Сюрприз

Из цикла "Парк Культуры и Отдыха"

Я сказал: "Линяют тополя".
А он ответил: "Пух глаза ест, б..".

И. Анненский

- И главное: не давайте им денег. Что бы они ни делали, как бы ни просили. Запомните это. Или… Вы ведь журналист? Тогда запишите.

Журналист понял, что сержант шутит, и его губы сломались в улыбке, глаза же остались прежними: они совершенно не подвергались дрессировке. Сержант молчал: очевидно, инструктаж был закончен. Журналист пожалел, что всё-таки забыл заранее приготовить деньги, и теперь придётся доставать бумажник, долго копаться в нём, выбирая необходимую купюру, - и всё это на глазах у сержанта. Получилось ещё хуже: сначала он уронил портмоне, и оно плюхнулось в вонючую чёрную лужу, покрытую радужной бензиновой коронкой; когда Журналист, наконец, достал десятку и попытался по возможности незаметно сунуть её в карман сержантского кителя, он промахнулся - и десятка, покружившись, улеглась в ту же лужу.

Сержант, совершенно не смущаясь, нагнулся за деньгами, вытер их и, аккуратно перегнув купюру пополам, положил себе в карман. Журналист явно вызывал у него двойственное чувство - нечто среднее между брезгливостью и жалостью; но он уже привык к подобным интеллигентным посетителям. Сержант хотел что-то ещё сказать напоследок (должно быть, повторить свой совет), и даже раскрыл по такому поводу рот, но тут же захлопнул его и, махнув рукой - всё равно, мол, бесполезно - отворил калитку. На калитке не было ни замка, ни запора, ни даже плохонькой защёлки - ничего.

Журналист подивился, как легко ему удалось пробраться в Накопитель. До этого он целый месяц бегал по всяческим инстанциям, заполняя бланки и выстаивая в очередях за разрешениями. И всё бесполезно: ему отказали, мотивировав тем, что Накопитель закрыт на карантин на три месяца. Это было вчера. Журналист сначала пал духом, а потом воспрянул снова, и всю ночь, чувствуя себя Джеймсом Бондом и Александром Политковским одновременно, воображал, как он пророет подкоп под забор, к которому подведено электричество, задушит часового, а караул запрёт в бараке.

Оказалось, всё гораздо проще и абсолютно негероично: сержант словно ждал его у дороги, и, ни о чём не спрашивая, стал давать ему инструкции, как вести себя в Накопителе.

Журналист шёл по грязной тропинке, тщательно и методично обходя лужи. Накопитель напоминал заброшенную стройку: справа возвышалась двухэтажная стена без крыши и окон, слева разверзся подвал котлована, а за ним неровной стопочкой лежали серые плиты. Если бы кто-нибудь составил рейтинг городских слухов, то Накопитель лидировал бы в нём с подавляющим отрывом. После нашумевшего октябрьского постановления городской администрации, направленного на ликвидацию нищенства и бродяжничества как социального класса, всех бомжей и попрошаек вывезли за город. Горожане вздохнули с облегчением: "сами неместные" перестали нараспев канючить в электричках метро, "дай погадаю" - хватать за руки на рынках, молчаливые бездомные - вонять по вокзалам.

По городу сразу поползли слухи один невероятнее другого: кто-то говорил, что для нищих выстроили фешенебельный санаторий, чуть ли не пятизвёздочную гостиницу, где их лечат и дают им образование; кто-то шептал, что их свезли в концлагерь, на рудники; кто-то утверждал, что всех нищих отдали в какую-то лабораторию для опытов. Говорили ещё, что Накопитель - это шахта, где бомжей заставляют работать вместо бастующих шахтёров, что их просто-напросто расстреляли всех до одного, что их обменяли у инопланетян на золото, а Накопитель - это гигантский аэродром летающих тарелок. Слухи были разные, а городская администрация молчала, лишь выделяя время от времени деньги на социальную адаптацию лиц без определённого места жительства и профессиональной ориентации.

"Так вот ты какой, Накопитель, - думал Журналист, перепрыгивая забор и вглядываясь в неясно чернеющие на горизонте очертания труб, построек и асфальтированных площадок. - Грозный и неприветливый… Кто ты: друг или враг? Фантом из прошлого или гость из будущего? - Так вопрошал бесстрашный журналист, стараясь унять бешеное клокотанье храброго сердца, прячась от острых лучей прожекторов, от обходивших караул охранников" - думал Журналист, перепрыгивая через лужи… В голове он уже начал писать статью, придумав для неё простое и скромное название: "Накопитель. Я был там".

