Двадцатый век сильно облегчил задачу написания мемуаров людям, которые не могут причислить себя к числу исторических лиц. Человеку недавно ушедшего века вовсе не нужно было искать случая, чтобы оказаться в гуще исторических событий, как это было в предшествующие века. Пресловутое "восстание масс" прежде всего отразилось на нашей большей, по сравнению с прежними эпохами, включенности в мировую историю. Современный человек, привыкший к разного рода потрясениям, вряд ли испытал бы ту эйфорию, которую пережил историк Н. М. Карамзин в день 14 декабря, обходя известную площадь (еще бы! история делалась прямо на его глазах - глазах кабинетного ученого; до этого, чтобы стать свидетелем исторических событий, ему пришлось съездить в Париж во время Революции). Человеку двадцатого века, где бы он ни жил, не нужно было далеко ездить, чтобы стать "свидетелем таинственной игры" истории. История сама стучалась к нему в дом по ночам, гнала прочь с насиженных мест или в крайнем случае звучала "Лебединым озером" с экранов телевизоров. Итак, двадцатый век облегчал написание мемуаров при одном условии: нужно было пережить события, очевидцем которых ты становился. Кстати говоря, Карамзину не повезло, в день 14 декабря он простудился и после "долгой и продолжительной" скончался, не оставив описания событий, которые его потрясли.

А Марии Сергеевне Плюхановой, автору мемуарной книги "Мне кажется, что мы не расставались...", повезло. Она пережила события, способные составить исторический фон авантюрного романа: бегство из охваченного красным террором Петрограда, трудные первые годы эмиграции в Эстонии, счастливую юность в маленьком Таллинне, годы советской предвоенной оккупации, гитлеровскую оккупацию, немецкий концентрационный лагерь, бегство из Эстонии в Латвию, возвращение советской власти… Мария Сергеевна пережила эти события не в простом бытийном смысле (события те умерли, а она, Мария Сергеевна, живет и пишет мемуары); она пережила их потому, что умудрилась написать не воспоминания о смутном и ужасном времени, в котором жила, а историю своей семьи. Вряд ли потому только, что происходила Мария Сергеевна из непростой семьи, в двадцатом веке все семьи несчастливы очень похожим образом. И все-таки… Мать мемуаристки, Марианна Петровна, урожденная Блок, была кузиной А. А. Блока; отец, Сергей Владимирович Киршбаум, происходил из известного русско-немецкого дворянского рода. Это обстоятельство почти не скажется на внешних событиях жизни мемуаристки, поскольку с раннего детства он жила в эмиграции в демократической Эстонии, где дворянское ее происхождение не давало никаких льгот и почти никак не маркировалось, хотя, конечно, имело значение. Ну, во-первых, не всякому дано быть родственником Блока, а во-вторых… Первые главы воспоминаний Марии Сергеевны полны описания лишений, которые переживали благородные русские люди в изгнании. Нельзя не увидеть того, что они значительно лучше переносили материальные трудности, чем их "подлые", оставшиеся на родине соотечественники. "Квартирный вопрос", сыгравший такую роковую роль в жизни советских людей, не проявлял себя в отношениях русских, живущих в изгнании. Корпоративная общность, которая не очень сильно присутствовала в отношениях людей дворянского сословия перед революцией, скрепляла их отношения в эмиграции, заставляла приходить друг другу на помощь, с достоинством переносить материальные трудности. Так, мать мемуаристки организовала "Общество помощи больным беженцам", эффективно помогавшее малоимущим семьям и объединявшее на собраниях и благотворительных вечерах русскую диаспору Таллинна, богатую и бедную. Конечно, русская колония Эстонии имела свою специфику, состоявшую, по-видимому, в том, что она включала в себя значительное число потомков остзейских родов, Штубендорфов, Бюнтингенов, Ридегеров. Кроме того, в Эстонии осело много офицеров и генералов армии Юденича; эту часть русской колонии возглавлял генерал А. К. Байков. Годы жизни в предвоенной Эстонии описаны мемуаристкой с большой теплотой, и галерея психологических портретов живших в Эстонии русских эмигрантов не включает в себя ни одного отрицательного персонажа; обо всех героях этих лет говорится с теплотой, при этом почти отсутствует разделение на "ближних" и "дальних". Русские, немцы, эстонцы, евреи - все описаны почти с равной теплотой и ностальгией. Эстонская республика накануне Второй мировой войны показана поистине идиллическим местом, где люди жили трудно, но счастливо. Первые признаки будущего разлада появляются в описаниях мемуаристки, когда она приводит сцены прощания людей немецкого происхождения с Эстонией. Эти хорошие люди уезжали в Германию; дело было в 1939 году, и историческая родина ждала от них помощи в крупном национальном проекте - нужно было покорить весь мир.

