Вячеслав Курицын

В свежем номере журнала "Комментарии" (№18, 2000) опубликовано сочинение Алексея Парщикова и Льва Евзовича в странном жанре беллетризованной сценарной заявки. Парщиков - поэт, популярный в восьмидесятых, последние годы живет в Кельне и нечасто радует отечественную публику новыми произведениями. Евзович - художник, участник группы "АЕС" (широко известной своим "Мусульманским проектом": фотомонтажи знаменитых мировых сооружений, переосмысленных в исламском ключе - статуя Свободы в парандже, минареты на Рейхстаге), напротив, деятельный персонаж "московской художественной сцены". Гипотетический фильм их называется "Подпись".

Действие его происходит в современной Москве, в центре которой, оказывается, есть огромная подземная лаборатория, где обрабатывают и консервируют человеческие органы с последующей перепродажей их за границу. Но это только одна сторона жизни бункера, чуть ли не самая светлая. В бункере располагется целая техносекта, члены которой занимаются изучением феномена "фантомной боли": это когда вам отрубают, допустим, руку, а вы продолжаете ее чувствовать. Сектанты уверены, что эту "самостоятельную" боль можно, грубо говоря, записать на дискету и вживить в другого человека. Во время сложных телесно-компьютерных ритуалов сектанты причиняют себе боль, как бы накапливая ее на будущее. Накопив изрядное количество боли, можно создать себе электронного двойника, который будет жить вечно. В подземелье попадает лунатик Сомнанбула, способный в моменты забытья совершать немыслимые проходы по проволокам и водосточным трубам (что кстати для криминальной деятельности) и являющийся - в виду своих странных качеств - идеальным объектом для экспериментов. Его любят одновременно две женщины и один мужчина...

В общем, редчайшей навороченности текст. Читается на одном дыхании. Разъяснения о природе фантомной боли и о том, каким именно образом виртуальная рука становится реальной, довольно запутанны и противоречивы, но это не мешает авторам выписывать эффектные сцены. "Люси пересаживает фантом на свою руку и хочет проверить, может ли она в точности подделать подпись... Ей что-то мешает держать ручку... Люси открывает огромный холодильник, где лежит мертвая рука, у которой выросли ногти. Они-то и мешают Люси верно изобразить подпись..."

Но особенность этих болезненных фантазий еще и в том, что их нельзя снять. Не потому, что в русском кино нет денег на дорогие спецэффекты, хотя денег и впрямь чаще нет. Дело в том, что многие сцены Парщикова-Евзовича (контуры фантомов, обретающие плоть, сваливающиеся в субстанцию призраков, а потом - опять в контуры, но уже не фантомов, а призраков) находятся целиком в сфере воображаемого, в принципе недоступны кинематографической технике. Это скорее сны персонажей компьютерной игры или видения участника сеанса какого-нибудь холотропного дыхания.

Я потому так подробно об этом пишу, что вспомнил: такое же странное сочетание психоделии (она может быть разного происхождения: видения могут быть клиническими, компьютерными или наркотическими; в "Записках блокадного человека" Л.Гинзбург их вызывал голод) с кинематографом было в четырехлетней давности сочинении Павла Пепперштейна "Предатель Ада", написанном, что странно, тоже в Кельне. "Был полдень в Коктебеле. Проплавав не менее двух часов подряд в море, я лег на лавку и закрыл глаза. Тут же, ни с того ни с сего, за закрытыми веками начался "показ" фильма". В этом фильме тоже есть подземная лаборатория - под названием "темно-синяя анфилада" - только она работает на Пентагон. Действие происходит в середине следующего столетия, только СССР еще существует и по-прежнему борется с США за мировое господство. Главный герой, гениальный нейрохимик, изобретает абсолютное оружие, воздействующее непосредственно на мозг. Сначало это оружие, убивающее без боли, потом это оружие, доставляющее умерщвляемому наслаждение. Последнее изобретение: оружие, которое дарует сознанию погибшего бессмертие. Злобнейшие из пентагоновских ястребов протестуют: что же это за победа в войне, если все население вражеской страны перенесется в вечный рай... Не буду рассказывать, что было дальше: вы еще можете купить книгу Пепперштейна "Диета старика" (изд-во "Ад Маргинем", 1998), где есть этот воистину великолепный текст. Добавлю лишь, что и он изобилует фантастической виртуальной визуальностью, которую реально снять невозможно. Автор грустно оговаривается, что даже если у него был бы в распоряжении весь бюджет Голивуда, все равно нельзя было бы достигнуть нужного уровня анимации...

