В последнее время стал замечать за собой странные вещи, а затем, сопоставив факты и немного поразмышляв, понял, что причиной всему - недавно появившийся в квартире видеомагнитофон. Ничего особенного, игрушка как игрушка. Но, с другой стороны, "тихий, вкрадчивый голос", который как в фантастическом рассказе Роберта Силверберга, исподволь подчинил себе наши неокрепшие, слабые души.
Для начала он обособил меня от "коллектива". Сколько раз рабочее утро в студенческой (солдатской, журналистской, какой угодно) курилке начиналось с обсуждения вчера вечером увиденного. Былинный зачин "А ты вчера видел..." - приглашал к общению, мог оказаться поводом для знакомства, открывал путь в некое сообщество, объединённое, хотя бы, общими зрительскими впечатлениями. Не преложивший к созданию зрелища (фильма или передачи) никаких совершенно усилий, зритель, тем не менее, ощущает себя законным их обладателем. Потому что он - адресат и потому что он хозяин того самого зрительского впечатления, от которого зависит "судьба" картины. Синдром супермаркета: необходимость сделать выбор в этом пугающем море разливанном кассет разного рода и толка, в этом безбрежном, опережающем спрос количестве, создаёт у обывателя иллюзию если не со-участия, но едва ли не полноценного творческого процесса: выбрать тоже надо уметь.
Но таких "общих", "обязательных"для всех впечатлений в последнее время было всё меньше и меньше, пока практически полностью не сошли на нет. Теперь нас трудно чем-нибудь удивить - наелись, перелей до икоты, до рвотного эффекта. Особенно это касается "мужской аудитории", что не смотрит телесериалов. После появления у меня видео несколько раз по инерции заносило - "а ты вчера видел?" - потом спохватывался, но было уже поздно. Повисала дурацкая ситуация, когда приходилось долго и нудно пересказывать содержание своих вчерашних впечатлений, легче домой пригласить или кассету дать. Пришлось над собой немного поработать, и теперь, проходя мимо кучкующихся в курилке, смотрю в зависимости от настроения, печально или вызывающе. Как та собака, что всё понимает, только сказать не в состоянии, проговаривая мысленно: "А я вчера..." Кому интересно, что я там вчера! Человеку же не я интересен, ему соучастие важно, возможность свои пять копеек в разговор вставить. Вот если бы мы "вместе" вчера, тогда - да, тогда другое дело.
Дальше, разумеется, больше. Видео тихонько так начинает менять мировоззрение, подталкивая своего обладателя к стихийному, извините, идеализму. Понял, когда начал подлавливать себя на постоянных (!) попытках применить к бытовой жизненной ситуации "видашную" терминологию. Это при том, что я не особенный-то и любитель этого, вот, самого, всё больше по старинке книги читаю. Тем не менее, неприятные для себя события всё время хочется промотать. И вот уже пальцы автоматически щёлкают в воздухе, в поисках дистанционного пульта управления. Разве не поразительно, что человек получает неограниченные возможности над кинореальностью, становится игрушечным демиургом (с появлением специальных компьютерных приставок и программ процесс резко (на порядок) ускоряется, становится просто уже неконтролируемым). На своём аппарате он может как угодно вмешиваться и влиять на всё происходящее по ту сторону экрана. Он может регулировать (даже самый примитивный видеомагнитофон позволяет производить некоторые манипуляции) скорость происходящего, проматывая затянутые (с его точки зрения) эпизоды или, напротив, смакуя в режиме стоп-кадра ( воплощённое "остановись мгновенье...")что-то особенно привлекательное. В любую минуту он может прервать просмотр, остановить развитие событий (если неприятных, то и насовсем или, что существенно отличает видео от того же телевизора, вернуться к безоблачному началу), перенести его, приспособить под себя, выключить звук, и тогда непроизнесённое вполне возможно изменит смысл происходящего. Однако самой важной оказывается возможность множественности просмотра. Заканчиваясь, история как бы не заканчивается на самом деле. Кассета ставится на перемотку, и...
