Ветер, казалось, стал фаворитом зимы, основным ее генералом. Он наступал по всем фронтам одновременно, холодным штыком вонзался в нежные шеи, грыз пальцы, бил из тяжелых орудий в бледные теплые уши. Все живое, что жалко шевелилось на улицах, скукоживалось, запахивало полы пальто, куталось в шарфы и, теряя лучших бойцов, безнадежно отступало.
Жизнь ушла даже из мусорных баков.
Говорящие собаки громко просили милостыню по утрам, а большие угрюмые вороны летали неохотно. Остатки жизни теплились в снеге, его можно было сжать в кулаке, превратить в воду, но это ненадолго - пока не замерзнут руки.
Я стоял посреди заметенной снегом Москвы. Редкий транспорт, проезжая мимо, насмешливо скрипел железками, вилял задом, иногда сигналил, иногда останавливался, но везти меня по предложенному маршруту категорически отказывался. Водители умеют читать по руке не хуже - но много лучше опытных хиромантов: вот рука так рука, пожалуйте в передний ряд, мы вас с ветерком, а вы уж нас не обидьте. Вот явный автостоп, а во-он там, видите, с виду такая элегантная, с изломом, с нервинкой, с деньгами немалыми, но скажу вам по секрету - даже и не думайте! Ибо неприятностями грозит подвоз ее обладателя. Штраф, а то еще похуже. (Слово "поломка" не произносится вслух, водители суеверны.)
Моя озябшая рука имела никчемный вид и сулила крупную дорожную катастрофу. Настроение было хуже некуда. Мало того, что я проспал, причем проспал бездарно, бестолково (ибо все равно не выспался), мало того, что не позавтракал и даже не умылся, - ко всему остальному, начальство наверняка уже сидело на работе, лелеяло ростки гнева и наслаждалось мыслями о предстоящей расправе. И если я мог только догадываться о том, как будет подано последнее задание, то само задание - в сжатые сроки найти себе другую работу - виделось мне уже состоявшимся.
Я согнулся и, чуть не сломав промерзшее пальто, пролез в салон.
- Привет, Инга, - сказал я, злобно хлопнув дверцей, - ты меня заморозишь когда-нибудь.
Инга двинула ногой педаль газа, и мы, слегка поплыв боком, встроились в нужный ряд.
- Что, проспал, голубчик? - сказала Инга ласково. - А ты предвидел, что я опоздаю, да? Мистическое откровение снизошло?
- Ты почти угадала, - едко отвечал я, - только шоферюг, извини, тебя я не имею в виду, видно чем-то похожим озарило. Они меня не замечают сегодня. Им, видно, бес нашептал.
- Ну давай тогда отгоним их, твоих бесов.
С этими словами она врубила приемник на полную громкость.
Мы познакомились месяца два назад. Утро было скверное, машины не ловились, и я уже подумывал насчет обычного запасного сценария - позвонить на работу и сказаться больным, как вдруг заметил подмигивающую желтым глазом, немолодую уже машину, из тех, что в былые времена называли таксомоторами. Раритет притормозил, я помню, подумал еще, "Волга", женщина за рулем, интересно... В первое время у меня никак не укладывалось - беременная Инга (она была уже на восьмом месяце) да я, почти студент, что мы нашли друг в друге?
- Садись, - сказала Инга сразу на "ты", - потом разберемся. А ты что из себя есть, учишься, работаешь?
- Работаю...мм... по военному ведомству. Продаю противогазы. - Инга молчала, а я не знал, что еще рассказать о себе. - Респираторы вот тоже продаю, - последним мазком завершил я унылый профессиональный портрет.
И ушел в размышления насчет того, чтобы еще ей рассказать. Возникла неловкая пауза.
- Инга, - сказал я, наконец, с серьезным видом, - моя работа меня... (хотя нет, я ведь еще не знал, как ее зовут).
- Как вас зовут? - спросил я.
Она сказала: - Инга. - И когда я в свою очередь представился: - Забавное имя, прямо карламаркс какой-то. Или пропеллеркарлсона.