Из груды плит вышмыгнул какой-то зверёк - то ли крыса, то ли заяц (Журналист в жизни не видел ни того, ни другого) - и проскочил мимо. Журналист инстинктивно шарахнулся и вступил в глубокую лужу, забрызгав свои светлые брюки до самых колен. Он посмотрел на тёмно-серые разводы пятен и снова ощутил себя героем.

"Мимо по тревоге пронёсся взвод охраны; Журналисту пришлось упасть на землю и, стремительно откатившись, затаиться за ближайшей трубой. Очень хотелось закурить, но огонёк сигареты мог выдать, и Журналист усилием воли превозмог желание" - продолжал писать Журналист. Он вспомнил, как пытался в первый и последний раз курить на четвёртом курсе института у товарища в общежитии, после чего его долго тошнило, и болела голова. Он и сейчас почувствовал, как напрягся и сжался желудок, а потом замер, как бы испрашивая разрешения у хозяина. Журналист с удовлетворением отметил, что полностью вошёл в роль и переживает всё, о чём сейчас пишет.

Уже не обходя лужи, он прошёл ещё метров сто. За горкой плит снова падал вниз котлован, за которым лежали такие же плиты; что было за ними - не ясно, но, наверное, опять котлован.

"Вот дойду до тех плит, - подумал Журналист, - и буду возвращаться. Главное, я побывал в Накопителе. И статья уже почти готова".

Журналист подошёл к яме котлована и заглянул в неё. Там ничего не было, кроме грязи и сидящего на корточках совершенно лысого и голого человека. Журналист сначала принял его за ком земли - настолько человек не выделялся на её фоне.

"Журналист увидел замаскированный кустами лаз в подземелье, и стал спускаться, - продолжал писать Журналист. - Когда его глаза привыкли к темноте, он смог рассмотреть фигуру человека, одетого в какое-то рваное тряпьё. Человек смотрел на него с испугом и мелко дрожал. "Друг, - обратился к нему Журналист. - Не бойся. Я пришёл к тебе на помощь"".

Голый человек внизу зашевелился и поднял голову. Он смотрел безразличными глазами мимо журналиста на серое осеннее небо, но Журналист вздрогнул и отпрянул от ямы. Он уже раздумал с кем-либо общаться и тем более решил возвращаться. Возле него, заслоняя дорогу обратно, стояло двое таких же голых и лысых людей, мужчин. Они ничего не делали и не говорили, просто стояли - серые и сливающиеся с вечером, как призраки. Журналисту даже показалось, что они прозрачные и сквозь них виден забор и калитка, в которую он вошёл. Журналист оглянулся. Сзади стояло ещё три таких же голых фигуры. Журналист машинально отметил, что две из них были женщины.

Журналисту, стало не страшно, а жутко: фигуры людей были не угрожающие, а странные, необычные и непонятные. Чтобы как-то унять внутреннюю дрожь, Журналист решил услышать свой собственный голос:

- Друг, - сказал он подавленным (ему показалось: придавленным желудком) голосом и поправился. - Друзья. Я пришёл вам помочь. Он хотел добавить: "Не бойтесь", но почему-то сам испугался этой фразы.

Тогда одна из женских фигур протянула к нему длинную, неестественно длинную руку со сложенной ковшиком ладонью так, что, казалось, у неё нет пальцев или пальцы срослись в единую ладонь. Точно так же поступили и другие человеческие фигуры.

Журналист вспомнил, что так нищие просят деньги, и ему стало легче от этого, хоть одного знакомого знака, который сделал из непонятных очертаний неизвестно кого - призраков, инопланетян или даже охранников (чёрт знает их порядки) - всё-таки определённый контур нищих. Деньги им Журналист давать не собирался, и не потому что был жаден; в их городе просто не принято было подавать нищим ещё в то время, когда они жили среди людей. Журналист кстати вспомнил совет сержанта и решительно сказал:

- Друзья, я дам вам больше чем деньги. Я иду за помощью. Дайте мне дорогу. - И пошёл прямо на фигуры, стоящие между ним и дорогой к калитке. Фигуры не расступились, но пропустили его. Ему показалось, что он прошёл не между ними, а сквозь них. На пути стояли ещё три серые фигуры, но он уже быстрым, твёрдым шагом прошёл сквозь них или между ними, отметившись скороговоркой:

- Сейчас, сейчас. Я скоро. Никуда не уходите. Ждите меня здесь. Я быстро.

Его немного раздражало, что фигуры отвлекали его от статьи. Он продолжал писать в голове:

"Журналист вылез из подземелья первым и бесшумно обезоружил часовых. Связав их, он приглушённо сказал затаившимся в лазе узникам: "Выходите, только осторожно". Грязные, оборванные заключённые по одному выходили на свет. Они с надеждой и верой смотрели на своего освободителя. На их лицах была написана преданность. Узники были готовы выполнить любой его приказ".