Видеореальность приручает не только к привычности насилия, которое (если верить нашей излишне пафосной публицистике) подросток так часто переносит на жизнь, но к лёгкому, легкомысленному просто-таки отношению к жизни. Которую можно перемотать, затереть ненужный эпизод или, наоборот, перекомбиновав, вставить что-нибудь новенькое "из другой оперы", перемешав все жанры и стили, добавить в художественную ленту кусочки домашнего альбома. Или же просто, много не думая, заменить кассету. Видео прививает иллюзию автономного существования, одиночного плаванья, иллюзию возможности выбора: всё равно все мы смотрим одно и тоже. Зато дома можно не стесняться, не корректировать свои эмоции, как в кинотеатре, оставаясь собой. Ибо на нас в этом случае оказывается куда меньше одежды, чем при кино или даже теле просмотрах (в данном случае, я о привычке семейных аутоэротических съёмок говорю).
Окружающие нас вещи учат бессмертию исподволь перерождая самого закоренелого материалиста. Причём, чем более закоренелый, тем сильнее перерождают. Носки, рубашки, костюмы, цены - уж сколько их упало в эту бездну разверстую в дали... И сколько упадёт! Казалось - сносу нет, всего ничего, только бы подремонтировать, чуть-чуть заштопать, придать товарный вид... Но практическая цель больше не берёт верх над "бытием в себе." Что-то точно надламывается в самой сути предмета, и он исчезает. Однако, во чреве повседневности рождаются новые солдаты быта, пушечное мясо окружающей нас действительности. Сколько уже подошв износил, сколько куриных окорочков съел, денег извёл-истратил, а всё живу и живу. Так странно...
***
Человеку вредно видеть себя со стороны. Не зря всяческие водоёмы и зеркала являют собой редкое по вместительности вместилище потенциальной опасности, разнообразной всевозможных калибров и рангов нечисти и соблазнов. Это так правильно, что в жизни человек не может видеть себя со стороны. Это так важно, что единственная естественная возможность увидеть себя реально и реальным даётся человеку только во сне. Нарушения этого правила (?) каждый раз весьма и весьма чреваты и никогда никому не проходят бесследно. Вы никогда не замечали, что день, проведённый без внимания к своей внешности, когда вы не видели своё отражение в зеркале или на какой-нибудь случайной поверхности) отличается с точной такой же силой, как телефонизированные квартиры от тех помещений, где телефон отсутствует.
К Жене Жигалину залезли в квартиру и вытащили всю электротехнику. В том числе все видеокассеты. В их числе - "домашний альбом" - любительские съёмки любительской видеокамерой. Уже давно Женька любое торжество, праздничное застолье или просто поездку за город затевал точно как повод лишний раз побаловаться этой милой игрушкой, чем бы дитя не тешилось. Он советовал мне и в любовных играх пользоваться видеокамерой: во-первых, ты знаешь, что тебя снимают (а "снимает" всегда "кто-то"), во-вторых, есть результат - фильм, который в свою очередь может послужить прелюдией, началом и т.д. Но сюжет вовсе не в том, как техника подмяла под себя человека.
Я, как непременный участник всех этих застолий и вылазок, довольно постоянный персонаж этой любительской "мыльной оперы", почувствовал себя после ограбления точно раздетым. Обысканным. Допрошенным. Сейчас некий некто смотрит некие интимные моменты чужой жизни, тычет грязным пальцем в экран, останавливает по своему дурацкому своеволию наши жизни, задаёт свой темпоритм, силу звуку и цвету. Как если бы Женька скрупулёзно снимал бы на себя и своих близких видеодонос. Вот ведь масштаб проникновения в чужую жизнь, никаким омоновцам не доступный! А "на Западе", где подобные игрушки - действительно всем, в массовом порядке, доступные игрушки. Какой простор для надзора, какой кайф невольным (или вольным) соглядатаям, профессиональным вуайерам etc - бесконечность Вавилонской библиотеки. Остаётся надеяться, что жизнь наша не столь интересна, чтобы наши будни или даже праздники привлекли чьё-то постороннее внимание. Так оно, вероятнее всего, и есть. Тем не менее, важна сама гипотетическая хотя бы возможность такой возможности.