Эстонская идиллия заканчивается с оккупацией Эстонии Советским Союзом. В это время судьбы семейных друзей Киршбаумов, К. Я. Колзакова, М. Я. Мигунова, Ф. А. Гизетти и многих других закончиваются одинаково: они все были уничтожены в тюрьмах НКВД, таким образом русскую колонию Эстонии постиг настоящий разгром. Судьба оказалась милостива к самой мемуаристке и ее семье, их не тронули. Мария Сергеевна устроилась работать секретарем управляющего делами Совнаркома Эстонии, товарища Хабермаса, хорошего человека, как утверждает мемуаристка. Такой блестящей и необычной карьере ее способствовало знание ею русского, эстонского и немецкого языков. В качестве стенографистки она участвовала в работе советско-немецкой комиссии и переводила на русский с эстонского Конституцию Эстонской Советской Социалистической республики, правда при этом выяснилось, что текст эстонской конституции в свою очередь был переведен с русского.

Особенно ярко описаны годы немецкой оккупации Эстонии в силу их роковой роли в судьбе мемуаристки; так, по обвинению в сотрудничестве с советской властью Мария Сергеевна была привлечена к следствию. Немецкий следователь, по словам автора книги, очень хороший человек, знакомил ее с материалами следствия и помогал выйти из трудного положения, в котором она оказалась вследствие доноса. Но ей все-таки не везет, и она оказывается в немецком трудовом лагере, где ее окружают, впрочем, довольно хорошие люди. Пребывание в лагере прерывается неожиданным освобождением, которым она была обязана хорошим людям из немецкой администрации: они выпустили ее для последнего свидания с матерью, умиравшей от тяжелой болезни… Дальше побег из гитлеровской Эстонии в оккупированную же Латвию. Но в Латвии другая администрация, и мемуаристке удается затеряться; к тому же в Риге ее ждет жених и в ближайшем будущем - муж. И начинается новая жизнь мемуаристки, потому что начинается история новой семьи, которую она созидает. Таково любопытное свойство мемуаров, которые мы имеем честь рецензировать: как бы ни были грозны и драматичны события, гремящие вокруг, они не более чем фон для главного - описания жизни семьи мемуаристки и судеб ее ближайших друзей. И вот тому любопытный пример: в 1936 году Мария Сергеевна ездила в Германию на Всемирную Экуменистическую Конференцию, и там, в Берлине, она близко видела Гитлера и при этом "осталась совершенно равнодушной, и должна признаться, что десятки лет всего этого даже не вспоминала". Конечно, событие это само по себе так далеко отстояло от истории семьи, которой и в которой жила мемуаристка, что вспоминать о нем не имело никакого смысла. Другое дело история о том, как она в возрасте пяти лет разбила елочное украшение, думая, что это драгоценность, принадлежавшая подруге матери, баронессе Штакельберг. Подробно описаны мучения совести, признание сначала матери, а потом и самой строгой баронессе. В общем, история в духе истории детства Джорджа Вашингтона, у которого, как известно, были строгий отец и маленький перочинный ножик: им бедолага Джордж повредил кору любимого папиного дуба (папа у Джоржа очень любил дубы). В рецензируемой книге истории с разбиением мнимой драгоценности и последующим драматическим признанием посвящена целая глава под заглавием "Как меня воспитывали".

М. С. Плюханова продолжает традицию русских женских мемуаров, которые, в отличие от мужских, всегда имели более личный и/или семейный характер, чем мужские. Кроме отдаленных параллелей к книге М. С. Плюхановой, таких, например, как "Берлинский дневник" княжны Васильчиковой, не могу не привести параллели совсем близкой - воспоминаний женщины с очень похожей судьбой и очень близким М. С. Плюхановой ощущением истории и себя в ней - книги Р. И. Нератовой "В дни войны. Семейная хроника" (СПб., 1996). Мемуаристок сближает не только общая позиция - скромного наблюдателя, но и тот невозможный для мужчины консерватизм, которое находит главное не вне стен Дома, а внутри его. Женские мемуары укрепляют нас в той мысли, что главные события жизни человека происходят внутри его семьи, как бы ни бурлила история за окнами.