Почти не обращая внимания на серые заслоны фигур, которые стояли у него на дороге по двое, по трое, а то и по пятеро, он дошёл до калитки. Около неё сидел маленький мальчик в лохмотьях. Его грязные волосы были взъерошены и торчали в разные стороны.

- Дяденька, - сказал мальчик, - я здесь не местный. У меня папку и мамку забрали. Есть хочу. Помогите, чем можете. - И, помолчав, что-то припоминая, добавил: - Христом Богом прошу.

Журналист оглянулся. Серые фигуры исчезли, как будто их никогда и не было. Хитрая озорная мордашка мальчика изо всех сил кривилась, изображая скорбь и грусть. Он засунул грязный палец в рот и, пососав его, несколько раз провёл им по лицу. Влажные следы от пальца, видимо, должны были стать потёками слёз. Его озорная мордашка снова нахмурилась: он выдавливал из головы какую-то мысль.

- Не откажите в помощи. Чтобы никогда не быть таким как я. Чтобы всегда у вас всё было, и чтобы вы всегда были здоровы.

Журналист чихнул. Мальчишка подсказал ему конец статьи.

"Не статьи - романа, - подумал Журналист. - Пули рассекали воздух. Последний узник покидал стены своего заключения, когда Журналист услышал детский плач. Он прислушался. Да-да, плакал ребёнок, и Журналист без страха и сомнения снова бросился в бой. Облив противника шквалом огня, он нашёл под плитами нору, где испуганно прятался маленький взъерошенный мальчик. Журналист взял его на руки, прижал к груди и, отстреливаясь, перемахнул через забор.

Теперь все пленники были на свободе. Журналист вздохнул с облегчением и жадно затянулся долгожданной сигаретой".

Журналист с благодарностью посмотрел на мальчишку.

- Копеечку, - снова заканючил тот, вдохновлённый признательным взглядом Журналиста. - Одну копеечку…

Журналист был доволен собой. Только что он пережил настоящий бой и вышел из него победителем. Ему захотелось отблагодарить мальчика. "Всего копеечку", - подумал он и, порывшись в кармане брюк, достал пригоршню мелочи и выискал там копейку.

Мальчик протянул руку. Журналист, на всякий случай выйдя из калитки и оказавшись тем самым за пределами Накопителя, просунул руку сквозь сетку забора и положил монету в ладонь мальчика. Ладонь моментально захлопнулась. Маленькие грязные пальцы цепко держали кисть Журналиста. Журналист несколько раз судорожно дёрнул рукой, но хватка мальчишеской ладони была железной.

Из котлована, из-за плит стали появляться и приближаться серые фигуры. Стоявший у дороги сержант курил и смотрел на мальчишку и Журналиста усталым взглядом. Серые фигуры выходили из калитки и окружали Журналиста монолитным полукругом, приближаясь к нему вплотную.

Фигуры молча тянули к нему клешни ладоней, сложенных ковшиками. Журналист, кружась на одном месте, стал тыкать в протянутые ковшики монетки. Ему казалось, что он не попадает и кладёт мимо, потому что монетки сыпались на землю. Их никто не подбирал. Фигур становилось всё больше. Его уже окружало несколько рядов серых силуэтов. Сержант докурил и, швырнув окурок в эту толпу, устало побрёл в сторону вышки. Окурок угодил в голову мальчишке и запутался в его вихрах. Тот взвизгнул и отпустил руку Журналиста, который продолжал кружиться, сыпля монетами. Журналист уже не мог остановиться; ему казалось, он воплощается в каждую монету, переходит в них, рассыпает себя, разбрасывает направо и налево. Он как будто рвал себя на части и кидал их на землю. Журналист продолжал кружиться в странном ломаном танце, высоко приподнимая ноги и раскидывая руки в разные стороны, пока не кончилась мелочь и он не почувствовал себя растраченным до последней частички, пока не перестал чувствовать и осознавать себя.

Очнулся он среди ночи и почувствовал себя совершенно голым и лежащим свернувшимся в комок на мокрой земле. Он не понимал, снится ли ему это, но не открывал глаза, абсолютно не желая это проверять. Ему было холодно, но хорошо. Во всём теле он ощущал ясность и чистоту. Ему было спокойно, вот только очень хотелось писать. И тогда он, не открывая глаз и не шевелясь, начал писать головой:

"Журналист проснулся и удовлетворённо посмотрел на статью, лежащую на столе. Плотно позавтракав, он сел в машину и поехал в редакцию. Он знал, что это не просто удачный репортаж и даже не сенсация - это откровение, гениальное произведение, подобного которому никто не писал и никто не напишет после. Он ощущал себя единственным гением на этой земле, единственным способным сказать людям правду о них самих. Идя по коридору к кабинету главного редактора, Журналист думал, сколько он может получить за эту статью, и что он купит на эти деньги. Мимо пронёсся хитрющий взъерошенный мальчишка-курьер, и Журналист на ходу дал ему подзатыльник, вспомнив, что мальчишка стащил вчера из кармана его пальто всю мелочь.