Конечно, это в порядке вещей: жизнь есть донос на самого себя. Но только не в "прямых" формах и свидетельствах. Что ж теперь, и писем никогда не писать? Не делать ничего "такого", оставляющего-след? Обидно то, что в ином случае, ты, как правило, всегда сам руководишь созданием жизненного текста, корректируешь его интерпретационной потенциальностью. Или, другими словами, владеешь собой, а, значит, и ситуацией. Тогда, во всех "непрямых" случаях всегда существует простор для интерпретаций. Тем более, что отсчёт, точку отталкивания (системы координат) им отдаём мы сами. То же письмо, вырванное из контекста, может показаться бессмысленным набором слов. Изображение говорит само за себя. Оно - тотально.
Я не Хайдеггер (это точно!), поэтому убеждён в запрограмированности техники на катастрофу, провал, выход из-под контроля. Моё угнетенное сознание готово видеть во всем подлость своеволия. Поэтому кажется, например, что техника мстит людям. Лично я всегда против подобных съёмок и всячески их избегаю. На сцене органично может держать себя только актёр, выучка нужна. У нас естественности не получится по определению, да мы, умники да умницы, честно говоря, не этим-то и сильны. И потом вовсе не хочется остаться в памяти потомков похотливо пьяненьким да постоянно жующим, какое-то чудовищное, рвотное по силе и сути смешение жанров. Я же расслабляюсь, как можно! Ещё бы на горшке засняли, вот уж где расслабуха - так расслабуха!
Так заискивающе улыбаясь с жуткими перепадами давления, мы или зажимаемся или пытаемся вести себя "естественно", из чего выходит вообще что-то невообразимое. Не говоря уже о том, что, к примеру, нос уже не почешешь. А если и почешешь, то так томно, так намеренно, что сам себе, в конечном счёте, станешь противным - "неужели вон тот это я?" Любящему себя угодить трудно. Ещё более тяжело достичь олимпийского спокойствия, невозмутимости, когда подобные мелочи уже не очень-то и волнуют. Ещё не волнуют. Да, мы представляем себя, демонстрируем то, каким хотим казаться (странный и тоталитарный, по сути стиль мышления, которому очень важно хотя бы гипотетически навязать окружающим единственно правильное направление интерпретации (как будто кому-то есть до тебя дело!), подчинить, таким образом, себе чужие извилины) - если перед зеркалом "выпендриваешься", то что о видео говорить. Так исподволь преобразовывается наш быт, ибо он тоже должен соответствовать моменту, быть фотогеничным. Меняется и стиль застолий , потому что все давно запутались и решить для себя твёрдо невозможно - нужно ли "замечать", что тебя снимают или это "в порядке вещей." А если нужно, то следует ли реагировать мгновенным переключением регистров, например, на те моменты, когда камера направлена не на тебя, а на другой край стола. А если "в порядке вещей", то как не замечать назойливость оператора, сущего тебе этот фаллический ъект прямо в тарелку? Или, замечая, делать вид, что не замечаешь, но вдруг-таки, видишь и замечаешь, для того, чтобы изобразив на несколько мгновений дежурное внимание, включив лампочку дежурного интереса, вновь переключиться на неловкое отлавливание ускользающих от вилки оливок ? И так до бесконечности. А, в свою очередь, все эти переходы поведения - что они могут о тебе сказать ? Да для тебя же самого? Она потому и называется "камерой", что без стен и наручников сковывает. И тебя, и твой образ, заточает в маленькой коробочке то, что как бы ты есть. Нет, слишком много напрягов из-за какой-то игрушки!
Самое интересное другое. После того, как видеоизменения коснулись казалось бы всего, всех сторон жизни, появляются именно те, на кого это наше представление, эта наша художественная самодеятельность и были рассчитаны а именно - чужие. Грабители, перепутав образ и подобие, купились на нашу сказочку о самих себе. Вот кто оказался истинным адресатом нашего послания! И когда квартира оказалась выпотрошенной, мы узнали, что сообщение достигло-таки цели. По счастливой (?) случайности, видеокамеры в тот момент в квартире не было. Воры демонстративно оставили на пустом столе негодную без самого съёмочного аппарата нестандартную, и потому не нужную им кассету. У воров свои резоны, своя логика. Снимать себя - только плодить улики. А это удовольствие - не для бедных. И потом, обязательно нужно оставить в выпотрошенной квартире агента своего влияния - вдруг придётся вернуться (так, кстати, оно и случится, Женьку грабанут второй раз. Судя по почерку те же самые люди).
