Линор Горалик

Невердай

****

Юре

Она говорит мне: у меня ноги промокли, болят глаза, ты выволокла меня из дому, не покормив, я простужена, мне надо лежать дома, никуда не тащиться, что ты со мной делаешь, зачем мучаешь? Я, честно, я не могу уже, у меня нет на нее сил, но - не избавиться (пока), и я пытаюсь добром, как ты учил, я всегда поначалу пытаюсь добром, говорю ей: девочка моя, пожалуйста, не ной, ради бога, если ты не будешь меня доставать, я все устрою. Сейчас около метро, у бабок, я куплю тебе ватрушку с сыром; ты съешь ее на работе, запьешь чаем с аспирином, пол-часа - все станет проще, легче. А на Тверской мы тебе купим сухие носки, я обещаю, только, ради бога, не надо, а? Я не хочу ватрушку, говорит она, пока я покупаю себе ватрушку, я не хочу эту блядскую ватрушку, я хочу макдоналдс, макдоналдс! Я ватрушку прячу в сумку и отвечаю, спокойно еще вполне, и ты, оцени это, пожалуйста, я спокойно ей отвечаю: ты знаешь, что на макдоналдс нет денег, знаешь же, прекрати. Есть! - говорит она, - в кошельке - есть! Вот этим она немедленно выводит меня из себя, я ненавижу, когда она прикидывается малолетней дурой, я ненавижу ее детские штучки, но я еще не рычу, я проталкиваюсь в вагон, и даже сесть мне удается, и я ей говорю: не прикидывайся малолетней дурой, ты прекрасно все понимаешь, о чем я говорю, вот я нашла тебе место сесть, радуйся. Я не могу радоваться, говорит она, у меня ноги мокрые, совершенно, нафиг, у меня хлюпает в ботинках, ты-вообще-понимаешь-что-будет-если-я-сейчас-разболеюсь??? Я вдыхаю и выдыхаю, я выдерживаю паузу и говорю: не разболеешься. Чай. Аспирин. Сухие носки. (Строго, да? Строго.) Ботинки поставим сохнуть. Будешь в офисе ходить в одних носках. Как дура! - говорит она. Да, говорю я спокойно, да, как дура. Она замолкает, я пытаюсь читать, но стоит мне поднять глаза и увидеть свое отражение в окне опустевшего на Комсомольской вагона, как она заезжает мне опять: не накраааасилась, - тянет она презрительно, и смачно добавляет: свинья. Я стараюсь не слушать ее, не могу слушать, но тут она замолкает и тихо сидит, я пугаюсь даже, но когда я уже совсем выхожу наверх, на Тверской, она ангельским голосом спрашивает меня: аспирин ты, собссно, будешь где брать? Обратно под землю, молча, молча, пять минут до аптеки, пять обратно, подавись, думаю я, подавись ты своим аспирином, подавись, но молчу, потому что прохожу макдоналдс и стараюсь сделать это быстро, быстро. Она молчит, а я мысленно говорю с тобой, я говорю: ты видишь? ты видишь? Вот она, вот, смотри, каково с ней, а ты говоришь - лаской, но она же не понимает лаской, не понимает человеческого языка, я же слабая, говорю я, я слабая, Юрочка, я не могу вот так все время, ее терпеть, уговаривать, я устаю же, ты пойми. Все время, пока я в такси, она ничего не говорит, сидит смирно, но я чувствую, чувствую же, я же знаю свои кадры, она чего-то потребует у меня, чего-то ужасного, что я забыла или рукой махнула, но она напомнит, это как пить дать, чего-то такого захочет, что головой биться опять об стену или в обморок мне, и, кажется, не избежать. И я с ней заигрываю даже, неумело и неловко, - обмани ее, ты говоришь обычно, пообещай что-нибудь, похвали, - я говорю ей: вот, в такси хорошо же, молодец я, что не пошла пешком, а вечером я к Гале поеду, с Галей дружить и деньги забрать, тоже полезно, хорошо же, да? - молчит, молчит, назло ничего не слушает, сволочь, такая сволочь, ну что же ты меня мучаешь? - и когда перебегаю дорогу, она молчит, и молчит, когда я мимо охранника прохожу, когда делаю чай, она как-то нехорошо вздыхает и потягивается, и я уже сижу за компьютером, но мне ох, мне мутно и муторно, у меня колотится все, я запихиваю в нее аспирин, обжигая себе язык и горло, кусаю ватрушку, откидываюсь на спинку, открываю почту, говорю: все. все. все. И тут она, набрав воздуху в легкие, как следует расправив плечи, ободренная ватрушкой, и чаем, и тем, что я совершенно измучена и расслабилась, кажется, - и тут она медленно, с оттяжкой, выпевает: а носкии моии, носкииии, носкииииии, НОСКИИИИИИИИИ? - и колотит меня изнутри в грудь кулаками, бешено, бешено, так, что воздуху нет, нечем дышать, и меня немедленно рвет.



