Поправ пространства Интернета, Маргарита Меклина вошла в русскоязычную литературу. Известно, что она - блондинка, живет в Сан-Франциско, любит Набокова, профессионально отдана юриспруденции. Последнее обстоятельство делает ее прозу процессом выработки правовых гарантий для единственного случая - случая идеального сочетания формального изыска с впаянным в текст содержанием.
Кроме законности, на М&М-территории встречаются области программирования, медицины, музыки, массы узко-специальных знаний. Невозможно представить себе человека, который был бы докой в стольких науках сразу. Меклина - он. При этом иногда она, пристрастная в пристраивании своих знаний, берет в кавычки элементарные, любому индивиду с детства доступные понятия. Видимо, таким образом соблюдается паритет между общечеловеческим путем развития и индивидуальным нежеланием им идти.
Ее взаимоотношения с контекстом странны. Здравомыслие и осененный им драйв ее прозы (А.Драгомощенко любит цитировать Да Винчи, говорившего - мне не интересен художник, который не понимает, что он делает) могут аннулироваться фактом, например, посвящения. Из пяти бродящих по рукам меклинских рассказов это случается в "Птицах и рыбах". Буквы С.Е.Е, отсыл во вне, растворяют тот мир, который несут с собой, в тексте - тем самым расслабляя его концентрацию. Это делается намеренно - аs they say thanks for experience. С.Е.Е. становятся вектором, рассекающим территорию ММ-государства; экспансией, которая оправдывает расслабленное строение предложения вкупе с необычно для Меклиной необработанным ассоциативным полем.
Ее взаимоотношения с контекстом разнообразны. "Автобиография автора" начинается с "пестрой как колибри... коллекции разнокалиберных ручек" - пестрой, как собрание меклинских приемов в обращении к истории. Наглость, с которой маргаритка юриспруденции встраивает прошлое человечества в нужный ей фонетический frame, - неподсудна. Вынесенная в название самурайская мудрость позволяет "фиксануть размерчик" и с очевидностью убедиться - Меклина не делает необеспеченных умением шагов.
Ее взаимоотношения с текстом - скупо приоткрываемое миру ликование
человека, в любой момент способного выразить в цифрах плазменную силу литературы. И наоборот.
Рассказ "Доктор Морселли, медсестра Эллен Дэйтон" с заголовка оказывается сводом законов (впрочем, здесь, может, и не кодексом - анамнезом) учрежденным Меклиной для читателя именно этого произведения.. Рассказ держится на трех китах. Первый - униформа эскулапа, второй - реакция героини на медицинское вмешательство, третий - декада века. С их помощью Меклина оперирует сюжетными влияниями героев. Осуществляясь, ее пассы превращают древнюю математическую истину - что от перестановки мест слагаемых сумма не меняется - в заблуждение.
"Аккуратный мелкий почерк" доктора придает ему характерности; кружевной медицинский халат, перешитый из распоротого сзади женского платья, диагносцирует главного героя начальной части так же хорошо, как в следующей подчеркивает его второстепенность. Меклина высококлассно (как раздвоение личности) оформляет провал между подробностями быта и беглыми, внезапно вырастающими там, где ожидаются привычно мелочи, чертами эры. В первой части этот провал нарушает все читательские ожидания, во второй - их подтверждает; личное недомогание должно уравниваться с эпохальной перепитией. А то, что исторические ссылки здесь исправно встречаются в одном и том же месте частных жизней, - следует расценивать как залог. Читатель к этому моменту уже настолько хочет хоть каких-нибудь элементарных подтверждений правильности бытия, что только много позже спохватится - залог чего ему продемонстрировали? Очнувшись, обнаружит вид из окна программы "Маргарита"; себя - на сочно-изумрудном лугу за алчным пожиранием травы, пробившей землю без исторических гарантий, - авторским самоволием.
|
