Евгения Воробьева

***
Пустым вещам, в которых изнутри лишь кислород, неплотным, ломким, хрупким, им более всего теперь везет, как мелким - вроде куклы, так и крупным. Полощется на слюдяном ветру твоя душа, презренная тряпица. Мы все, вернее, я ... когда умру... В морщинистых руках мелькает спица. Когда умру, мне будет все равно... Игрушечной лошадке снятся дети. Они играют с банкой жестяной. Блестящей дребезжалкою пустой, И пустота под маленькой рукой смягчается, становится ручной. Но будущее расставляет сети. Когда она взбунтуется внутри. Возьмет свое. Заполонит хозяев. Лошадка спит. И видит пузыри. И время спит, беззубый рот раззявив, в ее утробе. Двери отвори. Войди обратно в детскую пустую. Там ждут тебя. Там телефон кукует. Войди туда и крикни - отомри.

***
На часах укроп сушеный....
где мой ряженый-суженый
Раздается тихий плеск
Это дождь ума лишенный
Сам себя на завтрак ест
это день новорожденный
льется с улицы в подъезд....
и кричит уа уа
а ему в ответ- сова
а сове в ответ - ворона
где у солнышка корона
там у деточки - слова.

***
Ничего не осталось. Ни "для" ни "без".... И предложный падеж как усталый вол... Если солнце спускалось к тебе с небес, то его наверное изобрел
тот которой сидит завсегда в ручье тот который глядится тебе в глаза и в сочельник свистулька свистит в ключе, без которого нету ни "из" ни "за".

***
Мне, может быть, дано иное, попроще семечек в кульке, лицо, которое со мною как лучший друг, накоротке, которое пришло оттуда, из черно-белого "давно", где старая гремит посуда и воздух ломится в окно, где после утренней прогулки, заемной свежестью дыша, старушка входит не спеша, где ожиданье вкусной булки... Как водится, меня там нет... Но флейты вкус солоноватый, но листик, в клеточку, помятый... но лампочки колючий свет...

***
Я скоро, видимо, воскресну. Не знаю, в качестве кого. Одна насупленная местность вокруг. И больше ничего. И ходит синяя такая в кустах изменчивая тень. Я начинаю этот день и о себе совсем не знаю. Потерянных в траве вещей - что ягод на лесных полянах. И марш на дальних фортепьянах гремит костями как Кощей.
Какого черта я живу... Тоска такая, что подвинься... Упрячься где-нибудь во рву... Нахлынь, отринь и в бездну кинься... Под корень старыя сосны, в дупло могучей древней ели... Чтобы вокруг клубились сны, и насекомые скрипели крылом с наружной стороны.

***
Потом придут филологи. Они откроют пожелтевшие тетрадки... И вот мое бессмертие! А птицы все будут свиристеть и шелестеть какими - то там перышками... Здравствуй, потомство незнакомое мое! На крыльях упомянутых тетрадок когда-нибудь я в небо улечу. Когда-нибудь ... А может быть и выше. Туда, где ненаписанные тексты витают словно облачные массы, и сладкие, как сахарная вата, игрушечные ангелы парят... Игрушечные райские подобья земных детей, вкусивших притяженья... Изведавших тяжелую работу - на шарике крутящемся стоять. И в твердом теле прятать мягкий воздух, И я прощу. Или меня простят... Но нет прощенья на таких высотах, где ангелы шумят как пчелы в сотах, бумажными воскрыльями шумят.

В другом краю, коленопреклоненном, на берегу реки стоящем смирно, где нет меня, где есть другие люди, где сожжена печальная богиня, все тот же храм свою вздымает шапку, все та же шьет проворная иголка. Все тот же иней покрывает мрамор, все тот же всадник едет прямо в воду. Там жил поэт в кирпичном красном доме. Он умер - но совсем в другой юдоли... Теперь там можно встретить Очевидца. Когда-то, мальчик, ныне же - папаша, он приносил поэту папиросы. Он покупал ему и хлеб насущный, и даже водку. Ныне же бесплатно рассказывает все об этом деле. Он сохранил случайно пять копеек, которые, вознагражденья ради, вручил ему поэт... В пустой щели, в пространстве, не согретом теплым взглядом, я остаюсь и пребываю вечно. Я просто жду, когда оно наступит, то чистое разборчивое время, где речи будут, внятны и покойны, как милостыня в шапку инвалида, как капли с замерзающей сосульки, как злые почерневшие минуты ночного ожиданья у окошка, стекать в песок с натруженного неба. А мы, немые, примем на ладони их внятные звучащие тела.

***
Это - ты ? Скажи мне, не молчи... Или ты опять забыл ключи? Или ты не знаешь, как войти... Просто сосчитай до десяти... Просто жди меня, и я приду... Просто яблок нет у нас в саду... Если я просплю, придет рассвет... Наступлю на твой засохший след. Нас тут двое... Только ты да я. Ты да я плюс белая скамья. Ты да я плюс мокрая трава. Плюс помножим это все на два. Я забыла, кто из нас душа. Ходит ветер листьями шурша. Бестелесен он и одинок. Ты ведь знаешь, это наш сынок. Это наш невоплощенный сон. Позабудь его, и ты спасен. И тогда входи, танцуй, играй... в этот Богом позабытый рай.

***
Кроме того, повторяю, цветы, высохшие цветы, выращенные рукою доброй хозяйки - нет, не доброй... Она выращивает цветы, не из желания угодить природе...Не из -даже- стремления наблюдать как постепенно, робко, молчаливо зреет красота внутри бутона... Пусть этим занимаются другие...Ей не до того... Ей не до рассуждений... Она занята... она выращивает цветы...Так нужно... Это ее обязанность... Потому что она хозяйка... Она каждый день должна делать все, что она должна делать каждый день....И никакие разговоры о красоте не заставят ее перестать ...Осенью цветы увядают, и к ним, наконец, могут прикоснуться посторонние руки... Я, например, отрываю от какого-то высокого зонтичного бурое крошащиеся соцветие и, отшелушив его в горсти, пускаю по ветру....Никакая хозяйка не станет мне в этом препятствовать