****

Где? - нет, это ничего, не болит, потрогай, не бойся, это у меня тут один человек был, но я его сломала, он сросся неправильно, и его ломали еще раз, еще раз, а потом пришлось ампутировать, я тогда лежала долго, но, видишь, ничего, все прошло, - это ничего, тебе не противно? Где? - нет, это фигня совершенная, здесь был дом один, его пришлось снести, он не так болел, понимаешь, как скрипел по ночам, врач сказал, - вам без него будет лучше, вы не спешите, конечно, все обдумайте, если хотите посоветоваться - мой коллега... - нет, сказала я, доктор, спасибо, давайте жу, все равно же ясно, чем все это кончится, чего тянуть-то? Амбулаторно даже сделали, я еще пару ночей просыпалась потом в новом, - мы сразу купили, конечно, - было странно, что не скрипит, а тихо, тихо, - но я привыкла. Где? - нет, можешь провести пальцем, если тебе не противно, я не чувствую ничего там вообще, - это мне в детстве делали операцию, там внутри была бабушка, она умерла, ее надо было удалить быстро, считалось, что она сама выйдет, ну, растворится, но все не получалось и не получалось, и пришлось удалять, конечно, это было опасно оставлять так, мне было 10, что ли, я не помню деталей, но помню, натурально, что стало легче, а то я все плакала, плакала. Где? - нет, у меня несколько таких пятнышек, еще под коленом и в сгибе локтя, они не беспокоят совершено, я их раньше стеснялась, теперь перестала, это я обгорела однажды, продиралась, знаешь, через одну девочку, а она вспыхнула, но я продралась, конечно, а девочка потом оказалась каменной, вообще непонятно, врачи дивились, но вот как вышло, - но тебе противно, наверное, нет? Где? - нет, вот это не смотри и не трогай, пожалуйста, нет, не больно, я не люблю просто, я же не виновата, что родилась им наружу, да, можно было спрятать, но мама не захотела, тогда это было опасно, а сейча уже поздно, поздно, - а если каждый пальцами будет трогать, куда ж годится? и вообще остаются пятна, отчищать, натурально, больно, я и сама стараюсь прикасаться пореже, все-таки сердце.



