Юрий Цаплин

Салтов летом
В раю
Поминки по чужому коту
"Это приходит и уходит: страстные попытки понять…"
Найти Александрию
Что такое Родина?
Промежуточная сумма
Критическая масса и система координат
Йив!
Две жены Верди
ЖЗЛ или Дополнительное условие
У обочины сумерек
Шапка Little Wonder
Маленькие женщины

САЛТОВ* ЛЕТОМ

18-20-го были "на Старом": Макс, Саша, Коля, потом и "заи" Виталик с Таней подъехали... Прелесть послеюношеского "вновь я посетил" бледна, но притягательна: об этом (о себе) хочется писать. Сейчас подумал: а вдруг (вряд ли) это что-нибудь новенькое в практике обще- и разночеловеческого оптимизма: инфантильность как жизненная опора? Мы все, друзья, инфантильны по-разному: инфантилен Коля, поминутно цепляющий малолетних, кочующий по прибрежным дискотекам и кафе (и что с того, что для поддержания формы ему теперь приходится ежевечерне, а под конец вакаций и ежеутренне принимать бесцветную "беленькую"); инфантилен Макс, бутузно гойдающийся на качели и ни в какую не желающий уступить ее влюбленной паре хоть пятью минутами раньше; трагически инфантилен рассудительный, отъевший пузцо Ветал, так старающийся (привыкший?) быть взрослым и рассудительным... Ну, я-то, со своим практически-безразличием к работе, которая меня кормит, и со смешными литературными амбициями (которые не кормят, следовательно - в семейном, ячеистом, т.е. первичном и главном смысле - не конструктивны), инфантилен вдвойне. И ничем Саша, еще не закончивший школы, но уже обретший семейственные спокойствие, краткость, решительность, никакой шаловливой рукой или ногой из нашей компании не выпадал, - мне даже казалось, что с нами два Макса: молодой и нынешний, тем более что повадки, словечки, оценки - всё у них (у братьев), простите, "шарилось"** на двоих. Или на всех нас? Что там, не прошло и двух дней, как и я заговорил (с неизъяснимой, пусть неловкой, приятностью) на этом курортном слэнге, подключился к реальной - куда Интернету! - сети. Теперь можно было жать руки знакомым знакомых, улыбаться истерическим песням "Сплина" и "Ляписа Трубецкого" (надеюсь, что к тому времени, как я опубликую эту запись, имена их прочно позабудутся), спать вчетвером на двух кроватях и проч.. Что же меня здесь, черт побери, завораживает? И неужели это и фашизм, когда "собираются люди в одном месте и в один момент омолаживаются лет на 20-30"*** - одно и то же? (Даже если так, остаются еще и лес, и Луна... Бывают и другие созвездия.****)

* под Харьковом
** от англ. "share"
*** Юрий Арабов
**** Михаил Соковнин

В РАЮ

Приятель поведал мне сон, поразивший меня своей... своей... но нельзя сказать "животностью", потому что животному такой сон присниться не мог, - а значит, не животностью, а какой-то сверхначальной, доисторической человечностью. Во сне приятель попадает в ресторан и не сразу, постепенно прибивается к одной обширной компании (которая что-то празднует). С главными мужчинами этой компании он заключает договор, согласно которому будет есть у них за столом и, пока ему естся (т.е. пока он еще в состоянии набивать брюхо), вправе поочередно огуливать их женщин. Не мешкая, К. принимается за дело: он то ужинает, то ебет, продвигаясь от одного конца стола (дальнего) к другому (т.е. голове, где куражатся главные мужчины застолья и где, поблизости от них, наверняка сидят их жены). "И тут, - рассказывает К., - я понимаю, что выиграю спор (если и был какой-то спор), что могу жрать и пихаться еще очень-очень долго, потому что постоянно - т.е. с женщинами - трачу много - т.е. сексуальной - энергии, и способен принимать новую пищу, а поев - наоборот, готов..." Закончилось все, добавил К. со смущением, поллюцией, которых у него не было лет с пятнадцати; впрочем, он долго был болен.