Редактора ещё не было, и Журналист, сев ждать его в приёмной, достал свою статью и стал перечитывать.

Статья называлась "Милосердие мироздания" и начиналась так:

"Позволив избавить себя от взыскивающих милостыню, мы лишили себя милосердия. Мы полагали, что милостыня нужна была им, что они навязывали нам своё общество и своё прошение; на самом же деле милостыня была необходима нам. Это нам нужно было давать, а не им брать. Те, кого мы старались брезгливо не замечать и обходить десятой дорогой, были Божьими ангелами, посланными на землю, чтобы пробудить наши души. Мы не знали и не знаем до сих пор, откуда они пришли и куда ушли. То, что их собрали и вывезли - не более чем сплетни. Я потратил целый месяц, наводя справки в различных канцеляриях и опрашивая сотни стражей порядка. Ни один из них не отдавал приказ об их депортации; ни один из них не участвовал в их выселении. Помните? Они исчезли разом, в одночасье. Наутро мы проснулись, а их уже не было. Они просто ушли от нас, разуверившись в том, что смогут когда-нибудь достучаться до наших душ, разбудить их своими мольбами. Они ушли туда, куда возвращаются ангелы - на небо. И мы сразу перестали быть людьми, а стали серыми прозрачными призраками. Они связывали нас всех, заставляли чувствовать себя людьми. С их уходом связи между людьми оборвались. Мы перестали общаться между собой, стали равнодушными и замкнутыми. Нам некому стало давать, поэтому мы перестали и брать. Мы бросили наши работы и теперь довольствуемся только минимумом - поесть, почитать газету, посмотреть телевизор. Мы были людьми, пока у нас просили. Мы отказывали им в подаянии, но всё же чувствовали себя необходимыми, нужными кому-то, поэтому наши души были ещё живы. Потом, когда наши души стали черстветь и умирать, ангелы милостыни использовали все шансы, чтобы добудиться нас. Они начали вымогать наши деньги. Им даже пришлось пойти на воровство, взять грех на себя, чтобы снять его с наших душ. Но мы упорствовали, и они ушли от нас…

Редакция, заваленная письмами с просьбами рассказать, наконец, о таинственном Накопителе, отправила меня расследовать это дело. И, действительно, я сначала собирался проникнуть туда и увидеть своими глазами, что там происходит. Но потом понял, что Накопитель - это очередная фикция, самообман, оправдание нашего греха жестокосердия. И что бы я там ни увидел, вы бы все нашли в моей статье оправдание для себя - и успокоились".

Далее в статье несколько страниц занимали описания гипотетических приключений в Накопителей: что он мог бы увидеть, если бы побывал там. После описаний шло несколько совершенно чистых страниц, как бы оставленных для того, чтобы каждый читатель заполнил их своими индивидуальными рассуждениями и выводами. Чистые страницы сменялись рассуждениями самого Журналиста о душе человеческой, о нерасторжимом единстве милосердия и мироздания, о богопокинутости нашего мира - то, что сам Журналист считал гениальным откровением, полностью переворачивающим представления о социальных классах и их иерархии. Статья заканчивалась так:

"Их нет - и мы не нужны друг другу. Их нет, и мы не нужны даже себе. По городу бродят неодушевлённые серые призраки - прозрачные, спокойные, ибо нет в них души. Никто ничего не просит и никто ничего не даёт. Завтра мы окончательно растворимся в серой атмосфере безразличия. Нас не будет. Мы исчезнем навсегда. Ангелы нас покинули. Нам не от кого ждать больше помощи. Пробудитесь, люди! Когда вы завтра утром увидите на своём пути нищего, не пройдите сквозь него. Дайте ему мелкую монетку. Этим нищим буду я. Завтра я навсегда забуду о своей работе, о своей личности и жизни и стану нищим. Знайте: мне не нужны ваши деньги, мне нужны ваши души. Не проходите мимо! Подайте Христа ради!".

Ему было холодно и одиноко, и он не знал, что внизу - простыня или земля, и что сверху - воздух или одеяло. Это было совершенно неважно. Ему не хотелось открывать глаза. А до утра ещё было далеко, очень далеко.

06.06.1999