****

Это что за звук? Катится по столу баночка с йогуртом, ложечка чайная выпадает из чашечки, в коленной чашечке что-то булькает, когда я иду к двери. Не звонят, а скребутся, я привыкла уже, скребутся и поскуливают, иногда становятся на задние лапы и подпрыгивают, заглядывают в глазок, - но вообще-то они очень маленькие, до глазка не достают обычно, там, внизу, царапаются. Я им колбасу режу тоненько и под дверь подсовываю, жалко же их. Я бы их и внутрь пустила - но тогда они меня съедят. Я их не прикармливаю, ничего такого, они просто как-то раз пришли, скреблись, я посмотрела в глазок - они такие тощие были, ужас, жалко их было, я вот колбасы, - ну вот они повадились, я уж и колбасу для них держу специальную, ну, не колбасу, а как-то это называет, - чайный хлеб? мясной хлеб? - такое что-то, ненакладное. Нет, никогда не выходила к ним, только в глазок, страшно все-таки, я вот смотрю, как они колбасу едят, ох и зубы, господи... А из-за двери - что бояться? Не сломают же они ее. Нет, только по ночам, днем они ходят где-то, потому что днем, знаешь, у меня тут за дверью полно охотников, - тусуются, курят, все с ружьями, один все время ножом размахивает, страшный такой. Я им под дверь просовываю сигареты, их же жалко, я специально для них держу "Приму", я бы и получше чего могла, но они почему-то только "Приму" курят, другого не берут. Да больше года уже, - я, знаешь, прошлой зимой как-то подошла к двери, выглянула в глазок - а они там стоят, человек пять, и один говорит другому: курева нет? У того не было, и он так вздохнул... Ну, я пошла, взяла сигареты на кухне, начала подсовывать. Вот они приходят теперь утром, звонят, я подсовываю, сплющу чуть-чуть и подсовываю по одной, они берут. Иногда в глазок заглядывают, но меня не видно же, правда? Нет, никогда не впускаю и наружу не выхожу, ты что, страшно же, я смотрю иногда, как они разговаривают, - у них такие глаза бывают... Я поэтому только через глазок, внутрь их боюсь - съедят. А так ничего, не мешают. Из ЖЭКа позвонили мне, говорят - хотите, мы вам пришлем экстерминатора, который тараканов и крыс, может?.. Да нет, говорю, пока нормально все, в конце вот месяца только иногда денег не бывает, вы подсуньте мне под дверь рублей восемьдесят на колбасу или как там ее. Ну, они подсунули сто, и хорошо, нам как раз хватило, восемьдесят даже мало было бы. Мне-то что? Охотники шумные, да, но днем мне это не мешает совсем, я же днем все равно не сплю, слоняюсь, слоняюсь, - а на ночь они уходят, а волки приходят, - они же тихие, от них никаких неудобств, - придут, поскребутся, я им колбасы. Живем. Ты пей, пожалуйста, чай, не слушай меня, все это глупости. Хочешь варенья яблочного? Нет, у меня нет, но если вечером, часов после семи, вот тут стать справа и постучать по форточке, то минут через пять мисочка на карнизе появляется, можно окно открыть и забрать. Там не очень много фруктов, в этом вареньи, ну, оно такое, знаешь, из больших банок, джем, что ли? - но, в общем, вкусное. Нет, не знаю, я пару раз выглядывала в форточку - никого не видно. Наверное, бог, наверное, шутит так.



****

Скоро начнется новое время, я говорю тебе, осталось совсем немного, потерпи до следующей пересадки, по зеленой линии легче жить, сверху вниз жить легче, чем справа налево, ты понимаешь, ты лучше всех понимаешь. Утром не узнаю ни подушку, ни кошку, утром не могу поверить, что я не плюшевый, не пластилиновый, не игрушка, - прав был Илюша, утром почти не могу поверить в реальность собственного существования, даже в душе, - постоянно нахожу на себе и в себе незнакомые части тела, где они были сегодня ночью и что бы мы с ними делали, обнаружив? Думаю, что все то же.

Периодически хочется начать говорить, как пишет Дашка, - делая ссылки, перенося по слогам, аргументируя штампы, под переплет подталкивая мелкие сноски, - нужно ли удержаться? Нужно, нужно, но не потому, что подражание или что-то в таком же духе, а потому, что и так расплетаюсь все время на тонкие прядки, трудно поверить, что я не косичка и не скакалка, трудно поверить, что я не пластмассовый, не бумажный, - надо попробовать и сохранить хоть голос, что ли, хотя бы манеру речи, что ли, хотя бы манеру все повторять по дважды.