Мое имя (не могу произнести его вслух) - это неудачная попытка украсить наше родовое древо. Я не упрекаю родителей за близорукость и полное отсутствии интуиции, а также за то, что до сих пор они считают мое имя лучшим из возможных. Может быть, они дали мне имя, руководствуясь теми же соображениями, которые потом заставляли их покупать мне одежду на вырост - мол, ничего, что их ребенок вышел хлипким, подрастет, и имя станет ему как раз впору. Но этого не произошло.
Мне всегда казалось, что увидев или услышав мое имя, люди должны испытывать ощущения вроде тех, что испытывают посетители зоопарка, ожидавшие увидеть в глубинах клетки крупное существо, как вдруг оттуда высовывалось что-то невообразимо маленькое, даже неприличное. И это глубоко поражало ожидавших. Оказывается, смотрители просто перепутали таблички.
В моей жизни было много удивленных лиц.
В мечтах я расправлялся со своим именем многими способами. Вот самый романтичный: я стою возле выщербленной неприметной стены, и на вопрос - ваше последнее желание? - говорю: назовите меня так-то и так-то. И прежде, чем капеллан успевает прикрыть уши, чтобы их не заложило залпом; прежде, чем пороховой дым достигает ноздрей офицера-аллергика, заставив его чихнуть; прежде, чем случается еще что-нибудь - солдаты выкрикивают мое истинное имя, и вместе мы уходим в вечность, и всегда мрачный тюремный врач заносит в протокол фразу из зачитанного до дыр криминального романа: он умер счастливым человеком. Случайные свидетели этой сцены, перекрестившись, уходят по пыльной сельской дороге, чьи бесчисленные изображения любой желающий может увидеть на картинах в музеях, в том же Пушкинском. Особенно я рекомендую фламандца Вламинка. Его дороги, по большей части сельские и загородные, наполнены живостью и экспрессией. Кажется, задержись у картины чуть дольше, и по ней промчится автомобиль. Впрочем, я не об этом.
- Инга, - сказал я, наконец, с серьезным видом, - моя работа меня кормит, начальство меня ценит, все хорошо. Но: я могу послать их к черту в любой момент.
Я не врал, тогда все именно так и обстояло.
Поначалу, когда я только устраивался на очередную работу, сказанное в какой-то мере соответствовало действительности. Но проходило время, и... в общем меня увольняли. По разным причинам. Бывали случаи, когда мне все осточертевало, и я уходил сам, но такие случаи были редкостью.
... - Инга, меня уволят сегодня, - сказал я. - Ты можешь помочь мне с работой?
- Знаешь что здесь не так? - сказала Инга. - Тут есть одна штука. Ты каждый раз хочешь продать себя за максимум возможного. Ты показываешь, что ты есть не ты, а кто-то другой, кто намного лучше тебя. Он, этот "кто-то", конечно, должен неплохо работать, и хорошо зарабатывать. Ты умеешь произвести впечатление, то есть выдать себя за того парня, и ты получаешь, что хотел - должность, письменный стол, сослуживцев, секретаршу, босса и стабильный заработок. Поначалу тебе все в кайф, новые ощущения, лица, и т. д. Потом оказывается, что нового ничего давно не происходит. В конце концов выясняется, что ты оказался в том же месте, откуда ушел когда-то. Тебе все опротивело, тебя держат только деньги, ты начинаешь поздно приходить на работу, забывать важные вещи, а твоему начальнику не остается ничего другого, как уволить тебя, потому что уйти самому тебе не хватает смелости. Так ведь? - Я промолчал. - А если так, - продолжила Инга, - то почему бы не делать какую-нибудь несложную работу и получать за это небольшие деньги? Просто и честно, а?
Она всегда вела себя так, точно не было никого вокруг, и мне иногда казалось, что ситуации, возникавшие вокруг нее, подчинялись всемирному закону тяготения, притягиваясь к Инге, как к чему-то несомненно большему. То, на чем останавливался ее выбор, становилось частью ее самой, начинало жить по ее правилам, и длилось это до тех пор, пока она сохраняла к этому интерес. Я же находился в жесткой зависимости от окружающих меня вещей, и это меня немного угнетало, но способа избавления я не видел и постепенно научился привыкать. Не так уж все страшно.