Этот ряд продолжается романом Сергея Болмата "Сами по себе". Сочинен он - вот уж странная история - все в том же Кельне и готовится к изданию все в том же "Ад Маргинем". Роман опубликован в сетевом издании "Русский журнал" в середине мая и на него уже появилось четыре рецензии. Его действие происходит в Питере, герои - молодые люди без определенных занятий, интересующиеся наркотиками да компьютерами. Им в руки случайно попадает мобильный телефон наемного убийцы, молодые люди принимают заказы и разворачивается этюд в тарантиновских тонах. Роман временами похож на киносценарий, многие сцены выписаны явно для съемок (автор до эмиграции в Германию работал в кино), но периодически фильмовый ритм перебивается длиннющими психоделическими описаниям - например, того, что чувствует умирающий человек, что происходит с его сознанием, как изменяется температура крови. Написано все это сочно, смачно и с явной оглядкой на Набокова.

Впрочем, подробнее поговорить о творении Болмата мы сможем, когда он выйдет на бумаге. Сейчас мне интересно другое - как объяснить эту тенденцию в новой русской прозе, попытку соединить реалистичнейшее из искусств кино с запредельными переживаниями, в принципе изображению не подлежащими? С некоторой натяжкой можно было бы добавить к этому ряду и прошлогодний бестселлер Виктора Пелевина "Поколение П", который представляет из себя длинный телевизионный рекламный ролик и утверждает, что реальности давно никакой нет, что вся она делается в лабораториях пи-ар технологов...

С кино, мне кажется, все понятно: оно, во-первых, более чутко к жанру, прагматичнее выстраивает свои истории, а вот-вторых - по технологическим причином - ближе к реальной экономике, нежели замкнутое в кабинетах литературное творчество. Потому оно ловчее схватыает дух современности, и не случайно пошел в кино Влавдимир Сорокин (скоро появится снятый по его сценарию фильм А.Зельдовича "Москва", и не случайно литература не дала таких ярких произведений о сегодняшнем дне, как "Мама, не горюй" или "Брат-2". Вот книга и учится у фильма: сейчас ей это естественно делать.

С "виртуалкой" сложнее. Может быть, дело в том, что мы живем в баснословное время: вот уже больше десяти лет огромная страна, львиный шмат планеты полностью меняет основания своего бытия и характер своего населения. Перераспределяется не просто собственность, земли и недра, но сама метафизика. В тупых новорусских разборках, в свинцовой подковерной кремлевской борьбе дышит сама История, не поддающаяся, разумеется, рациональному описанию: вот и возникают у художников запредельные мотивы. Оживает Жгрург из "Розы мира" Даниила Андреева, заседающий в седьмом подземном слое демон государственности российской… Опять же, миллениум, ангелы рубежа тысячелетий… Художник, впрочем, чаще полагают, что говорят не о куске истории, пусть и о самом лакомом, а о вечности. Модная сегодня идея: рациональный проект более-менее провалился, нужно больше чувства, веры, телесной и духовной практики. Человечество перещупало все микрочастицы, перепроверило на практике все безумные идеи, перекушалось технологий: ну, станет еще больше экран телевизора, еще меньше - электронный чип со всей на свете информацией... А бытие все равно остается великой тайной, и хочется попасть внутрь чипа, внутрь экрана...

"Лаборанты силой вводят Сомнанбуле снотворные направляюющие катализаторы, испотльзуя бутылку с насаженным челюстным разжимателем, чтобы погрузить его в сон".

Почему эти сны часто снятся русским именно в Кельне - одна из тайн. Вряд ли особо великая, но зато неразрешимая