Утром не узнаю ни зеркала, ни расчески, ухожу как можно тише, стараюсь не разбудить ее ребенка, оставляю записку: я люблю тебя, я разлила чай около кровати, прости, пожалуйста, я поросенок.

Губы болят сегодня за послезавтра, - как им удается все это, как заранее удается? Заранее, за послезавтра, болят запястья, - как получается это, кто их выкручивал, пока мы спали? Брат мой мне говорит - неужели тебе никогда не бывает страшно? Неужели ты не боишься, что кто-нибудь из таких, каких ты выбираешь, сделает запредельное что-нибудь, потеряет контроль в постели, руку тебе сломает, разобьет лицо, перережет горло? Страшно, Аленька, страшно, говорю я, мне очень страшно, да ты и сам это помнишь, - или не помнишь? - мне иногда так страшно, что я забываю, как говорить и где было сердце, - но, что важней, забываю, что я уже взрослая девочка, совсем большая, деньги зарабатываю, плачу долги и живу в столице, не могу поверить, что я не белый и не пушистый, каждое утро отвечаю лично за выпадение снега, не боюсь ни поезда, ни трамвая, а только голубей и собственной кошки, только дворников и квартирных хозяев. Все забываю, Аль, я с ними все забываю, потому что больно и очень страшно, это же счастье, Алька, я ничего не помню, ради такого - пусть сломают, пусть перережут, - да и вообще, если честно, - зачем мне горло? Все равно не до песен, ты понимаешь, - разве что все же начнется новое время... Поезда не боишься? - тогда поехали по зеленой.



****

Илье Кукулину

В чашечке молоко, в блюдечке пастила. Найти бы толкового апостола, Ассинкрита или Анания, обменять у него послания на деяния.

****

Она на меня смотрит со стены магазина "Ткани" на Тверском бульваре, у нее чахоточный румянец и слишком красивые губы, у нее улыбка последней из всех распрекрасных блядей, кажется, ее зовут Летиция Каста, но важно совсем не это. Важно другое: мама! Я все поняла, послушай, я все придумала, мама, кажется, этот крем называется "Люмиэктив", что-то такое, - "Люмиэктив", нет, "Неверэйдж", - нет, нет, я помню, кажется, этот крем называется "Невердай", - "Невердай", конечно! Мама, послушай, я привезу его тебе из Москвы, тут он дешевле, им надо пользоваться два раза в день, утром и на ночь, крем от старения, тут так и написано, мама, ты представляешь? Мама, давай начнем с понедельника или даже завтра, они говорят - восемьдесят восемь процентов женщин немедленно констатировали, что их кожа приобрела сияние, - мама! Ведь мы же знаем, сияют только святые, и еще бабушка сияла, тогда, еще до болезни, - ну пожалуйста, мама! В "Невердае", написано под Летицией или кто она там такая, есть поливитамин Е, обладающий антирадикальным действием, - антирадикальным, мама, и это в Израиле, ты представляешь? Мама, я привезу тебе его очень скоро, я думаю, если ты будешь мазать лицо и руки каждое утро, то мы вернемся немножко назад и я закончу университет, наверное, и может быть, даже школу закончу, может быть, даже школу. Мама! Я думаю, если ты будешь пользоваться "Невердаем" достаточно часто, мы сможем вернуться немножко назад и уберечь папину спину и сердце Толика, и может быть, даже Леню Хаюта мы сможем не пустить купаться, - мама, давай попробуем, что нам стоит? Мама, они говорят - семьдесят восемь процентов женщин в первый же день подтвердили, что их кожа приобрела сияние и эластичность, - мама, если ты будешь мазать лицо "Невердаем" еще и на ночь, мы, я думаю, сможем вернуться немножко назад, и тогда у тебя не будет рубцов на теле, не будет химиотерапии, шрамов от капельниц, памяти о больнице. Мама, я думаю, если если мы твердо заучим, что в "Невердае" - лучшие антиоксидианты, то сможем вернуться немножко назад и у меня не будет язвы, а у Алана - гастрита. Мама, а если ты будешь добавлять чуть-чуть "Невердая" в ванну хоть раз в неделю, - может быть, мы переедем на проспект Гагарина гораздо раньше, может быть, я не потеряю в парке Шевченко своего чебурашку, может быть, всем нам моя гимнастика дастся легче, может быть, на Дзержинской станет не так уж скользко, может быть, Игорь Рабичев меня полюбит, - ну давай попробуем, мама! Даром, что ли, у "Невердая" целых четыре фильтра, и даже фильтр Mexoryl-SX (так там написано, я цитирую с точностью до последнего знака), даром, что ли, сорок четыре процента женщин в первый же день подтвердили, что их кожа чувствует себя двадцатилетней, - мама! Двадцатилетней - это мы сможем сделать так, чтоб не погиб Гагарин! Мамочка, я привезу тебе "Невердай" из Москвы, тут он дешевле, можем мазаться вместе, - хочешь? Так веселее, правда? А если ничего не получится и мы останемся там же, с тем же, - мама, это совсем не страшно, - потому что у нас же все хорошо и так, если говорить честно, потому что у нас все могло быть хуже и много хуже, потому что мы любим друг друга и Олевских тоже, - ведь это много, мама, это же очень много. Если ничего не получится, мы не расстроимся, правда, мама? Просто затянем баночку с "Невердаем" марлечкой или прикроем ваткой и поставим ее к папе в машину, спереди или сзади, - потому что, честное слово, мама, этот "Невердай" - он, знаешь ли, очень приятно пахнет.