... - Кстати, насчет респираторов, - сказала тогда Инга. - Идиот моего (так она называла отца своего мужа) вчера приперся. Накануне гриппом заболел, а тут звонит, мол, внучка хочу повидать, давно уж не виделись, не бойтесь, говорит, я в маске буду, не заражу. Ну, коли в маске, говорю, добро пожаловать, маска-то ритуальная, или может часом железная? Ритуальная, - смеется. В итоге приперся в респираторе, засел за игры часа на четыре, вот ты можешь представить тайца в респираторе и за компьютером? И такой радостный, все что-то там сообщал, комментировал, - она зафыркала, замяукала, изображая тайские интонации.
Мы из-за этого чуть не проскочили на красный свет.
... - Зачем ты с тубусом таскаешься, - спросила Инга в первый день знакомства, - если не студент?
Кое-как я объяснил. Этот вопрос и вопросы вроде - как дела? - или - как там на работе? - или - что думаешь делать в воскресенье? - почему-то ставили меня в тупик, я не умел ответить на них легко, мол, все о'кей, все прекрасно, но всегда становился серьезным, начинал ворочать тяжелые фразы, смотреть в сторону, и для людей, плохо меня знающих, становился невыносимой обузой; они теряли ко мне интерес, и если дело происходило в компании, тотчас устремлялись на поиски более осведомленных собеседников; если же это случалось на улице, они скороговоркой говорили - нувотыотлично! - и бежали дальше по своим делам.
Когда я встречал знакомого, которого долго не видел, из всего, что произошло со мной, я мог вспомнить только, что два часа назад я следил за брачными маневрами голубей на соседней крыше, недавно созванивался с общим другом, да еще на премьеру сходил позавчера - и все, будто не было, скажем, двух лет между нами. Простой вопрос - как поживаешь? - беспощадным вирусом стирал из памяти всю информацию.
Для меня это как вид спорта - успеть первым сказать "как дела" - и тут я вдыхаю полной грудью, и дальше мне ничего не стоит поддержать предложенный сценарий собеседника, и на его встречный вопрос такого же рода, ответить так же, как до этого ответил он сам: да вроде все нормально...
В общем, кое-как я объяснил Инге, зачем мне тубус. (он призван был поддерживать мой студенческий статус, когда я желал войти в метро по липовому проездному.) Мы были задавлены в обычной московской пробке - слева нас подпирал огромный джип, справа тряслась какая-то отечественная погремушка, спереди загорались тормозные фонари, и все гудело и содрогалось. Какое-то время мы молчали. Я думал о чем-то глобальном.
- Я сейчас вот что сделаю, - сказала Инга с ленцой в голосе, будто потягиваясь. - Ты пристегнись.
И тотчас произошло следующее. Инга прилепила на крышу мигалку, мы вырулили в крайний ряд, а затем и на встречную, и помчались. Я едва успевал разглядеть мелькающие слева и справа машины, и думал об одном - все, этот "Москвич" ("Жигуль", "БМВ" и много, много еще) точно будет нашим, но Инга всегда успевала вырулить, притормозить, наподдать, объехать, прижаться и много, много еще... Мимоходом оторвали постового от приятных вычислений. Он важно шагал к нарушителю, - потрепанной иномарке, - прикидывая, сколько можно содрать. Но тут лицо его изменилось, он запихал в рот свисток, замахал жезлом - он не мог поверить глазам - старая, видавшая виды "Волга", колымага! драндулет! - и с проблесковым маячком! И в калашный встречный ряд! Инга чуть сбавила скорость и пожурила его, - мол, дурачок, зачем свистишь, ведь не будет денег, - а я натянул демонстрационный противогаз и высунул глазастое рыло в окно - знай наших, карманник!
Мы свернули в первый подвернувшийся проулок: с глаз долой, из сердца вон.
