — “развратница” в качестве иллюстрации появляется “вакханка молодая” из стихотворения А. С. Пушкина “Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…”. Очевидно, что поэт имел в виду несколько иное значение.
Удивительно, что не все слова, которые попадаются в иллюстративной части словаря, вынесены в словник (слово хуйло есть внутри словарной статьи на слово ялдометр, но отсутствует в словнике словаря).
Основа любого словаря — это метаязык определе- ния семантики слов. Каков же метаязык, выработанный П. Ф. Алешкиным? Для определения значений слов, по большей части общеупотребительных и вполне литературных, он использует следующие лексемы: бзнуть, блядство, блядюшка, выёбистый, выебнуться, выкобениваться, говно, дешевка, доебаться, дристун, дрочить, ебака, ебаться, живчик, жопа, заёб, заебать, залупа, замучивать, засранец, измутызгивать, измызгать, изъебаться, колупаться, малофья, манда, минетить, мудак, муде, обалдевать, отканителиться, отхмуриться, пердёж, перевыделываться, перекалывать, пересикивать, перечудить, пиздёнка, пиздюк, повалтозить, поебаться, поебон, поссать, похотник, прифорсить, прифордыбачить, развыёбываться, размухородиться, расканителиться, секель, сисястый, смыться, спиздить, срать, трах, уёбывать, хуёвинка, хуевый, хуесос, хуй, хуйня. Как видим, язык автора словаря состоит из матерных слов, авторских неологизмов, редких жаргонных слов и т. п.
Интересно, что не все матерные слова, которые использует сам П. Ф. Алешкин в определениях значений слов, вынесены в словник словаря. Так, например, лобковая вошь определяется как “мандавошка“, мандавоха — тоже как “мандавошка“, а самой “мандавошки” в словаре нет. То есть сами определения словаря П. Ф. Алешкина нуждаются не только в определениях, но даже в отдельном специальном словаре. Итак, перед нами словарь, которым невозможно воспользоваться.
Лингвистическую терминологию автор заменил матерной бранью. Если это и словарь, то он вывернут наизнанку. Это словарь литературных слов, используемых для описания сексуальной по преимуществу сферы деятельности человека, с переводом на собственный матерный идиолект П. Ф. Алешкина. И неслучайно автор в некоторых случаях определяет значение слов через собственные матерные неологизмы, занимаясь словотворчеством: мокропиздая — “многоебучая”… Мы предполагаем, что это неологизм, поскольку слова многоебучая ни в словнике словаря П. Ф. Алешкина, ни в других словарях русского мата нет. Такие принципы работы с русской лексикой приводят к тому, что даже хорошо владеющий материалом специалист не всегда может понять смысл той или иной словарной статьи. Приведем целиком в качестве ребуса для читателей несколько словарных статей, смысл которых принципиально не интерпретируем: загреб — “заеб”, перемандяхаться — “перебиться”, и в рот, и в сраку — “поговорка”, пиздюлиться — “шлепаться”, подмандяхиваться — “подклеиваться”, хам — “хуй”, хуеглот — “брань”, трандюк — “пиздюк…”, шобла-ебла — “хуевая компашка”…
Данная книга не заслуживала бы рецензии, если бы не была заявлена в предисловии как “научный толковый словарь матерных слов…”, если бы не вышла огромным тиражом уже третьим изданием, если бы не была изготовлена известным издателем, писателем, сценаристом Петром Федоровичем Алешкиным. Вот так кормчие великой русской словесности делают деньги на русском мате.

АЛЕКСЕЙ ПЛУЦЕР-САРНО
Москва