****

Маше Левченко

Просто, милая Машенька, им совершенно некуда больше деваться, кроме как. Я иногда думаю - что же за жизнь скотская, если не выгонять их - они нас съедят, а если выгонять - что с ними будет? Я, когда маленькая была, думала, что они исчезают совсем, а потом, когда мой длинноволосый любимый (почти первый, максимум второй) учил меня варить кофе на маленькой плиточке в общежитии для мастерантов, я все поняла, и тут же подумала: а куда им еще, кроме как? Там, в кофейной баночке, совсем, как у нас внутри, - темным-темно, пахнет остро, под лапами грюкает, пересыпается, - это не грехи наши уже, это просто зерна кофейные, - но эффект похож. Они, когда мы их выгоняем, маленькими становятся и там, в кофе, живут. Черненькие, с редкой шерсткой. Зубки наружу торчат. Кофе себе выбирают по сортам, у них наука целая, я давно поняла, - вот мой страх перед лестницами, когда я его скрутила и выпихнула из себя, наконец, - ушел в тот "Карт Нуар", который я Настику прошлой зимой по ошибке принесла, растворимый вместо зернового, - ему, страху этому, конечно, только в растворимый и была дорога, очень был эфемерный потому что страх, совсем случайный. А детские мои страхи - перед четверкой, перед тренером, перед сонным чудищем, - уходили, изгнанные, изжитые из меня, в напиток "Цикорий", - ненастоящие были потому что, только подделывались под старших товарищей, которые уже позже, в юности, всей толпой ко мне пришли. Но и из "Цикория" при варке норовили выбраться, я садилась на табуретку у холодильника и смотрела, как начинает шевелиться и лезет из маленькой турки темно-коричневая, пузырящаяся спина, ерзает, подрастает и подрастает, - я с ужасом думала, что если мама в эту спину сейчас - немедленно! - не ткнет ложкой, то одним махом вырвется из гущи сморщенная щетинистая лапка, схватится за край турки, подтянется... - и уже не упихнуть обратно, и опять бояться до смерти и тренера, и четверки, и с санок упасть. Но мама тыкала, тварь уходила в подгущевые цикориевые глубины, нет, думала я, нет, быть мне отличницей. Уходила в комнату, к урокам, к чистенькому дневнику. А когда постарше стала - ну, там все понятно, страх перед войной - в израильский "Элит", перед обществом - в Illy, перед сексом - в Costadora, перед Россией - в "Моккону". Я привыкла и кофе не пью уже давно, - повторное заражение, зачем? Привыкла я. A вот вчера, Машенька, мне ночью звонил один человек и говорил: ты совсем страх потеряла, что же ты делаешь, где твой инстинкт самосохранения, ты страх потеряла совсем, что ли, ты вообще думаешь, как ты живешь, совсем, что ли, ничего не боишься, потеряла всякий страх, да? И я ему сказала: я Вам позвоню через пятнадцать минут, хорошо? - и пошла на кухню, там еще оставалось что-то в банке с Lavazza, которую я для гостей держу. Вдохнула-выдохнула, встала над джезвой с большой ложкой, и вот как полезло, я глаза закрыла и ложкой - не внутрь его толкать, а как потащу - наружу, наружу! - рука дрожит, но ничего не пролила, кажется, только комфорку завернуть сил не было, шипит все, но он-то уже в ложке должен быть, да? Стою и боюсь, ложка легкая совсем, наверное, думаю, ничего в ней нет, дура, насочиняла себе, большая уже коровища, а все сказки, сказки, ну же, открой глаза, ну! - и открыла. Лежит в ложке, крошечный, мокрый. Одна лапка вывернута. Мертвый совсем. // Сидит в ложке, крошечный, мокрый. Весь трясется. Холодно, говорит, у тебя.