Больше всего наши отношения напоминали мне случайное телефонное знакомство, когда один раз случайно ошибшись номером, можно разговориться с незнакомцем (незнакомкой), и в дальнейшем поддерживать этакую телефонную дружбу. Легко общаться с "человеком без лица", с которым нет ни общих друзей, ни работы, ни общих воспоминаний, а есть только случайная комбинация из семи цифр. С самого начала как-то само собой установилось, что ни у меня, ни у Инги не должно быть предыдущей жизни - всех этих яслей, детсадов, школ, институтов. Не должно быть и телефонов. История началась в тот момент, когда она остановилась и сказала - садись, потом разберемся. И когда она довезла меня до работы, я спросил ее, возможно ли это самое "потом", в смысле "потом как-нибудь", или "еще раз потом наверняка"? Она сказала, что иногда пользуется этим маршрутом, но всегда в одно и то же время, так что, сказала она, все в твоих руках, денег мне твоих не нужно, дверцей сильно не хлопай, счастливо!
Все и вправду оказалось в моих руках, и я иногда опаздывал на работу, потому что Инга могла застрять в пробке где-нибудь, а я уже не мог ее не дождаться, уехать просто так, с кем-то чужим. Я рассказывал ей обо всем, что со мной случалось. Она же не то чтобы не жаловалась, но даже не производила впечатления человека, у которого могли быть какие-то проблемы.
Как-то я спросил ее, чем она занимается.
- Снимаю кино, - ответила Инга.
- А я давно уже подумываю поступить во ВГИК, - сказал я. - На сценарный. А может, и на режиссуру.
- Ой как правильно! - как-то подозрительно обрадовалась Инга. - А чего не поступаешь, не волнуешься? Или рано еще волноваться?
- Мм... - замялся я, - как-то не выходит случая. Не складывается. То работа, то еще что-нибудь.
Я уже понял, чем закончится ее мысль, понял поздно.
Инга сказала:
- Тогда понятно. Считай, ты себя оправдал.
Я честно признал, что особых причин не поступать, наверное, нет, а есть немного разгильдяйства и нерешительности. Их мало, но они сильны. Бороться с ними можно и нужно. Но постепенно, ибо слаб духом. Постепенно, но наверняка.
- А если не секрет, что за фильм, о чем? - спросил я, чтобы сменить неприятную тему.
- Вообще-то долгая это история, давно все началось. Я лучше расскажу тебе последний отснятый эпизод. Дело происходит зимой, утром. Снежинки искрятся на солнце, воздух прозрачен ну и прочая лирика. По шоссе уверенно катит автомобиль, за рулем сидит женщина, она смотрит вперед, смотрит по сторонам... короче, ее глазами зритель как бы все видит. Она по сценарию тоже режиссер, и вот она замечает - на обочине замерзает положительный герой, прямо то, что нужно для нового эпизода. Фильм снимается уже давно и, кажется, безнадежно. Она подбрасывает его до работы, не берет деньги и говорит, что все в его руках, и он согласен участвовать в ее фильме, ведь актер он, в принципе, неплохой, со вкусом к жизни, к кино... Я понятно рассказала?
- Ну да... Но я ведь серьезно спрашивал.
- Я тоже серьезно. Хотя все это, конечно, ерунда. Серьезно - это когда сидишь в темноте, где-то сзади приятный такой стрекот, и вдруг оп - и на самом интересном месте пленка поплыла. Зритель, бывало, сердится, свистит, бывало, уходит с сеанса. Что в таком случае делать киномеханику? Или поставим вопрос по другому: что делать с ним?
Я предложил мазать киномеханика ночью пастой, пока он спит, и связывать его одежду в узлы, предварительно намочив. Инге понравилось мое предложение, что несколько меня озадачило. Единственным на моей памяти фильмом, в котором киномеханик умирал от руки зрителя, был фильм "Чем заняться в Денвере, если ты сдох". Правда, умирал он там по другой причине.
Ингино виртуальное кино я вскоре прочувствовал на себе, но в иной ситуации, причем случилось это, когда я понял, что больше ее не увижу. Но об этом впереди.
А тема кино еще раз возникла, когда мы ехали вдоль трамвайных путей, где-то в Тушино.
Инга сказала:
- Смотри, вот он, готовый игровой эпизод.