ПОМИНКИ ПО ЧУЖОМУ КОТУ

Дискурсы, коррупция, поиски смысла жизни... А у человека умирает кот, с которым они прожили душа в душу семнадцать лет. Из этого (по крайней мере, только из этого) в 1998 году уже не получишь рассказа (в смысле, чего-то художественного), но пересказано это должно быть. Человек одинок, разведен, начальник, и кота ему не жаль (мысля рационально), да и себя-то жаль - чуть-чуть (мысля так же), т.е. подспудно и глухо. Для чего же теперь, - неожиданно ловит себя человек на мысли, - думать, управлять, получать деньги? А для чего раньше - для кого?
Решения, заседания, треп в курилке... А у человека умер (наконец-то) автоматизм бытия - выходит, кот был этим автоматизмом, - а если умер не автоматизм, а движущее начало, то выходит, кот был воплощенной душой. Выходит, мы отдаем животным свои души, а потом играемся с ними по 15 минут в сутки - нам так легче жить. А в остальное время - дискурсы, коррупция...

Мне никогда не увидеть,
как я возвращаюсь домой,
как промелькнет мой свитер
между липой и белой стеной...

Виноградова

Это приходит и уходит: страстные попытки понять, как выглядишь, чем кажешься со стороны. Путей не много (о таком не спросишь): сканирование дружеских воспоминаний, подслушивание третьих лиц и - самое интересное! - выбор похожих субъектов и наблюдение за ними. Собственно, самое интересное - это сходство: во-первых, по каким, не понятно, признакам? во-вторых, никогда не полное, и оттого - всегда смешение верных и неверных черт, следовательно, зашумленность повадок и поведения; в-третьих, лучший субъект - на той же он, что ли, волне? - почти обязательно смажет: поднимет на тебя глаза или, того и гляди, сам начнет следить за тобой... И как, посреди всего этого занятия и веселья, бывает грустно однажды повзрослеть: стремительно теряя интерес к себе и едва удерживая - к самым непохожим другим*.

Я все бы себе объяснила.
Я так бы себя поняла!..

* Приврал из любви к краткости. На самом деле, интересуют нас, конечно, не самые непохожие, и не самые похожие: мы взыскуем иных возможностей (пусть утраченных, но главное - они были!) для себя самих; дорог, по которым не идем, но могли бы идти, - и получается, нас трогают люди (персонажи, знакомцы, герои), соединившие в себе совершенно наше с нашим не вполне. Они (нам кажется) - это эксцентрические мы, избежавшие самого центра самой скучной реальности.

НАЙТИ АЛЕКСАНДРИЮ

Александров Коля прослышал (в девятом классе), сколько мужчина за свою среднестатистическую жизнь вырабатывает сперматозоидов; что-то там поделил, умножил...
С тех пор Колей овладела мысль родить целый город.
Поначалу в этой мысли не было ничего странного, - но через некоторое время Коля настолько увлекся своим городом, что перестал представлять его исключительно сообществом братьев-сестер Александровых. Город снился ему весь: разбег проспектов, анфилады дворцов, перспективы площадей...
Реальные женщины - прочимые прежде в сообщницы замысла - отошли на второй план, скоро на третий: в самoм чувстве города было не меньше женского, чем мужского.
"Как же я его рожу?" - пугался Коля.
Думал успокоенно (пока выгоняли из института): "Город... Он приютит меня".
Не умея нарисовать ни окна, ни лица, Коля принимался лепить улицы из пластилина: отвратительные, зеленые, серые, черные... Чертил план (под линейку получалось хорошо). Колина мама, маленькая, родившая Колю, чтобы он родил свой город, плакала.
Изредка слыхал ее Коля, жалел, но дома бывал теперь редко, искал свой город (стало ему казаться, что тот давно где-то есть, надо найти).
Везде (на рынках, вокзалах) ему встречалось призрачное, предыдущее существование, в котором даже нынешнего (его, Александрова) толком не было, не говоря о будущем.
Вдруг понял Коля: его не пускают. Собственные дети! Собственные идеи, собственные дома!
Частицу прошлого, прародителя, его не пускали в будущее: не нужен. Но и назад путь ему был заказан.
Он уже и не помнил, с чего все началось; почти что семени и не пролил.