****

Во вторник можно или в среду, раньше никак, во вторник, кстати, я курс читаю, так что рано не получится, но можно часам к восьми, тебя устроит? Tы понимаешь, да, о чем я тебя прошу, а о чем не прошу, ты понимаешь? Я хочу, чтобы ты мне в душу вошел по сухому и не двигался там, в душе, и медленно со мной разговаривал, медленно, осторожно. И чтобы потом начал двигать голосом, тоже медленно и тоже осторожно, - от сегодняшней работы ко вчерашнему гриппу, от Бабы-Яги к Анечке, от квартплаты к умершим не своей смертью цветам на подоконнике. Медленно у голосом двигай, не спеши, пожалуйста, не спеши, я долго хочу, вот так, вот так, - про твоего сына и про мою кошку, пожалуйста, быстрее, - про деревянных лошадок, про самолеты, про смерть в огне, - сильнее, пожалуйста же, - про больницу, врачей, детские муки, - можешь даже больно мне сделать, - например, если про зайчика или про старые мои стихи, - это нестрашно, ты только не останавливайся, как с тобой смеяться легко, пожалуйста, коснись глубже, - скажи мне: у тебя топят хорошо, скажи: снег какой рассыпчатый лежит, скажи: можно, я к тебе зайду еще как-нибудь... - и вот тогда, тогда это произойдет, - я растворюсь в голосе твоем, перестану понимать, думать, заботиться о крепком чае и мягком слове, - ничего не помню, ничего не помню, ничего не помню... Ох. Спасибо тебе. Сердце мое, спасибо тебе. Тебе удобно на этом стуле сидеть? Нет, мне на подоконнике как раз тепло, батарея же. Мы можем чай в спальню перенести и перейти туда разговаривать, хочешь, нет? Только отдышаться мне дай. Подожди, помолчи, не двигай моим сердцем, пожалуйста... Kак хорошо, что ты пришел, мне тепло теперь. Знаешь, мне уже спать, наверное, пора, завтра новости писать... Послушай, хрен с ним, с моим курсом, я перенесу его, ты можешь в понедельник? В семь - можешь? Хорошо. Приходи и вылюби меня. Вылюби меня и уходи.







СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

SpyLOG

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1