***
К Жене Жигалину залезли в квартиру, вытащили всю электротехнику, забрали также практически всю одежду, посуду, предметы как первой, второй, так и третьей-четвёртой необходимости. Интересно, как на это событие отреагировала общественность, "пацаны с женькиной фирмы". Если человек пострадал, тем более, безвинно, ему ж помочь нужно. Христиане чать! Сбросились, конечно, долго обсуждали-спорили-выбирали, какая вещь в домашнем хозяйстве есть самая необходимая, подлежащая восстановлению в первую голову. Я думаю, вы уже догадались, что-таки они купили.
Да, совершенно правильно, какой-то шибко навороченный телевизор. Его, кстати, и сперли (тоже в первую голову?) когда залезли во второй раз. Мне кажется, история эта не имеет ни начала, ни конца.
***
Музыка ведь самое абстрактное из искусств, "что" да "про что" сказать трудно. Если вообще возможно. Даже если композитор и пытается намекнуть, особой ли ритмической организацией или введением в партитуру, к примеру, перезвона колоколов, всё равно у слушателя остаётся значительное пространство для маневра, абсолютная вольность интерпретировать это иначе, а не так. Мне-то его мозги, то, что он там себе имел ввиду, не вложишь. Я всегда буду слушать, слышать "про своё." Поэтому музыка принадлежит ещё и слушателю. Слушатель как интерпретатор равен здесь уж фигуре-то исполнителя точно. В этом смысле музыка оказывается тем видом литературы (текста) о котором мечтал М.Бланшо: "Ну а если книга даже не смогла родиться на свет, так и осталась в состоянии чистого небытия? Что ж, ещё лучше: ведь молчание и пустота составляют саму сущность литературы, "самое суть дела." Ведь писатель склонен превыше всего ценить тот смысл, каким его творение обладает для него одного. А значит, не важно, окажется ли оно хорошим или плохим, будет прославлено или забыто. И если даже "видят" все по-разному, то уж "слышат" и подавно. Одновременно существует, звучит множество не тождественных друг дружке, разворачивающихся параллельно музык. Столь похожих и столь разных. Но всегда про себя, про своё кровное. А самость-то и нельзя выразить, высказать во вне, всегда это будет невольным компромиссом с реальностью. Первой или второй. Да.
И тут появляется кино (movie - движение). Начинается эпоха движущихся изображений. Не случайно же кино является в мир немым, лишь постепенно наращивая транагрессию, свои "потенциалы". Сначала соединить изображение и звук, видимо не представлялось возможным. Дальше - больше. Клиповое мышление, апофеозом которого MTV. "Музыкальное телевидение" звучит так же нелепо, как "живой труп." Практика шоу-бизнеса развивается так, что раскрутка новой пластинки начинается с появления видеоверсий потенциальных хитов. Потребитель, у которого знакомая мелодия навсегда ("навсегда" - вот самое страшное слово из множества слов!) завязла в извилинах (чем меньше извилин, тем прочнее завязла) реагирует прежде всего на "опорные сигналы" знакомого и "полюбившегося."
Так музыкальный опус намертво соединяется с определённым видеорядом . "Звуковая дорожка к фильму" и видеодорожка к музыкальному отрывку уравновешивается и в правах и в обязанностях. Эта мысль пришла ко мне, когда слушая песенку Анн Ленокс "No more "I lave you's" с cd "Медуза" по радио, я поймал себя на прокручивании в голове много раз виденного видеоряда. Отныне я постоянно буду вызывать одни и те же образы, в каких бы условиях, в каком бы состоянии-настроении не находился. И мои случайные попутчики, зазвучи эта песенка в салоне трамвая седьмого маршрута, "увидят" в кинотеатре на той стороне лобной кости то же самое. Вот ведь агрессия в духе каких-нибудь там фантастов-антиутопистов, в самом чистом виде. Мозгам можно облениться уже настолько, что нет нужды делать и минимальные мыслительные движения, за тебя всё это уже сделали добрые дяди и тёти. Можно лениво потреблять сию разноцветную пену (или жевательную резинку), не задействую ни единого мускула мысли, механически. Как и рекламирует себя европейское MTV - "Ты можешь видеть это. Ты можешь слышать это. Ты можешь говорить об этом. Ты только не можешь обонять это." Ну разве что. И то ладно. И на том спасибо.