Я видел в этом только то, что мы вовремя не притормозили перед остановкой трамвая, и какая-то мелкая старушка в сердцах хлопнула ладонью по капоту, когда мы взвизгнули тормозами и оказались в пределах ее мстительности. От негодования она трясла авоськой и тонким голосом вела партию героини мщения.
- Недурна, - сказала Инга спокойно, - провинциальная актриса эпизодов, однако метит в примадонны. За усердие надо поощрять, ты как думаешь?
- Нет вопросов!
- Тогда включаем вторую передачу.
Дальнейшее превратилось для меня в детский утренник, праздник радости. Инге из-за живота тяжело было лишний раз выходить из машины, поэтому мы преследовали старуху, выехав прямо на тротуар, та смешно кудахтала и удалялась от нас мелкой рысью.
- Нахамила, значит, - спокойно комментировала Инга ее действия, - и за дерево!
И мы лихо объезжали дерево, бабка трусила дальше, погоня развивалась.
Финальная сцена: набежавшие подруги нашей беглянки обступают автомобиль, мы с Ингой хохочем, а старухи грозят, ругаются и обещают пожаловаться куда надо, и снова грозят, и обещают это просто так не оставить. Их подопечная бросает в нас из-за чьего-то плеча яйцо. Не долетев до стекла, смертоносное яйцо разбивается на капоте. Стороны приходят к взаимному удовлетворению.
- Все, - подытоживает Инга, - материал отснят, всем спасибо.
Время шло, укрепляя мою привязанность к Инге и нашим утренним прогулкам. На работу я ходил исправно, лишний раз не опаздывал, никто увольнять меня вроде не собирался. В жизнь вернулась весна, а вместе с ней и послезимний эмоциональный подъем, виднелись даже кой-какие перспективы, как вдруг Инга неожиданно исчезла.
Поначалу я вовсе не знал, как бороться с этой пустотой, я даже взял отпуск и каждое утро выходил на шоссе и прогуливался вдоль, пока не начинал замерзать. Потом я возвращался домой, и начинал вяло тормошить домашние дела под мрачную музыку Deutch Nepal.
Проходили дни, я уже не знал, что и подумать, мысли были мрачные, я видел ее искореженную машину... Остановил я себя на том, что она избавилась от машины, продала ее. Потом я подумал, что Инга ни за что не стала бы ее продавать. Наконец, я понял, что совершенно разучился воспринимать ее иначе как даму с чем-то там в автомобиле, а тем временем Инга, по всей видимости, родила ребенка.
В первый после отпуска рабочий день я пришел в офис раньше обычного и сообщил начальству, что ухожу. Я сказал, что не хочу занимать свой письменный стол, пользоваться персональным компьютером и отвечать на телефонные звонки.
- Сходи в отпуск, - посоветовало начальство, не отрывая глаз от газеты, и, видимо, не подозревая, что я только что оттуда, - отдохни, успокойся.
И тогда я сказал то же, что Инга говорила мне про свой фильм, только начальство не поняло ничего. Начальство посмотрело на меня безразличным взглядом, сказав на прощание:
- Да иди куда хочешь, насильно никого не держим. К счастью, ты не из незаменимых.
С легкой душой я вышел на улицу. Мокрый мартовский снег лип к подошвам, смешивался с молодой грязью. Я шел по улице, намереваясь свернуть в первый же незнакомый переулок - погода располагала к долгим прогулкам.
Я почти был счастлив. У меня был билет на то кино, которое я сам хотел смотреть. Когда надоест - буду смотреть другое. Пусть теперь я снова один, это не важно, это теперь не главное.
Я кинул снежок в подвернувшийся бетонный забор и через пару минут уже шагал в направлении Тимирязевского парка. Как славно! Я сам разогнал начальство, сослуживцев и секретарш. Поиграйте теперь без меня. То кино, что мы снимали с Ингой было прекрасно. Еще я думал о том, что у меня дома лежит куча непрочитанных книг, непросмотренных кассет и... По порядку, остановил я себя, все должно идти по порядку. Сегодня посмотрю "Большую жратву". Завтра начну читать что-нибудь из первоочередной стопки. Послезавтра...
Остаток луны подмигнул мне ободряюще.
|