ЧТО ТАКОЕ РОДИНА?

Да просто то, что ты лучше всего знаешь. Моя родина - квартира, двор и Салтовка, которую за долгое детство я исходил и объездил на трамвае статистически везде. Моя родина - программирование, которым занимаюсь семь лет и учусь которому девять. Моя родина - литература двадцатых-тридцатых.
Родина - это детство души. Повзрослев и переехав, человек уже никогда не выучит своего квартала так, как знал район своего детства:
"Позвольте, Юра... Я никогда не думал, что к моему дому можно выйти этой дорогой!"
Мы узнаём профессионала за версту по взгляду и неподражаемой уверенности. В чем он уверен, откуда это непоколебимое достоинство? Что стоит за его спиной, какой могучей державы он представитель?
За ним Родина, ребята. Его родиной стала профессия.

ПРОМЕЖУТОЧНАЯ СУММА

Украинские поэты Таня Зуб и Юрий Нога познакомились в Харькове (май 99 года). Очень друг другу приглянулись, очень. Вместе пили-пили пиво. Пока длинный Юрко выдувал бутылку, Таня успевала две. Нестойкий ее харьковский украинский язык так убаюкательно и обольстительно заплетался...
Темно было в зале, выступала группа "Мертвий півень". Отзвучали национально обезвоженные, вялые, непатриотические аплодисменты. "Ой!" - пошатнулась Таня.
Прозу Юрка писал так себе, стихи - даже менее того. Таня, молодица лет двадцати с чем-то переходных, никуда не ездила, совсем была юной поэткой, прохлаждалась в начинающих. "Нормальная баба, а с таким демоном ходит" (реплика из зала на концерте москальской группы "Аукцыон", хороший был концерт).
"Го-го-го", - сказал Юрко, снял свой знаменитый свитер. Таня - смело свою легкую накидчатую.
Больше никого не было.
Газета Ассоциации українських письменників, в которую ассоциацию Ю. и Т. мечтали попасть, называлась "Литература Плюс".

КРИТИЧЕСКАЯ МАССА И СИСТЕМА КООРДИНАТ

Привезя из Москвы массу литературы, по преимуществу формального толка, я не стал ее читать, а отдал харьковскому поэту Минакову. Через несколько дней Минаков звонит мне и говорит, что совершенно запутался: если он поэт, то зачем тогда читает всю эту ерунду, а если это литература, то он тогда кто? Я не нашелся, что ответить, но много позже придумал по этому поводу всего одну мысль. Что существуют тексты, для написания которых душа не нужна. И тексты, без написания которых душа невозможна. Первым несть числа, вторых божественно мало, - но соотноситься в подобной системе координат грешно.

ЙИВ!

"Импрессионистский (-истический) город сквозь мерзлое стекло автобуса". Только так и можно смотреть на эту жизнь - сквозь муть, прищурив глаза, смежив веки, через туман. И ведь точно: Вий - образ навыворот, потому что никакого Вия на самом деле нет, но это нaм нельзя подымать веки, это мы заговорены Гоголем и городом и всей культурной традицией не смотреть на мир обнаженно и прямо! - а если и взглянет кто, ничего хорошего из этого в конечном счете (Введенский, Шаламов, да мало ли еще) не выйдет, кроме невозможной экзистенциальной боли и... И это - правильно! Разделаться с миром можно, только глядя в зеркальный (неизбежно иска-, нет, преображающий) меч или, скажем, шкаф (миф о медузе Горгоне, которая есть не что иное, как все пороки и трагические несовершенства мира): "тьмы низких истин нам дороже" сами знаете что... Вот отчего искусство - в первую медузью голову игра, а не проповедь, лабиринт, а не плакат, ловкие городки, а не беспощадная стрельба из спортивного лука, хотя и всё это второе, конечно, тоже. Играйте, лабухи! Давайте играть!

ДВЕ ЖЕНЫ ВЕРДИ

У ног, у ног,
у милых ног твоих...