***
В детстве, помнится, дух перехватывало от одной самим же и придуманной завиральной теории. Вот если бы, думалось, можно было бы передавать часы своей жизни другим людям, то скинувшись по часу, все мы, скопом, обеспечили бы, к примеру, Пушкину А.С. или какому иному национальному (или интернациональному) герою, бессмертие. А как рационально можно было бы, к примеру, решить проблемы решить проблемы пенитенциарной системы - нужда в тюрьмах отпала бы и преступники, делегировав 10 лет своей жизни в специальный фонд или конкретному человеку, точно доноры, тут же освобождались бы из-под стражи. Пьянило именно это сочетание рационального использования иррационального. Все мы в душе (или где ещё) язычники.
Странно только, когда подобная магнетическая практика приобретает общенациональные масштабы. Тому примером нагнетание телевизионной истерии вокруг убийства Владислава Листьева. Многочасовая демонстрация по всем каналам заставки с портретом пострадавшего тележурналиста была именно методологически неправильна и удивительна наивна , хотя психологически понятная: журналистская солидарность и всё такое - у нас, в нашей стране ведь как - что охраняю, то и имею. Было бы странно, если бы хозяева положения (в данном случае телевизионщики) не воспользовались бы своими "законным" правом. Это как если бы все врачи из солидарности отказались бы подавать наркоз, а почтальоны носить газеты. Но они не замечали нелепости своего жеста. Они точно обманывали себя и смерть, доказывая, что изображение умершего человека можно длить до бесконечности, тем самым как бы... Потом по всем каналам несколько дней шли скорбным потоком записанные раннее на плёнку сплошные "Темы", "Поля чудес" и "Часы пик". Совсем как в той песенке из семидесятых годов, в которых мать видит в военной кинохронике ещё живого сына: "И опять в атаку он бежит..."
Чтобы какой-нибудь ребёнок, чистая душа, задал недоумённый вопрос типа: "Папа, ты же сказал, что Влада больше нет. Но вот же он, вот же он, на экране," и вот уже страна зашлась в скорбном стоне, по привычке оплакивая свои симулякры: Высоцкий, Сахаров, Листьев... Нет, весь я не умру, да, видно, нельзя никак: количество не переходит в качество. А так хочется. Для всех и для каждого, всем и каждому. Мне - хочется. Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло, провонял, Алёша, старец-то твой, очередной раз как есть провонял. Мне противно. Я выключаю телевизор, я убиваю его раз: вот на что вы снова его обрекаете. Зачем мне (ему) бессмертие, если оно пахнет? Лучше всего об этом у Розанова: "Я хочу "на тот свет" прийти с носовым платком. Ни чуточки меньше."
Своеобразным откликом на эти всеобщие ритуальные заклания явилось проникновение на голубые экраны новой моды. Не знаю как в других городах, но наши, челябинские телевизионщики (в области нашей работают около десятка местных студий) повадились включать в коммерческие поздравительные музыкальные программы некие поминательные песни. То есть, выступает какая-нибудь Аллергова (sic!), разводит тучи руками, ну, или что-то не менее глобальное и пафосное (блатное, как правило), а бегущая строка или голос за кадром сообщает что-то типа: "Вот уже более года нет с нами Дмитрия Кондрашкина. В сердце своих друзей он будет жить вечно." Или того круче - "Сегодня исполнилось бы три года, ка от нас ушла наша мать, жена и сестра Нина Яргодинцева. Спи спокойно, дорогая, Нина!" Или что-то в этом духе.
Короче, за гранью добра и зла. Какая каша к забубённых головушках заказывающих сварилась ? Что этими кабацкими приколами хотят сделать ? Бог весть. Точно по Шекспиру: "Торгует чувством тот, кто перед светом всю душу выставляет на показ." Такая, значит, душа. Такой, значит, показ.