А все-таки, как от нее не скрывайся, сколько вокруг музыки! Вот, например, автобус: он не просто едет, а дорогу свою - поет; и всякое дорожное происшествие - не крах намерений, а модуляция темы; и любая выбоинка или бугорок (как на барабане музыкального автомата) - существенная, мимолетная нотка...
"Первая жена ему, - рассуждает громогласный пассажир о великом итальянском композиторе, - попалась чисто административной функции. Яичницу там, за квартиру заплатить... Зато со следующей - такое у них, значит, было взаимопонимание, что он, уже старенький, когда увидел во дворе фиалочку, вышел во двор, вырвал ее вот так (показывает как) бережно, и ей (жене, значит) принес."
Слушатели поражены.
"Да не Верди это! Штраус!" - вскрикивает низкорослый и нервный оппонент. В своей гневной и, возможно, не такой уж далекой учености он единодушно неприятен и докладчику, и слушателям.
Провинциальный автобус уныло тянет свою партию (долга? судьбы?). Громогласный лектор стихает, но отдохнув, принимается за Моцарта:
- В десять лет у него была лента...
- Да ничего у него не было!

ЖЗЛ или ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ УСЛОВИЕ

- Ты меня привлекаешь... - пожаловалась жена Ахиезеру.
- Я же тебя вчера уже привлекал, - огрызнулся тот.
- Ты меня и позавчера привлекал! - радостно сказала жена.
Ахиезер пошевелил губами и вдруг, неожиданно, решил сложную позавчерашнюю задачку. "Ух ты, то-то коллеги взвоют!"
- Ну что, - сказал Ахиезер, потирая руки, - пропустим денек?

У ОБОЧИНЫ СУМЕРЕК

Пуще чем свалками, кульками, покрышками и радиоактивными отходами, мир завален усталостью. Мы ревматически бродим в ней по пояс, как в стоячей воде, и удивляемся, если нам удается хоть на четверть часа позабыть о ней, - а она, конечно, через пять минут возвращается и наверстывает упущенное (благо что наступают кино и ужин). И вот мы уже нервно и плохо спим, отчаявшись доделать намеченные на вечер малости, под ее мохнатым теплым крылом. Усталость - пир абстракций: только и хватает нас, что на бесплотные идеи. Усталость - пристанище мистики (догадок, проверить которые недосуг) и снов (сны - путешествия слабых). Усталость-утешница, усталость-мачеха, - я не зову, но уже и не гоню тебя (ты все простишь, ты отпустишь мне грех недовоплощения)... Сила кличет на бой, упадок мирит. Мы больше не ссоримся по пустякам.

ШАПКА LITTLE WONDER

Наташа связала чудную шапочку, показалась, а я принялся смеяться. - "Что, плохо?" - спрашивает. - "Нет, - говорю искренне, - что ты, очень хорошо!" А она не верит, обижается, требует объяснить, почему тогда смеюсь. Дело же все в том, что как в словесности не что-нибудь, а именно первоклассный юмор является признаком настоящего, далеко не всем доступного качества, так и шапочка настолько хороша, что удержаться от смеха решительно невозможно.

МАЛЕНЬКИЕ ЖЕНЩИНЫ

Невысокие, не склонные к худобе молодые женщины пахнут каждая по-своему, но на один лад. Это открытие среди сделанных мной я ставлю очень высоко: немногим ниже игры на баяне вдвоем и уж гораздо выше открытия, что расческу можно чистить зубной щеткой. Я люблю запах маленьких женщин.
В своей жизни я многое повидал: Аниного дядю в серых очках; Юру Красильщикова, высоко подбрасывающего Ленин тапок; Ветала, думающего, что он пьяный. Я уже достаточно повидал себя, самоодиноко пробирающегося по лесу в поисках мыслей и грибов.
Записываемое часто имеет вид зачина - зачина большого рассказа, а то и повести. Но ведь на самом деле, по-честному, никакого рассказа нет!
Истинный пафос записывания - в том, чтобы записывать; ложный пафос - в стремлении приписать к записанному рассказ и, таким образом, навязать откровению сюжет.
Мой друг в Израиле будет досадливо удивлен, прочитав каких-то "маленьких женщин". Не пугайся, Шура, - то, что я хотел сообщить, уже кончилось.

1998-1999