***
Сделав круг, всё возвращается к своему началу. Вдруг появилось значительное количество кино и видео продукции, снятой в чёрно-белом режиме. На фоне разноцветных коллажей, контрастное изображение (детерминирующее отчего-то иной, более "спокойный", уверенный, надёжный монтаж, безболезненность швов-переходов) оказывается более "серьёзным", естественным, удобоваримым. Потому что человек перестаёт справляться с избытком всевозможной визуальной продукции? Особенно это касается родины слонов, страны в этом отношении даже не бедной - нищей. Уж слишком зазор, разница между велика. Наша судьба (ещё совсем недавно) - монохромная, чёрно-белая монотонность топографических знаков на ровном экране страницы или дисплея. И даже не на уровне полиграфической промышленности дело. Тут нечто иное, более глубокое. Психосоматическое, прости Господи. Но судя по MTV и какому-нибудь "Списку Шиндлера" переизбыток подобного рода - тенденция общечеловеческая, можно сказать, общемировая даже. Вот и появляются и отчего-то действительно радуют глаз умеренные, уравновешенные "картинки", никак не претендующие на адекватное, в том числе и цветовое воплощение, воспроизведение реальности. Сразу же, с порога, заявляющие о своей условности, внеположенности.
Сделав круг, всё возвращается к началам. Чёрно-белый клип теперь не такая уж и редкость. Но, вспомнив, о эпохе Великого Немого (только Немое, пока молчало и, тем самым, заставляло изощряться, и было Великим) хочется убрать полностью звук, остаться в тишине: кажется, избыток звука, "музыки" давно перекрывает все допустимые нормы. Может быть, когда-нибудь на этой почве и какого-нибудь, массового звукового минимализма дождёмся? Странно, что нет ещё особой звуковой аллергии, что (Целан) "мы пьём её утром и пьём её на ночь мы пьём её пьём и в небе могилы капаем там нет тесноты..."
***
Ведь любая, самая "низкопробная" подделка претендует на немыслимое - на полтора (хорошо если так) часа моей драгоценной жизни. Значит, из-за того, что какие-то дурачки наши деньги, чтобы прилюдно продемонстрировать свои комплексы, я должен... Я-то тут причём? Кино по природе своей более тоталитарно, нежели литература: оно оставляет меньшее пространство для маневра, навязывая нашему внутреннему зрению свой, заёмный получается, образы. Если учесть, что всё, начиная со сценария, просчитывается, что учитываются все мои зрительские комплексы и синдромы (дабы я самоотождествил себя с...) понимаешь, что кино, вот эта "целлулоида фильмы воровской", обречено нравиться. Своей запрограмированностью задевать какие-то струны, поддевать какие-то крючечки etc. По всей видимости, профессионализм и заключается в степени "задевания". Поэтому вхождение в фильм оборачивается совершенно незаслуженными и ничем не подтверждёнными претензиями с его, фильма, стороны, на твоё внимание, эмоции, кровеносное давление, в конце концов, время. Уверен, что ковыряя в носу перед выключенным телевизором, я провожу время более наполнено, гармонично и одухотворённо. Здесь же ты попадаешь в заранее проложенную колею, по которой тебя (!) ведут: вот этот - злодей, но злодей симпатичный. Этот - положительный, но зануда. В финале они подружатся. Или, что скорее всего, прибьют друг дружку.
Голь на выдумку хитра. Кажется, я нашёл способ смотреть "эти фильмы" так, как они того заслуживают. Спасибо, цивилизация помогла - с помощью пульта дистанционного управления. Нужно смотреть три раза, переключая всё время с одного канала на другой. Чары movie разрушаются, как только ты переключаешь на другую, такую же равноценную систему. Тем самым нейтрализуя одновременно как первую, так и вторую. Родственная расположенность к персонажам того или другого мгновенно улетучивается, рассеивается. Плоть "проматывается", конструкция - оголяется: череда эпизодов, которые интересны отныне не сами по себе, но лишь своим соответветствием и несоответствием нашим ожиданиям. Избыточность побеждает интерес, наступает тупое пресыщение. А предел телевизионного внимания-влияния приходится, таким образом, по всей видимости на то время, когда функционировал лишь один телевизионный канал. Каждодневная реальность и Бодрийар говорят о том же самом - чем больше фильмов, каналов, "соблазнов" - тем меньше чего есть смотреть, меньше охоты, интереса etc. Когда по одному каналу Гринуэй, по другому - Кавани или Фосс, а по-третьему, в сто третий раз, Тарковский или Герман-Бергман, долго так продолжаться не может. "Эти дешёвые радиопьесы совсем убили нежность"(Х. Кортасар), а рекламные паузы и пульт дистанционного управления - телевизионный (?) кинематограф.
- раньше-то много проще было: телевизор дома у каждого свой, канал один, хочешь-не хочешь, а приобщишься к "общечеловеческим ценностям".
- можно и дальше шизофренировать по этому поводу, предположив, что все устройства подобного рода в обязательном порядке оснащены некими передающими во вне устройствами, которые постоянно транслируют в некие глобальные центры хранения подобной информации. Из которой некие структуры извлекают нужную для своих структурных нужд информацию.
- - Русские пьют так много потому, что у них есть обычай сидения за столом, что если смотреть шире, есть восточный обычай объединения всех в централизованную систему. Где центр мира - стол. Иным, совершенно отличным от "нашего" оказывается, к примеру, стиль "западный", наиболее ярко проявляющийся в индивидуалистском стиле американских "парти". Где каждый сам регулирует свои отношения с едой и питьем. А так же, что не менее важно, сам себе выбирает соседей и ритм со-бытия с окружающей обстановкой. В ногах, конечно, правды нет. Но нет и поголовного опьянения от чрезмерных обжорств и возлияний. Русский стол - наиболее очевидная метафора "соборности", роевого существования - все со всеми. Единое многоголовое коллективное тело, управляемое законами коллективного же бессознательного. Обнаруживающего вдруг обязательного выразителя-вожака, "тамаду". Или, если точнее, толмача: с этого коллективного подсознательного переводчика-перевозчика. Этот надиндивидуальный механизм диктует тебе все, навязывая не только темпоритм поведения. Строго ограничивая с двух сторон конкретными соседями, которых, опять же, ты тоже не всегда в состоянии выбрать сам.
Сидение за столом, как любое проявление "дольче фор ниенте", прекрасного ничегонеделанья, занятие многотрудное и вовсе даже не простое. Так бессюжетно сидеть не получается. Приходится все время развивать сюжет застолья постоянной сменой блюд, регулярным прикладываем к стопке или рюмке. Человек пьет не потому что очень этого хочет, но потому что без этих , как оказывается, универсальных "отвлекаловок" жизнь за столом оказывается совершенно тягостной и невыносимой. Память жанра, колея или поток традиционной наррации увлекает мощным течением наши слабые тела и еще менее стойкие души Поэтому так трудно противостоять этой стихии Всеобщего. Поэтому-то так и странен человек непьющий, нарушающий установленные рамки события. Тем самым, делающий свое пребывание здесь бессмысленным - как тень среди живых (читай полноценных) людей. Ну а драматический конфликт, заложенный в основу любого нарратива, развивается, как это уже понятно, в борьбе между нарастанием энтропии, к которой (по мере насыщения и опьянения) стремится любое застолье и разгибанием страстей. Опять же, возрастающих по мере искусственного стимулирования нервной системы.
А вот он - западный человек, живущий самоограничением. Что также мирволит повышенному раздвоению личности между своей сущностью и границами "культурного"( выливающемуся во всяческие разнообразные неврозы). Не смотря на это, западный человек более спокоен, более уравновешен. Есть и пить стоя оказывается ужасно неудобным, прямо скажем, противоестественным состояние. Может быть, поэтому он вынужден общаться? Именно так: в заранее определенных количествах, в специально отведенных для этого местах... Здесь что главное - регламентация. Двойная регламентация и видимая свобода как сущность западной демократии: казалось бы - я сам себе голова и сам определяю что мне пить и с кем говорить. Но, с другой стороны, запретов и ограничений в подобном положении оказывается много больше, чем в ином тоталитарном застолье. Всем же очевидно, что всё это я могу делать в специально оборудованной для этого резервации, по давно и не мной установленным правилам.
|
